картинки, а сзади кто-то тяжело дышал в затылок, и Владу
хотелось оглянуться, но он боялся, что этим "кто-то" окажется
Смерть... В его разгоряченную голову вдруг впрыгнула когтистая
мысль: смерть всегда идет по пятам за человеком, но пока он
молод - может убежать от нее, а постареет - нет сил для бега,
оглянется на прошлое - и увидит бледную женщину с кривым
ножом... Да и молодому стоит спотыкнуться...
Бежать уже не было сил - Влад заскочил в подъезд
ближайшего дома и, крепко придерживая массивную ручку, выглянул
в мутно-застекленное дверное окошко: в свете фонарей никого не
было. Ему стало смешно: за ним никто и не гнался, быть может...
Надо же было так обосраться! Он вышел наружу и огляделся -
обнаружилось, что он пробежал всего четыре уличных блока. А
казалось... "Казалось все пять!" - рассмеялся он про себя. Все
было не так плохо. Он был жив, а значит, жизнь все еще любила
его, и он должен отвечать ей взаимностью. "Я люблю-ю тебя
жи-изнь..." - запел он вполголоса, направляясь домой.
Все будет хорошо: он еще успеет посмотреть передачу
"Камера смотрит в мир", где расскажут про западногерманских
учителей, попавших под неумолимый жернов "беруст форботтен",
съест бутерброд с докторской колбасой, запьет кефиром и
отправится набоковую. Намурлыкивая себе под нос жизнелюбивую
песню, Влад дошел до своего двора... А вот и ведро! Оно стояло
на детской площадке, на карусели-вертушке. Влад с радостью
подхватил его - в нем что-то плескалось. Он подтащил ведро под
свет фонаря и заглянул в него - в нос ему ударил теплый
терпкий запах: оно было до половины заполнено пенистой мочой. К
горлу подступил тошнотный ком, а в голову ударила кровь: он со
стыдом представил себе, как такие же, как и он, парни, встав в
круг, мочились в ведро на глазах у божественной Стеллы.
Влад поставил ведро в кусты и решительно направился домой,
подальше от этого гнусного места, - но с каждым шагом он все
больше замедлялся, а ноги все больше слабели, становясь
пластелиновыми... В это наваждение трудно было поверить: со
стороны его подъезда доносились те же голоса, что и из-за
помойки, только песня теперь была другая: "Сижу на нарах - хуй
дрочу, картошку чистить не хочу..." Это была засада, но... Это
была странная засада. Влад бы испугался, но не удивился, если
бы на него напрыгнули из кустов, но так... Поджидать у подъезда
с песнями?! Это было очевидно, но невероятно.
Очевидное-невероятное... У Влада задрожала нижняя губа: ему,
вдруг, отчего-то стало обидно за себя, что его вот так открыто,
ничего и никого не стесняясь, поджидают, чтобы "замесить" или
даже "пописАть".
Чуть не плача от обиды, Влад осторожно залез в кусты перед
своим подъездом и притаился там, чтобы выждать, когда ИМ
надоест его ждать и ОНИ, позевывая, разойдутся по домам. А в
следующую минуту произошло самое худшее: хлопнула дверь в
подъезде и послышался взолнованно-отрывистый голос его мамы:
- Ребята, вы Влада не видели?
- Не-а, - усмехнулся Феликс, - сами повидать его
хотели.
- Влад! - закричала мама.
Владу вдруг стало не по себе - он, будто, не мог понять,
его это зовут или нет. Тело его дрожало от какого-то
нервического ощущения несуразности просходящего.
- Да вы не волнуйтесь, - сказал Джек, - он это...
- Что это? - встревожилась мама.
- По девочкам пошел, - хихикнул Джек.
- Ты полковников любила... ноги на ночь мыла... чего-то
там забыла... и перо за это получай! - прогундосил гитарист.
- Странные у вас песни, - озадаченно заметила мама. -
Пойду в милицию звонить.
- Так мы закон не нарушаем! - возмутился Феликс. -
Сидим, поем вполголоса. Нельзя?
- Да нет, я не про вас. Я про Влада...
Мама ушла. Слыша ее голос, сидеть в кустах было противно,
а без него - совсем тоскливо. Влад без особых
предосторожностей выбрался из кустов и направился в подъезд
соседнего дома. Там он и переночевал на лестничной клетке
последнего этажа, на коврике под чужой дверью. Ему снился
красивый сон про волшебный мир, населенный добрыми
всепонимающими людьми...
7. Страх
(на ходу подхватывает Валидатор)
После инцидента во дворе Влад перестал выходить из дома.
Ему было просто страшно. Сначала он заигрывал со своим страхом:
представлял, как он выйдет из дома и сразится со своими
обидчиками, подбадривал себя, даже начал по утрам делать
зарядку с гантелями, но как только он подходил к двери, ноги
деревенели и отказывались идти дальше, а рука застывала в
параличе и не слушалась, когда он заставлял ее повернуть
собачку замка, чтобы открыть выход во внешний мир. Влад пытался
разобраться в своем страхе, докопаться до ответа на вопрос,
чего именно он боится, и выяснил для себя, что он боится не
самих побоев: его пугала вероятность того, от них останется
след на всю жизнь.
Он понимал, что на самом деле его никто не хочет убивать,
но кто мог дать ему гарантию того, что Феликс с Джеком
правильно рассчитают свои силы и не вывернут ему сустав, не
сломают руку, не изуродуют велосипедной цепью ногу, не пробьют
голову арматуриной или не всадят нож в живот на глубину, чуть
большую относительно безопасной, и не выпустят ему кишки? Или,
может, они его затащат в подвал, чтобы попугать, а потом войдут
в раж, свяжут ремнями и будут пытать... скажем, засовывая в
задний проход раскаленный паяльник. Фантазии? Но ведь именно
такой случай произошел всего месяц назад в соседнем микрорайоне
с тремя школьниками. Нет, самое безопасное было сидеть дома.
Только так можно было уберечься от костылей, от шрамов через
весь живот, от инвалидного кресла, наконец. Даже если врачи
вправят кости и зашьют раны так, что следов на теле не
останется, как он будет жить с воспоминанием о пытках, которым
его подвергли?!
Страх заставил Влада соображать. Он стал задумываться над
тем, откуда у людей берется мужество ходить по улице, когда их
на каждом шагу подстерегает несчетное число опасностей:
автомобили с начинающими или нетрезвыми водителями
(изуродованные конечности), плохо закрепленные строительные
леса (пробитый череп), плохо закрытые крышки канализационных
люков (переломанные ноги), хулиганы (свернутая челюсть или
перебитое ребро), маньяки (всунутое в автобусной давке шило в
печень), террористы, наконец (как назло, именно в тот год в
Москве неизвестные стали подкладывать бомбы в метро и
центральные магазины - воспаленное воображение Влада рисовало
перед его глазами разбросанные по искореженным прилавкам
обрывки внутренностей и куски мозга).
Раздумья привели Влада к выводу: у людей нет никакого
мужества, которое заставляет их рисковать здоровьем и жизнью,
дело здесь не в мужестве, потому что всех этих опасностей
НЕЛЬЗЯ НЕ БОЯТЬСЯ. Их невозможно не бояться, ведь они
подстерегают со всех сторон, а человек не может, как паук,
обозревать сразу все стороны или ежесекундно оглядываться
вокруг себя. Люди их просто ИГНОРИРУЮТ. Для них они как бы не
существуют до той поры, пока они с ними не сталкиваются. А как
только сталкиваются - становится поздно. Когда человек
подскользнется на застывшей от мороза луже, упадет и сломает
руку, его первая мысль будет: это происходит не со мной! Он не
может сразу поверить в это, будто он раньше не знал, что на
льду можно неожиданно подскользнуться и неудачно упасть!
Однажды вечером с Владом случилась истерика, когда
вернувшийся с работы отец стал со смехом рассказывать, как у
них на работе одной женщине упала на голову люстра и сделала ей
сотрясение мозга. Родителям насилу удалось успокоить сына: мать
заставила отца убедить Влада в том, что это не реальная
история, а анекдот. Но с той поры Влад стал старательно
обходить эту с виду невинную часть интерьера. Только после
этого случая родители стали относиться к странному поведения
сына как к болезни, а не как к очередной невинной причуде. Но
они ничем не могли ему помочь: психотерапевт не приходил по
вызовам на дом - не было в его функциях таких визитов, - а
вызов санитаров мог повлечь за собой психушку, чего родители
никак не желали.
Владу становилось все хуже: чем больше он задумывался, тем
яснее становилось для него, что и дома он не находится в полной
безопасности. Родители пытались убедить его в обратном, но
тщетно: он с завидным упорством доказывал им, что их дом не
застрахован от стихийных бедствий - ураганов и землетрясений.
А в один из вечеров случилось нечто ужасное: когда они в
очередной раз спорили за вечерней чашкой чая о подверженности
человека природному форс-мажору, посуда в серванте мелко, но
звонко затряслась, а одиозная люстра "Каскад", которую так
старательно избегал Влад, закачалась, зловеще погромыхивая
висюльками из граненого стекла, будто готовилась к прыжку на
голову Влада... Родители в первую минуту подумали, что они
заразились от сына его сумасшествием, но очень скоро все
прекратилось, а на следующий день по радио объявили о небывалом
в истории сейсмологии случае: волны землетрясения, эпицентр
которого находился в Карпатах, дошли до Москвы. И напрасно
родители уверяли Влада, что "все очень просто разъяснилось",
Карпаты замечательное живописное место с прекрасными лыжными
курортами, а не какая-нибудь черная бездонная дыра в земле, от
которой во все стороны расходятся безобразные
тысячекилометровые трещины, и если там и случаются
землетрясения, то незначительные и крайне редко, так что в этом
нет ничего ужасного... Влад еще больше замкнулся в себе, и
теперь уже ничего не доказывал родителям из суеверного страха,
что как он скажет, так оно и выйдет.
Влад продолжал задумываться... Землетрясение действительно
было случайным событием, а опасность от него - разовой в
масштабе человеческой жизни. Но существовала еще перманентная
опасность, которая сводила на нет уютный постулат "мой дом -
моя крепость". И этой глобальной опасностью, с существованием
которой мирились люди, была опасность ядерной войны. Когда Влад
над этим получше задумался, ему стало едва ли не весело: для
него самого, для его родителей и для большого числа подобных им
простых советских людей Америка была вполне мифической страной.
Он много слышал по радио про угнетение негров, читал в газетах
о "пентагоновских ястребах" и не пропустил по телевизору ни
одной передачи из серии "Америка семидесятых" (из этих передач
в голове у него осталось только одно выражение, но очень
сочное: "мутные воды Потомака", - в нем слышалась некая
запредельная поэзия), но никогда ему в руки не попадалось ни
одной вещи, которая бы подтвердила существование этой
мифической страны.
Да, он слышал про американскую жвачку и даже был знаком с
людьми, которые ее когда-то жевали, но он никогда не ощущал во
рту ее таинственного вкуса, магическим путем приобщающего к
американскому образу жизни. Он изредка видел на своих
сверстниках американские джинсы, но никогда не прикасался
пальцами к их мелкорубчатому, такому мягкому на вид, материалу.
К тому же, если он и видел "американские" джинсы, никогда
нельзя было с уверенностью сказать, что это не польская
подделка.
Влад ни разу не держал в руках НИ ОДНОЙ американской вещи
- и при этом над ним нависала постоянная угроза того, что в
один прекрасный момент, который мог оказаться ЛЮБЫМ моментом
его жизни, на крышу его дома упадет американская ракета,
