драгунов - и жители этому не удивлялись. Выходя из дома, ротмистр
отдавал честь Верховному главнокомандующему, бюсту почившего
императора Франца Иосифа. После этого он шел привычным путем по
пыльной дороге, ведущей в ближайший городишко, через еловый лесок.
Крестьяне, которые встречались ему, снимали шляпы и кланялись:
»Слава тебе господиј, добавляя потом »господин графј - будто считали,
что господин граф приходится близким родственником Господу Богу.
Ах! Уже давно он не в силах помогать им, как помогал раньше! Простые
крестьяне оставались беззащитными. А он, господин граф, потерял свое
могущество! Как и все, кто хоть раз поднялся до вершин власти, теперь
он пал ниже самых слабых: отныне он принадлежал к той касте, которая
в глазах чиновников являлась предметом насмешек. Но народ деревни
Лопатины и ее окрестностей все еще верил в него, как верил в
императора Франца Иосифа, чей бюст привык приветствовать.
Крестьянам и евреям деревни и окрестностей граф Морстин не
представлялся смешным, напротив, он вызывал у них глубокое уважение.
Они поклонялись его высохшей тощей фигуре, седым волосам,
пепельному обреченному лицу, глазам, которые, казалось, смотрели в
безграничную даль; и это было не удивительно, ведь они смотрели в
утраченное прошлое.
Однажды воевода из Львова, что раньше назывался Лембергом,
проводил инспекционную поездку и по какой-то причине остановился в
Лопатинах. Ему указали на дом графа Морстина, куда он сразу же и
направился. К своему изумлению, перед домом графа, посреди рощицы,
воевода увидел бюст императора Франца Иосифа. Он долго
рассматривал его и наконец решил войти и спросить о назначении
памятника. Однако воевода удивился еще больше, он даже испугался при
виде графа Морстина, который шел ему навстречу в мундире ротмистра
австрийских драгунов. Воевода сам принадлежал к »ничтожным
полякамј, а это значило, что родом он - из бывшей Галиции. Прежде он
тоже служил в австрийской армии. Граф Морстин явился перед ним
словно призрак с давно прочитанной им, воеводой, страницы истории.
Он старался овладеть собой и сначала не задавал никаких
вопросов. Но позже, когда они уже сидели за столом, воевода стал
осторожно расспрашивать о памятнике императору.
- Да, - сказал граф так, будто другого мира не существовало, - Его
Покойнейшее Величество жил здесь восемь дней. Один очень одаренный
деревенский мальчик сделал из песчаника бюст. Он стоял здесь всегда. И
будет стоять, пока я жив.
Воевода умолчал о решении, которое тут же принял, и спросил,
улыбаясь и как бы между прочим:
- Вы еще носите старый мундир?
- Да, - ответил Морстин, - я слишком стар, чтобы ходить в новом.
Знаете ли, с тех пор как обстоятельства изменились, я чувствую себя
неловко в штатском. Боюсь, что так меня могут перепутать с остальными.
За ваше здоровье, - добавил граф, поднял бокал и выпил.
Воевода посидел еще некоторое время, после чего оставил графа и
деревню Лопатины, продолжил инспекционную поездку, вернулся
обратно в свою резиденцию и отдал распоряжение убрать императорский
бюст, установленный перед домом графа Морстина.
В конце концов приказ дошел до бургомистра (так называемого
»войтај) деревушки Лопатины и был доведен непосредственно до
сведения графа Морстина.
Впервые граф возроптал против новой власти, существования
которой до сих пор не принимал во внимание. Он признал, что слишком
слаб, чтобы сопротивляться. Он вспомнил о ночной сцене в цюрихском
»Amerikan Barј. Ах! Теперь больше не было смысла закрывать глаза на
новый мир новых республик, новых банкиров и обладателей короны,
новых дам и господ, новых правителей мира. Следовало похоронить
старый мир. Но похоронить достойно.
И граф Франц Ксавер Морстин призвал в свой дом десять
старейших жителей Лопатин - среди них находился мудрый и в то же
время простодушный еврей Соломон Пиниовский. Кроме того, пришли
греко-католический священник, римско-католический и раввин.
И когда все они собрались, граф Морстин произнес следующую
речь:
- Дорогие мои соотечественники, все вы еще знали старую
монархию, свое старое отечество. Оно уже давно мертво, и, сознаюсь,
нет больше смысла не признаваться себе в его смерти. Возможно, когда-
нибудь оно воскреснет - мы, старики, не доживем до этого. Нам
приказано как можно скорее убрать бюст Его Покойнейшего Величества
императора Франца Иосифа I.
Мы не желаем этого делать, друзья мои!
Если старое время умерло, мы должны поступить с ним так, как
поступают с мертвыми: мы похороним его.
В этой связи, друзья мои, я прошу вас оказать мне помощь и в
течение трех дней, начиная с сегодняшнего, похоронить на кладбище
мертвого императора, то есть его бюст, с той торжественностью и
почестями, которые подобают покойному монарху.
VI
Украинский столяр Никита Колохин сколотил великолепный
дубовый гроб. В нем нашлось бы место и для трех мертвых императоров.
Польский кузнец Ярослав Войцеховский выковал из латуни
огромного двуглавого орла, которого приклепали к крышке гроба.
Переписчик Торы еврей Нухим Каптурак вывел гусиным пером на
маленьком пергаментном свитке благословение, обряд которого
набожные евреи совершают при виде коронованной особы, обернул его
кованой жестью и положил в гроб.
Выдался жаркий летний день, ранним утром - когда бесчисленные
стаи неразличимых в высоте жаворонков пускали в небе свои трели и
такие же бесчисленные стаи невидимых сверчков стрекотали им в ответ
из травы - жители деревни Лопатины собрались у памятника Францу
Иосифу I. Граф Морстин и бургомистр уложили бюст в большой
великолепный гроб. Все три священнослужителя стали во главе
похоронной процессии. Четверо пожилых, но сильных крестьян подняли
гроб на плечи. Позади него, нацепив саблю, в сером шлеме драгуна шел
граф Франц Ксавер Морстин, самый близкий к мертвому императору
человек, одинокий тем одиночеством, какого требует траур, а за ним в
круглой черной ермолке - еврей Соломон Пиниовский, в правой руке он
держал черно-желтый флаг с двуглавым орлом, в левой - круглую
бархатную шляпу. За ним шествовала вся деревня, мужчины и женщины.
Гремели церковные колокола, пели жаворонки, не переставая
трещали сверчки.
Могила была готова. Гроб опустили, над ним развернули флаг - и
Франц Ксавер Морстин в последний раз отдал саблей честь императору.
Тогда в толпе послышались рыдания, словно только сейчас хоронили
императора Франца Иосифа, старую монархию и былое отечество. Три
священнослужителя молились.
Так старого императора похоронили во второй раз в деревне
Лопатины, что в бывшей Галиции.
Спустя две недели известие об этом случае попало в газеты. Те
писали о событии в шутливых выражениях под рубрикой »анекдотыј.
VII
Граф Морстин снова уехал из страны. Теперь он живет на Ривьере,
дряхлый, изможденный человек, который по вечерам играет в шахматы
или скат со старыми русскими генералами. Несколько часов в день он
пишет воспоминания. Вероятно, они не будут иметь особой
литературной ценности: ведь граф Морстин не обладает литературными
навыками, равно как и писательским честолюбием. Однако граф -
человек особого звания и сорта, и поэтому иногда ему удаются такие
знаменательные фразы, как, например, те, которые я с его разрешения
здесь привожу:
»Я понял, - пишет граф, - что умные на поверку могут оказаться
глупцами, мудрецы - безумцами, истинные пророки - лжецами,
правдолюбцы - лицемерами. В этом мире нет такой человеческой
добродетели, которая была бы постоянной, кроме одной - настоящего
благочестия. Вера не может нас разочаровать, так как ничего не обещает
на земле. Истинный верующий не обманывает наших надежд, потому что
не ищет выгоды в этом мире. Применительно к жизни народов это
означает, что напрасно надеяться на так называемые национальные
добродетели, еще более сомнительные, чем добродетели личные.
Поэтому я ненавижу нации и национальные государства. И только одна
монархия, моя старая родина, была большим домом со множеством
дверей и комнат для всех людей. Дом разделили, разбили и разрушили. В
нем больше нет места для меня. Я привык жить в доме, а не в
клетушкахј.
С такой гордостью и скорбью пишет старый граф. С готовностью и
умиротворением ждет он своей смерти. Возможно, даже тоскует по ней.
Ведь в завещании граф распорядился похоронить его в деревне
Лопатины - и не в фамильном склепе, а возле могилы, где лежит
император Франц Иосиф, бюст императора.
Л е в и а ф а н
I
Когда-то в местечке Прогроды жил торговец кораллами, во всей
округе снискавший известность своей честностью и добротным,
надежным товаром. Из дальних деревень шли к нему крестьянки,
которым к какому-нибудь особенному случаю нужны были украшения.
Разумеется, торговцы кораллами нашлись бы и поближе, но женщины
знали, что там им смогут предложить лишь дешевые побрякушки. Вот
поэтому и прокладывали они подчас многие версты в своих маленьких
грохочущих тележках, чтобы попасть в Прогроды, к знаменитому
торговцу кораллами Ниссену Пиченику. Приезжали они обыкновенно в
ярмарочные дни. По понедельникам на продажу выставлялись лошади,
по четвергам - свиньи. Мужчины разглядывали животных и
приценивались, женщины, босые, с перекинутыми через плечи сапогами
и в пестрых, даже в ненастные дни ярких косынках, гурьбой
направлялись к дому Ниссена Пиченика. Глухой и веселый топот их
задубелых пяток по деревянной мостовой раздавался и в просторных
прохладных сенях старого дома, в котором жил торговец. Из сводчатых
сеней они попадали в тихий дворик, где между беспорядочно
разбросанными булыжниками пушился мягкий мох, а в теплую пору
пробивались одинокие былинки. Здесь навстречу крестьянкам
приветливо вышагивали куры Пиченика, впереди них - гордые петухи с
гребешками краснее самых алых кораллов.
Нужно было трижды постучать в железную дверь, на которой
висела колотушка. Только тогда Пиченик открывал маленькое окошечко,
вырезанное в двери, оглядывал пришедших, отодвигал засов и пропускал
крестьянок. Нищим, бродячим певцам, цыганам и мужикам с
танцующими медведями он имел обыкновение подавать через это
окошко милостыню. Торговцу приходилось всегда держать ухо востро,
ведь в просторной кухне, а также в комнате на столах лежали большие,
маленькие, средние горки драгоценных кораллов - различных рас и
народностей, перемешанные или уже рассортированные по качеству и
цвету. У Пиченика не десять глаз, чтобы следить за каждым нищим, а он-
то знает, что бедность - неотвратимая соблазнительница, вовлекающая во
грех. Правда, случалось, крали и зажиточные крестьянки; ведь женщины
частенько не способны устоять перед желанием обзавестись, тайком и с
риском для себя, тем украшением, которое легко могли бы купить. Но
все же Пиченик закрывал одно свое недремлющее око на покупателей,
заранее включая несколько краж в цены, которые требовал за свой товар.
У него всегда работало не меньше десяти низальщиц, молодых и
хорошеньких девушек с верным наметанным глазом и чуткими руками. В
два ряда сидели они за длинным столом и тонкими иголками выуживали
из горок кораллы. Так рождались прекрасные правильные нити, по краям
которых были нанизаны самые маленькие, а в центре - самые крупные и
блестящие кораллы. За этим занятием девушки хором пели. А летом в
жаркие и безоблачные дни длинный стол, за которым сидели
низальщицы, выносили во двор, и пение их звонкой приметой лета
разносилось по всему местечку, заглушая трели жаворонков в небе и
стрекот кузнечиков в садах.
На свете куда больше пород кораллов, чем думают простые люди,
которые знают их лишь по витринам да лавкам. Прежде всего -
шлифованные и нешлифованные кораллы; затем - плоские, резные или
круглые по краям; шиповидные и продолговатые, похожие на колючую
проволоку; с желтым отливом, бело-розовые, словно ободок лепестка
чайной розы, желто-розовые, розовые, морковно-красные, карминные,
цвета киновари и, наконец, кораллы, напоминающие застывшие круглые
капли крови. Есть кораллы круглые и полукруглые; одни имеют вид
