внутренности оказались вывернутыми наружу, так сказать человек
вывороченный, океанический Ниссен Пиченик. Ему самому казалось, что
он вышел не из поезда, а прямо-таки из моря, из пучины Черного моря.
Он так доверял воде, как никогда не доверял Прогродам, где родился и
жил. Куда он ни посмотрит, везде корабли и вода, вода и корабли. О
белые, как цветки, черные, как вороново крыло, красные, как кораллы, -
да, как кораллы, - борта кораблей, шлюпок, барж, парусных яхт,
моторных лодок нежно бьется вечно плещущая вода, нет, не бьется, а
гладит корабли сотнями тысяч маленьких волн, сплетенных, словно
языки и руки, в одно целое, язычки и ручки в одно. Черное море - совсем
не черное. Вдали оно синее неба, вблизи - зеленое, как луг. Стоит
бросить в воду кусочек хлеба, как тысячи крошечных шустрых рыбок
прыгают, подскакивают, скользят, вьются, проносятся и летят дальше.
Безоблачное небо простирается над гаванью. Навстречу ему
устремляются мачты и трубы кораблей. »Что там такое? А как это
называется?ј - не перестает спрашивать Ниссен Пиченик. Это называется
мачтой, а то - носовой частью, здесь находятся спасательные пояса, и
между лодкой и баржой, парусной яхтой и пароходом, мачтой и трубой,
крейсером и торговым судном, палубой и кормой, носом и килем есть
разница. Сотни новых слов прямо-таки обрушиваются на несчастного и
все же ликующего Ниссена Пиченика. После долгого ожидания (»в
порядке исключенияј, - говорит старшина) он получает разрешение
осмотреть крейсер и проводить своего племянника. Господин
корабельный лейтенант собственной персоной является, чтобы увидеть
еврейского торговца на борту крейсера Российского императорского
флота. Его высокородие корабельный лейтенант улыбаются. Мягкий
ветер надувает длинные черные полы сюртука сухопарого рыжего еврея,
видны потертые, сплошь запятнанные полосатые брюки и заношенные
сапоги, доходящие до колен. Еврей Ниссен Пиченик забывает даже
заповеди своей религии. Перед сверкающим золотисто-белым
великолепием офицера снимает он черную шапочку, и его рыжие
кудрявые волосы развеваются на ветру. »Твой племянник славный
матрос!ј - говорят его высокородие господин офицер. Не находя
подходящего ответа, Ниссен Пиченик только улыбается, он не смеется, а
беззвучно улыбается. Его рот открыт, видны большие, с желтизной,
лошадиные зубы и розовое н°бо, медно-красная бородка доходит почти
до середины груди. Он внимательно осматривает штурвал, пушки, ему
позволено заглянуть в подзорную трубу, и бог знает почему - далекое
становится близким, то, до чего еще плыть и плыть, все же оказывается
здесь, за стеклами. Бог дал людям глаза, это правда, но что эти
обыкновенные глаза в сравнении с теми, которые смотрят в подзорную
трубу? Бог дал людям глаза, но он наделил их также умом, чтобы они
изобрели подзорную трубу и увеличили силу зрения! И солнце бросает
свои яркие лучи на палубу, светит на спину Ниссена Пиченика, но ему
все же не жарко. Вечный ветер веет над морем, и кажется, будто он
исходит прямо из моря, ветер со дна морского.
Наконец наступил час прощания. Ниссен Пиченик обнял молодого
Комровера, поклонился лейтенанту и матросам и покинул крейсер.
Сразу после прощания с молодым Комровером он собирался ехать
назад в Прогроды. Но все-таки остался в Одессе. Он видел отплытие
крейсера, матросы отдавали честь тому, кто стоял на пристани и махал
своим голубым, в красную полоску, платком. Торговец кораллами
наблюдал отплытие многих других судов, он махал вслед всем
незнакомым пассажирам. Он приходил в порт каждый день. И каждый
день узнавал что-то новое. Ниссен Пиченик, к примеру, узнал, что
значит: сняться с якоря, поднять паруса, или разгружаться, или брать на
буксир и тому подобное.
Каждый день он встречал молодых людей в матросском
обмундировании, которые трудились на кораблях, взбирались на мачты,
он видел их, прохаживающихся по улицам Одессы, рука об руку: целую
цепочку матросов, которая растянулась на всю ширину улицы, - и на
душе Ниссена становилось тяжело, ведь у него не было детей. В такие
часы ему хотелось иметь сыновей и внуков, и - вне сомнения - он бы всех
их отправил к морю, все они стали бы матросами. Тем временем жена
его, бесплодная и безобразная, торчала дома, в Прогродах. Нынче она
продавала кораллы вместо него. А ее ли вообще это было дело?
Понимала ли она, что такое кораллы?
А Ниссен Пиченик в одесской гавани быстро забыл обязанности
простого еврея из Прогрод. Ни утром, ни вечером он больше не ходил в
синагогу для совершения предписанных молитв, а молился дома, очень
торопливо, и не держал в голове праведных и угодных Богу мыслей; он,
как граммофон, механически повторял звуки, которые засели в голову.
Видел ли когда-нибудь мир такого еврея?
Между тем дома, в Прогродах, наступил сезон кораллов. Об этом
Ниссену Пиченику было хорошо известно, но ведь то был не прежний
материковый Ниссен Пиченик, а новый, океанический.
»У меня достаточно времени, - говорил он себе, - чтобы вернуться
в Прогроды! Что я могу там потерять! А сколько еще я могу обрести
здесь!ј
И торговец кораллами остался в Одессе на три недели, каждый
день он проводил радостные часы наедине с морем, с кораблями и с
рыбками.
То были первые каникулы в жизни Ниссена Пиченика.
VI
Вернувшись домой, в Прогроды, он обнаружил, что потратил
больше ста шестидесяти рублей, включая путевые расходы. Однако жене
и всем остальным, кто спрашивал, чем же он так долго занимался на
чужбине, торговец кораллами отвечал, будто заключал в Одессе
»крупные сделкиј.
Тем временем начался сбор урожая, и крестьяне ходили на ярмарку
не так часто. Как всегда, в этот период в доме торговца кораллами
наступало затишье. Низальщицы, едва смеркалось, уже уходили из дома.
И вечером, когда Ниссен Пиченик возвращался из синагоги, его больше
не ожидало прекрасное пение хорошеньких девушек, а только жена,
привычная тарелка с луковицами и редькой и медный самовар.
Однако - вспоминая о днях, проведенных в Одессе, о деловом
безделье, о котором, кроме него самого, ни один человек не догадывался,
- торговец кораллами покорился заведенным обычаям осенних дней. Он
уже подумывал о том, как через несколько месяцев, отговорившись
важными сделками, отправится в какой-нибудь другой портовый город,
например Петербург.
Материальных хлопот он не страшился. Все деньги, которые он
откладывал за годы торговли кораллами, лежали, неизменно принося
проценты, у ростовщика Пинкаса Варшавского, уважаемого в общине
человека, который безжалостно выколачивал все долги, но и проценты
выплачивал аккуратно. Денежных затруднений Ниссен не опасался;
бездетному, ему не требовалось заботиться о потомках. Так почему ж
еще разок не съездить в какой-нибудь порт?
И торговец кораллами уже начал строить планы на ближайшую
весну, как вдруг в соседнем местечке Сучки стряслось нечто
невероятное.
В этом городишке, таком же крохотном, как и родное для Ниссена
Пиченика местечко Прогроды, некий человек, которого до сей поры
никто в округе не знал, открыл магазин кораллов. Человека звали Ен°
Лакатош, и родом он был, как вскоре стало известно, из далекой страны
Венгрии. Он говорил на русском, немецком, украинском, польском, а
захоти вдруг кто-нибудь, и господин Лакатош стал бы изъясняться по-
французски, по-английски и по-китайски. Он был молодой, с гладкими
иссиня-черными напомаженными волосами - между прочим заметим,
единственный мужчина во всей округе, который носил глянцевитый
накрахмаленный воротничок, галстук и трость с золотым
набалдашником. Он приехал в Сучки несколько недель назад, завел там
дружбу с мясником Никитой Колхиным и обрабатывал его до тех пор,
пока тот не решился открыть вместе с ним торговлю кораллами. Фирма с
ярко-красной вывеской называлась: Никита Колхин & Compagnie.
В витринах магазина сверкали безупречно красные кораллы,
правда более легкие, чем камни Ниссена Пиченика, но зато и более
дешевые. Большая связка кораллов стоила рубль пятьдесят, цепочки -
двадцать, пятьдесят, восемьдесят копеек. Цены стояли в витрине
магазина. И дабы никто не проходил мимо, внутри его целый день
горланил фонограф. Веселые песни были слышны в городке и за его
пределами - в окрестных деревнях. Между тем в Сучках не имелось
такой большой рыночной площади, как в Прогродах. И все-таки - даже
несмотря на уборку урожая - крестьяне приходили в магазин господина
Лакатоша послушать песни и приобрести дешевые кораллы. Господин
Лакатош вел свое заманчивое дело уже больше месяца, и как-то раз к
Ниссену Пиченику зашел крестьянин из зажиточных и заявил:
- Ниссен Семенович, я не могу поверить, что ты вот уже двадцать
лет обманываешь меня и всех остальных. Но теперь в Сучках есть
человек, который продает прекраснейшие коралловые бусы, пятьдесят
копеек за штуку. Моя жена уже хотела туда поехать, но я подумал, что
сперва надо бы спросить тебя, Ниссен Семенович.
- Верно, этот Лакатош, - ответил Ниссен Семенович, - вор и
мошенник. Иначе я не могу объяснить его цены. Но я сам отправлюсь
туда, если ты подвезешь меня на своей телеге.
- Хорошо! - сказал крестьянин. - Посмотри и убедись сам.
Вот так торговец кораллами оказался в Сучках, постоял некоторое
время перед витриной, послушал громкие песни, наконец-таки вошел и
заговорил с господином Лакатошем.
- Я сам торговец кораллами, - сказал Ниссен Пиченик, - мой товар
приходит из Гамбурга, Одессы, Триеста, Амстердама. Ума не приложу,
почему и каким образом вы продаете такие прекрасные кораллы и так
дешево.
- Вы принадлежите к старому поколению, - возразил Лакатош, - и,
простите мне такое выражение, немного отстали.
Тем временем Лакатош вышел из-за прилавка - и Ниссен Пиченик
увидел, что он прихрамывает. Очевидно, его левая нога была короче, так
как каблук на левом сапоге был вдвое выше правого. От Лакатоша
исходил сильный, дурманящий запах - и неизвестно, где на его тощем
теле располагался, собственно, источник этих испарений. Волосы его
были иссиня-черны, как ночь. А темные глаза, которые в первое
мгновение могли показаться мягкими, каждую секунду излучали блеск
такой силы, что в самой глубине зрачков вспыхивало странное огненное
зарево. Под черными завитыми усиками усмехались белые, сверкающие
мышиные зубки Лакатоша.
- Ну? - спросил торговец кораллами Ниссен Пиченик.
- Конечно, - произнес Лакатош, - мы не сумасшедшие. Мы не
ныряем на морское дно. Мы попросту изготовляем искусственные
кораллы. Моя фирма называется »Братья Лаункастл, Нью-Йоркј. Я с
успехом отработал два года в Будапеште. Крестьяне ничего не замечают.
И не только в Венгрии, но, как видите, и в России. Им хочется красивых
красных безупречных кораллов. Вот они. Дешево, доступно, красиво,
нарядно. Чего еще желать? Настоящие кораллы не бывают столь
прекрасны!
- Из чего сделаны ваши кораллы? - поинтересовался Ниссен
Пиченик.
- Из целлулоида, дорогой мой, из целлулоида! - в восторге закричал
Лакатош. - Только не говорите мне ничего о технике! Видите ли, в
Африке растут каучуковые деревья, из резины делают каучук и
целлулоид. Разве это не естественно? Неужели в каучуковых деревьях
меньше природы, чем в кораллах? Неужто в африканском дереве меньше
природы, чем в коралловом, что на дне моря? Ну что, что вы теперь
скажете? Будем вести дело вместе? Решайтесь! Через год, начиная с
сегодняшнего дня, из-за конкуренции со мной вы лишитесь всех своих
клиентов - и можете возвращаться со всеми своими кораллами обратно
на дно морское, туда, откуда берутся эти красивые камешки. Скажите же:
да или нет?
- Дайте мне два дня сроку, - отвечал Ниссен Пиченик и уехал
домой.
VII
Вот так дьявол искушал Ниссена Пиченика. Он назывался Ен°
Лакатошем из Будапешта, он привил фальшивые кораллы на русской
земле, кораллы из целлулоида, горящие, когда их поджигают,
зеленовато-голубым пламенем, словно костер, окружающий
преисподнюю.
Возвратясь домой, Ниссен Пиченик равнодушно поцеловал в обе
щеки жену, поздоровался с низальщицами и замутненными глазами,
