несбывшийся рекордсмен падает и разбивает коленную чашечку об
крышку канализационного люка. Неизвестно, установил бы он
рекорд, но можно со стопроцентной уверенностью сказать, что вся
его дальнейшая жизнь будет отравлена горьким зельем обиды на
пьяниц, на велосипедистов, на судьбу и на Бога, а закончит он,
вполне возможно, тем, что сам сопьется и будет под градусом
развлекаться "велосипедными прогулками", выискивая в темных
аллеях, на кого бы побольнее наехать. Напротив, человек,
который ни к чему не стремится, надежно застрахован от
жизненных разочарований.
Во всем мире найдется очень мало людей, которые ни о чем
не мечтают и ни к чему не стремятся, и именно поэтому так редко
встретишь счастливого человека. Влад стал одним из избранных,
которым дано было познать секрет блаженства: ничего не
требовать от жизни. Все знают магическую фразу "блаженны нищие
духом", но в силу своей простоты она столь глубоко зашифрована,
что лишь немногим теологам удалось найти ключ к ее разгадке. А
те, кто ее разгадал, не захотели делиться сокровенным смыслом с
остальными, потому что это бы противоречило избранности
счастливых и могло бы нарушить счастье избранных. Гораздо
мудрее объявить, что "нищие духом" - это люди с разжиженным
мозгом, дебилы, идиоты и кретины, говоря языком медицины. И уж
никакому нормальному человеку не придет в голову, что
"несчастный" кретин, глядя на "психически здоровых людей",
радуется, что он не один из них. Если нормальный человек и
заметит блуждающую на губах кретина улыбку, он скажет только:
"Идиот какой-то!" - чем еще больше развеселит жизнерадостного
счастливца.
Да, Влад был вполне счастлив, не прикладывая к этому
никаких усилий. Он был счастлив только тем, что он живет, в
отличие от тех, кого уже закопали в землю или замуровали в
вазочке в стену, предварительно подвергнув сожжению,
благозвучно прозванному "кремацией". Одного этого факта
существования было бы достаточно для счастья, но жизнь
оказалась к нему необычайно добра: утром она дарила ему
чарующие переливы птичьих трелей за окном, ласковый луч
пробивающегося сквозь тюлевые занавески солнца и освежающую
прелесть холодной воды из-под крана. Днем, работая на рытье
траншеи под телефонный кабель, он вкушал мышечную радость
неизнурительного физического труда и наслаждался холодящим
первобытным запахом сырой глины, а вечером по его жилам
разливалась живительная благодать чудесного виноградного
напитка с загадочными кабаллистическими знаками "777" на
этикетке, когда он со своими достойными коллегами распивал в
перелеске у железнодорожного полотна пряно-ароматный портвейн
под вареную колбаску и философские разговоры.
Докладчиком в интеллектуальных беседах обычно выступал
Леня-Лысый, потерявший шевелюру "в горниле атомного реактора",
как он сам выражался. Поначалу он не рассказывал о своей
прежней работе, намекая только, что она имела отношение к
"мирному атому", но когда его стали в шутку называть "секретным
физиком", признался, что "ходил матросом" на атомном ледоколе
"О.Ю. Шмидт". Философов и всех прочих ученых он недолюбливал,
считая, что они "погрязли в интегралах". Речи его были мудреные
и понять из них можно было не очень много:
- Вот мы тут пьем, так, сидим на насыпи, все путем, да, а
ни хрена не знаем, какие процессы в нас происходят, потому что
нам неведомо, кто, в натуре, стоит за нами. Вот ты вчера
"бэ-эфа" хватанул, и все пучком, а сегодня тебя со слабого
портвешка воротит, а почему? Где разгадка? Кто скажет? Никто не
скажет. А я скажу: потому что у каждого второе "я" есть, даже
не второе, а первое, это верняк. И хер кто знает, чего это
первое-второе "я" в текущий момент себе в глотку заливает.
Может, оно дорогой коньяк сосет, расслабляется, а ты со своим
портвейном лезешь, букет, падла, рушишь. Ясно дело, пошлет оно
тебя на три печатных знака, или все пять даже. А если ты...
На самом кульминационном месте речь Лени-Лысого неминуемо
прерывалась грохотом проносящейся мимо электрички, но это его
не смущало, и он как ни в чем не бывало продолжал свой рассказ,
а Влад, наблюдая, как он многозначительно открывает немой рот с
прилипшими к иссохшим губам табачными крошками, хватался в
приступе смеха за живот и, провожая взглядом безучастную
электричку, орал что есть мочи: "Бля-я-я-я-а-а-а-а!!!"
- ...Или вот там, во, гляди, - Леня, успев таинственным
образом переключиться на другую тему, указывал на темнеющее
небо кривым перстом с загнутым внутрь ногтем, - во - Дева, та
еще проблядушка, а задарма себя показывает...
- Да где? - щурились мужики, рассматривая вечереющее
небо, подкрашенное с западной стороны горячечным румянцем. -
Нет там ни хуя!
- А вон, в семидесяти градусах по азимуту от полярной
звезды, - Леня нежно брал товарища за загривок и поворачивал
его голову в нужную сторону.
- Чо ты гонишь?! Какая звезда? Это самолет летит, -
беззлобно возражал товарищ.
- Не летит, а на месте стоит, значит, звезда или спутник
на геостационарной орбите, - терпеливо разъяснял Леня-Лысый.
- В штанах у тебя спутник, - подзадоривали его мужики.
- Замажем на червонец? - не выдерживал Леня. - Студент,
разбей!
Студентом называли Влада - наверное, за его тщедушное
телосложение. Роста он был под метр восемьдесят, но худой, как
Останкинская телебашня (по выражению его матери).
- Сначала "бабки" покажи, а потом замажем, - отвечали
Лене.
- Не доверяешь, гнида? - удивлялся он, словно ему в
первый раз выказывали недоверие.
- Сам ты гнида!
Далее следовал ленивый обмен пинками и ударами в глаз или
в челюсть. Дерущихся быстро разнимали и заставляли пить
"мировую", и около девяти часов вечера, как по расписанию, все
расходились, чтобы успеть домой к 9:35, когда по телевизору
после информационной программы "Время" начинался художественный
фильм.
Влад "на автопилоте" перебирал слегка заплетающимися
ногами, и сердце его радовалось за подарившую теплый вечер
природу и за мудрых добродушных людей, знающих ответ на все ее
загадки. На середине пути его начинало мутить - тогда он, не
меняя выражения лица, хватался за тонкие ветви сирени, или еще
какого-нибудь придорожного куста, наскоро проблевывался,
вытирал об траву ботинки и продолжал свой путь. Главное при
этом было именно не менять выражения лица, иначе, если хоть на
мгновение ото лба к подбородку пробегала стягивающая кожу
брезгливая гримаса, настроение могло запросто испортиться, и
когда после по "телеку" не было подходящей веселой киношки,
типа "Соломенной шляпки" или "Льва Гурыча Синичкина", на душе
становилось слегка муторно.
* * *
Счастье Влада закончилось именно в тот день, когда он,
лежа на свежеразрытой куче с сигаретой "Пегас" в зубах,
рассматривал через осколок зеленого бутылочного стекла
солнечные острова в разрывах листьев вековой липы и предавался
мечтам о том, что такая его приятная жизнь будет продолжаться
если и не вечно, то до старости. Неподалеку послышались крики,
и он увидел, что трое из их бригады-"пятерки" странно жмутся
друг к другу на краю траншеи, заглядывая вниз. Среди них не
хватало Лени-Лысого: они как раз в недоумении разглядывали его
лежащим на сыром глинистом ложе с выпукло-стеклянными глазами и
вставшими проволочными пучками редкими белыми волосинами. Со
дна траншеи поднимался сладковатый сизый дымок...
Впоследствии выяснилось, что Леня случайно наткнулся на
кабель военной связи и непонятно зачем методически-упорно
разрубил его киркой, пока остальные неспеша перекуривали. (Как
впоследствии случайно стало известно Владу, этим делом
занимался даже следователь военной контрразведки, подозревая
диверсию, и пришел к официальному заключению, что "страдающий
хроническим алкоголизмом Л. Семенов покончил жизнь
самоубийством в состоянии водочной интоксикации третьей
степени").
После этого трагического случая Влад перестал ходить на
работу - ему стало страшно опускаться в траншею, и в каждом
торчащем из земли корне он видел оголенный обрубок
высоковольтного кабеля. Теперь он целыми днями просиживал на
балконе за чтением легкой мукулатурной литературы, типа
"Королевы Марго", а по вечерам перебирался в уютное кресло
перед телевизором и смотрел все передачи подряд, от "Наш сад",
с которой начиналась вечерняя программа, до "Камера смотрит в
мир", которой она заканчивалась. В телевидении Владу особенно
нравилось то, что в нем не было и не могло быть смерти, а если
артисты и умирали, то не по-настоящему. Ему даже доставляло
удовольствие смотреть, как в каком-нибудь фильме про войну
умирает изрешеченный пулями герой, и знать при этом, что он
видит не САМУ смерть, а ее театрализованное представление. А
когда до него дошло, что смерть - это единственный акт,
который актеры не могут сыграть по-настоящему, потому что
никогда не испытывали ее на себе, ему стало просто до колик
смешно, и родители за него не на шутку перепугались.
- Займись делом! - сторого сказала мать. - Иди мусор на
помойку выброси.
Родители Влада свято верили в целебную силу трудотерапии,
и при каждой странной выходке сына давали ему задание по
хозяйству. Он взял пластмассовое ведро и, как был в фетровых
тапочках, вышел во двор. По странной причуде архитектора
помойка находилась строго посреди двора: между двух домов из
земли вырастала бетонная стена с притулившимися к ней железными
баками. По теплому вечернему воздуху, в котором
причудливо-таинственно смешивались ароматы борща и сирени,
из-за стены выплывали тягучие гитарные аккорды: "пичально чайки
за кармой кри-ича-ат - сюда пришли маи друзья-я..." Влад
обогнул стену, чтобы посмотреть, кто поет, и увидел на
поваленном дереве за помойкой целую компанию: тощего
длинноволосого парня с гитарой, Феликса, Джека и Стеллу... Он
давно ее уже не видел, их пути не пересекались месяца два или
больше, хотя они и жили в соседних домах, и только теперь, в
эту неподходящую минуту, Влад понял, что стал постепенно
забывать свою любовь... Ему стало стыдно за себя - на глаза
неожиданно навернулись слезы.
- Эй, Квазимода, чего рожи корчишь? - жизнерадостно
закричал Джек.
Все захохотали... Нет, не все: Стелла не засмеялась, а
лишь печально улыбнулась. "Да, да! - пронеслось в голове у
Влада. - Она меня понимает, как никто другой!"
- Какой он тебе Квазимода?! - удивился Феликс. - Это он
в школе был Квазимода, а теперь он князь. Князь Мышкин.
- Я не Мышкин, - серьезно ответил Влад, не спуская глаз
с прекрасного лица Стеллы.
- А кто? - высоко поднял брови патлатый гитарист, далеко
вытягивая шею. Он оборвал песню, положив ладонь на струны.
Все в экзальтированном любопытстве уставились на Влада,
даже Стелле стало интересно.
- Я Раскольников! - неожиданно для себя заявил Влад и
наотмашь долбанул парня пластмассовым ведром по голове - тот
вовремя подставил руку, ведро с глухим звуком отскочило и
попало в лицо Феликсу.
- Замочу гада! - заорал тот, вскакивая.
Влад не успел ничего подумать, как увидел, что он уже
бежит, бросив ведро... Это было престранное ощущение: бежал не
он сам, а его ноги - сознание при этом топталось на месте в
остановившемся времени, будто это не Влад бежал, а навстречу
ему неслись кусты и деревья, детские качели, песочницы, редкие
прохожие и низкорослые гаражи... Перед глазами мелькали
