"Мне представляется, - сказал ученый, - что мы действуем так, как
было задумано. Что-то, более чем вероятно, продолжается дольше, чем
замышлялось. Но еще за тысячу лет, быть может, мы сможем стать тем, чем
должны стать. Мы честны сами с собой и друг с другом, а я полагаю, что это
должно быть частью того же. Мы не смогли полностью сбросить с себя все
человеческое за такое короткое время. Человеческая раса потратила два
миллиона лет или около того, на то, чтобы выработать человеческие
качества, и это не такая вещь, которую можно стащить легко, как одежду."
"А вы, сэр Ученый?"
"Я?"
"Да, как насчет вас? Другие двое из нас наконец честны. А как с
вами?"
"Я? Я никогда не думал об этом. Никогда не сомневался. Любой ученый,
а в особенности астроном, как я, готов был бы продать душу, чтобы пойти.
Если подумать, то, фигурально выражаясь, я и продал душу. Я потворствовал
своему назначению в этот конгломерат интеллектов, или как его там не
назови. Потворствовал назначению. Я бы дрался за него. Я упрашивал
кое-каких друзей, самым секретным и осторожным образом, чтобы они помогли
моему назначению. Я готов был на все ради этого. Я не думал о своем
выборе, как о чести. Я действовал не из страха, как вы двое - и однако, в
некотором смысле, может быть, и из страха. Я, знаете ли, старел, и начинал
уже приобретать это лихорадочное чувство, что время уходит, песок
высыпается. Да, если подумать, то, может быть, был и страх:
подсознательный страх. Но в основном было ощущение, что я не могу
позволить себе сойти в последнюю тьму, когда столько осталось сделать. Не
то, чтобы мои теперешние наблюдения или выводы имели какое-то земное
происхождение, ибо я больше не часть Земли.
Но по конечному счету, я думаю, все это и неважно. Моя работа
предназначалась не для Земли и не для товарищей, а для меня самого - для
моего личного удовлетворения и удовольствия. Я не искал аплодисментов. В
отличие от вас, моя дорогая леди, я скрывался. Я избегал публики, я не
давал интервью и не писал книг. Писал, конечно, статьи, чтобы поделиться
своими находками с товарищами по работе, но ничего такого, что прочитал бы
человек с улицы. Я думаю, если подытожить, что я был крайним эгоистом. Мне
не было дела ни до кого, кроме себя. Теперь я рад сообщить вам, что свое
размещение с вами двумя я нахожу очень удобным. Словно мы - старые друзья,
хотя раньше мы никогда не были друзьями, да может быть, ни один из нас в
действительности и не друг двум другим по классическому определению
дружбы. Но раз мы можем действовать совместно, то я думаю, что при данных
обстоятельствах мы можем назвать это дружбой."
"Вот так экипаж у нас подобрался, - сказал монах. - Ученый-эгоист,
женщина, ищущая славы и бывший испуганный монах."
"Бывший?"
"Я больше не боюсь. Больше ничто не может меня коснуться, как и
любого из вас. Мы добились этого."
"Нам предстоит еще долгий путь, - сказал ученый. - Здесь не место и
не время для торжества. Скромность, скромность и скромность."
"Я всю свою жизнь провел в скромности, - сказал монах. - Со
скромностью я покончил."
18
- Что-то не так, - сказала Элейн. - Что-то не на месте. Нет, может
быть дело далеко не в этом. Но есть что-то такое, чего мы не нашли. Ждет
здесь какая-то ситуация - может и не нас, но ждет.
Она напряглась, почти замерла от напряжения, и на ум Хортону пришло
воспоминание о старом сеттере, с которым он временами охотился на уток.
Чувство ожидания, знания, и в тоже время не совсем знания, привставания на
цыпочки от острого ощущения присутствия.
Он остановился, подождал, и наконец, как бы с усилием, она
расслабилась.
Элейна посмотрела на Хортона просящими глазами, просящими о том,
чтобы ей поверили.
- Не смейтесь надо мной, - сказала она. - Я знаю, что здесь что-то
есть - что-то необычайное. Я не знаю, что это такое
Элейна посмотрела на Хортона просящими глазами, просящими о том,
чтобы ей поверили.
- Не смейтесь надо мной, - сказала она. - Я знаю, что здесь что-то
есть - что-то совершенно необычайное. Я не знаю, что это такое.
- Я не смеюсь над вами, - ответил он. - Я верю вам на слово. Но
как...
- Не знаю, - ответила она. - Однажды в такой ситуации, как эта, я
себе не поверила. Но теперь - нет. Это уже случалось раньше, много раз.
Почти как знаешь наверняка Словно предупреждение.
- Вы думаете, это может быть опасно?
- Невозможно узнать, просто ощущение чего-то.
- Мы пока ничего не находили, - сказал он, и это было близко к
истине. В трех обследованных ими зданиях не было ничего, кроме пыли,
дряхлой обстановки, керамики и стекла. Для археолога это могло бы иметь
значение, сказал себе Хортон, но для них двоих это были просто древности -
пыльные, заплесневевшие, однообразные древности, которые одновременно
угнетали и явно никуда не годились. Когда-то в далеком прошлом жили здесь
разумные существа, но для его нетренированных глаз ничто не указывало на
цели их пребывания.
- Я об этом часто думала, - сказала Элейна. - Удивлялась. Я ведь не
единственная у кого это есть. Есть и другие. Новая способность,
приобретенный инстинкт - невозможно точно сказать. Когда люди вышли в
космос и высадились на других планетах, они были вынуждены
приспосабливаться - как бы это назвать? - ну, может быть, к непохожести.
Им пришлось развить новые способы выживания, новые способы думать, новые
взгляды и чувства. Может быть, мы этим и обладаем - новым органом чувств,
новым способом узнавать. Что-то подобное появилось у земных пионеров,
когда они попадали в неизвестные области. Может быть было это и у
первобытных людей. Но на давно уже заселенной и цивилизованной Земле
наступило время, когда в этом уже не осталось нужды, и оно исчезло. В
окружении цивилизации мало неожиданностей. Всякий хорошо знает, чего он
может ждать. Но когда он отправляется к звездам, он вновь испытывает нужду
в этом древнем способе познания.
- Не смотрите на меня, - сказал Хортон. - Я один из жителей того, что
вы назвали цивилизованной Землей.
- А она была цивилизованной?
- Чтобы ответить на это, нужно уточнить термины. Что значит
цивилизованный?
- Я не знаю, - ответила Элейна. - Я никогда не видела совершенно
цивилизованного мира - в том смысле, в котором цивилизованной была Земля.
Или я думаю, что не видела. В теперешние дни нельзя быть уверенным. Вы и
я, Картер Хортон, происходили из различных эпох. Могут возникнуть случаи,
когда единственным правильным курсом для каждого из нас будет терпение
друг к другу.
- Вы говорите так, словно видели множество миров.
- Так и есть, - подтвердила она. - Во время занятий
картографированием. Приходишь в какое-нибудь место, остаешься там день или
два - ну, может побольше, но никогда особенно долго. Лишь так долго, чтобы
сделать несколько наблюдений и набросать кое-какие заметки, чтобы
составить впечатление того, что это за мир. Понимаете, чтобы можно было
опознать его, если вернешься снова. Ибо важно узнать, приносит ли вас
система тоннелей когда-либо обратно, в место, где вы уже были. В некоторых
местах хочется остаться подольше. Но таких мало. Чаще всего вы бываете
рады уйти.
- Скажите мне одну вещь, - попросил Хортон. - Я все о ней думаю. Вы
отправились в экспедицию по картографированию. Так вы это называете. По
мне, так это похоже на сумасброднейшую идею. У вас шансов больше, чем один
на миллион, и однако...
- Я же говорила, что есть другие.
- Но даже будь у вас хоть миллион, только один будет иметь шанс
вернуться в мир, который уже когда-то посетил. А если всего один из вас
отыщет обратный путь, это будет пустой тратой времени. Множество вас
должно преуспеть, прежде, чем появится какая-то статистическая вероятность
нанести тоннели на карту, или хотя бы начать их наносить.
Та холодно посмотрела на него.
- Там, откуда вы явились, вы, конечно, слыхали о вере.
- Конечно, о вере я слышал. Вера в свое "я", вера в свою страну, вера
в свою религию. Какое все это имеет отношение к нашей теме?
- Вера - часто все, что есть у человека.
- Вера, - заявил Хортон, - это когда считают что-то возможным, хотя
совершенно уверены, что это не так.
- Зачем так цинично? - спросила Элейна. - Откуда такая узость зрения?
Отчего такой материализм?
- Я не циничен, - возразил он. - Просто я принимаю в некоторый расчет
шансы. И зрение наше не было узким. Это мы припомните-ка, первыми
отправились к звездам, и мы смогли уйти, убедили себя в уйти только
благодаря материализму, который вы по-видимому так презираете.
- Это верно, - согласилась она, - но я говорю не об этом. Земля это
одно, звезды - другое. Когда вы оказываетесь между звезд, ценности
меняются, сдвигается точка зрения. Есть древнее выражение - "это совсем
иная игра" - вы мне, кстати, не скажите, что это означает?
- Я полагаю, она относится к какому-нибудь виду спорта.
- Вы имеете ввиду эти дурацкие упражнения, которыми когда-то
занимались на Земле?
- Вы ими больше не занимаетесь? Совсем никаким спортом?
- Слишком много необходимо сделать, слишком многому научиться. Мы
больше не нуждаемся в искусственном развлечении. У нас нет времени, а даже
если бы и было, все равно это никому не интересно.
Элейна показала на здание, почти поглощенное деревьями и кустами.
- По-моему, это оно, - сказала она.
- Оно?
- Это в нем странность. Нечто, о чем я говорила.
- Не пойти ли нам посмотреть?
- Я не совсем уверена, - отвечала она. - Сказать вам по правде, я
немного боюсь. Того, что мы можем найти; вы понимаете.
- У вас нет никаких мыслей? Вы говорите, что можете чувствовать это
нечто. Простирается ли ваше восприятие настолько, чтобы дать хотя бы
какой-то намек?
Элейна покачала головой.
- Только странность. Что-то совсем необычное. Может быть, страшное,
хотя я по-настоящему не боюсь. Просто напряжение в мыслях, страх
необычного, неожиданного. Просто ужасное чувство странности.
- Похоже, туда трудно будет пробраться, - сказал он. - Заросло
наглухо. Я могу сходить в лагерь и взять мачете. По-моему, мы его
прихватили.
- Не нужно, - возразила она, вынимая из кобуры висевшее на поясе
оружие.
- Этим можно прожечь тропу, - сказала она. Оружие было больше, чем
казалось, когда оно находилось в кобуре, заканчивалось иглой и выглядело
несколько громоздким.
Хортон посмотрел на оружие.
- Лазер?
- Пожалуй. Я не знаю. Это не только оружие, но и инструмент. На моей
родной планете оно стандартно. Их все носят. Его можно настраивать,
видите... - она показала ему диск, установленный на рукояти. - Узкий
резак, вентилятор, все, что угодно. Но почему вы спрашиваете? У вас оно
тоже есть.
- Другое, - возразил Хортон. - Довольно грубое оружие, но
эффективное, если знать как с ним обращаться. Оно выбрасывает метательный
снаряд. Пулю. Сорок пятого калибра. Оружие, но не инструмент.
Элейна наморщила лоб.
- Я слышала о таком принципе, - сказала она. - Очень древняя идея.
- Может быть, - сказал Хортон, - но к тому времени, как я покинул
Землю, оно было лучшим. В руках человека, знающего, как оно действует, оно
точно и весьма смертельно. Высокая скорость, очень большая энергия
торможения. Приводится в действие порохом - по-моему, нитритом, а может
быть, и кордитом. Я не знаток химии.
