улыбкой. - Верю, что православному пастырю не могут быть приятны татары, а
на мой взгляд, это самый покладистый народ. Что касается до дружбы с
поляками, то она вовсе не прочна. Гетман хитер и увертывается от Речи
Посполитой, как лисица. Стоит только королю не исполнить его требований, и
вся приязнь рушится. Для меня гораздо опаснее казаки, окружающие его. Один
Чорнота чего стоит, а там еще Вешняк, Богун да Ивашко, да мало ли их...
- Да! - со вздохом отвечал Иосаф, - трудно укротить этих сынов
степей, они и моих пастырских внушений не слушают. Когда гетман пирует с
казаками, мне и самому приходится только держаться в стороне.
Выговский двусмысленно улыбнулся и молча раскланялся с митрополитом.
21. КОРОЛЕВСКИЕ ПОСЛЫ
Бог святий знае, Бог святий и вiдае,
Що Хмельницький думае-гадае.
Было ясное морозное январское утро. Обширные предместья Киева кишели
народом, постоянно прибывавшим со всех сторон. Ждали торжественного въезда
казацкого гетмана, остановившегося в нескольких верстах от Киева. В то
время предместья были обширнее нынешних и тянулись вплоть до Золотых
ворот. Они захватывали весь Подол и всю ту часть нынешнего Киева, где
находится здание университета. Самый город имел скромный вид с узкими
улицами и небольшими двухэтажными деревянными домами. Только храмы
выделялись своим великолепием, но они были почти все повреждены, а многие
и совсем разрушены; некоторые из них оставались в совершенном запустении.
Самая густая масса толпилась у Ярославских ворот, представлявших одни
развалины; на них живописно расположились уличные мальчишки. В толпе
пробирались бурсаки со своим ректором; им пришлось раздать много пинков,
пока они добрались до собора св. Софии, где стояло городское духовенство с
митрополитом во главе.
Около десяти часов показалась торжественная процессия. Хмельницкий,
окруженный казацкими полковниками, въехал в предместье, и толпы народа
встретили его радостными криками.
Богдан ехал в богатой одежде, блестевшей разноцветными каменьями;
гетманская мантия красиво ниспадала с его плеч, а в руке красовалась
золотая булава. Перед ним несли польские хоругви, везли польское оружие,
военную добычу. На казацких полковниках блестело польское золото и
серебро, пестрели богатые польские кунтуши, опушенные дорогими мехами.
Оруженосцы гетмана бросали народу мелкую монету, а народ кричал долгие
лета победителю, спасителю Украины, грозе панов, защитнику казацкой
свободе.
Гетман был, видимо, взволнован и, когда подъехал к Ярославским
воротам, слезы полились у него из глаз. Он набожно перекрестился и при
громком колокольном звоне проследовал в собор св. Софии. Ректор академии
приветствовал его длинной витиеватой речью, называл его Моисеем
православной веры, новым Маккавеем. Богдан слушал его почтительно, но
искусственное красноречие не произвело на него никакого впечатления; все
эти приемы и обороты хорошо были ему известны, он и сам умел подчас
блеснут ими. Довольно спокойно выслушал он и речь митрополита, осенившего
его крестом, приветствовавшего его в стенах попранной и поруганной
святыни, теперь восстановленной геройскими подвигами истинно Богом данного
гетмана. Но когда ученики бурсы запели малорусскую думу, сложенную в честь
Богдана, гетман не выдержал, вторично прослезился и воскликнул:
- О, Украина, мати моя! Пусть не будет в тебе ни одного жида, ни
одного ляха!
Торжественно отслужили молебен в стенах древнейшего русского храма.
Гетман усердно молился перед образом Богоматери; потом отправился к
Иерусалимскому патриарху Паисию, собиравшемуся ехать в Москву.
Он не пожелал, чтобы его сопровождал кто-либо из приближенных, и
Ивашко, воспользовавшись случайным отпуском, бросился наводить справки о
Катре. Оказалось, что она с пани Кисель все еще живет в том монастыре,
куда они скрылись после разгрома Гущи. До монастыря было слишком день
пути, и Тимош посоветовал Ивашку подождать возвращения гетмана, чтобы
испросить у него формальный отпуск.
- Ну, уж нет, ждать его больше не буду! Еще какое-нибудь дело даст да
задержит, а у меня ни одна косточка на месте не сидит.
- Да, ведь, он на тебя осерчает, - говорил Тимош.
- А пусть серчает, - беспечно отозвался Ивашко, вскочив на коня и
усаживаясь в седле.
Поздно вечером Ивашко подъехал к воротам монастыря и едва достучался.
При виде казака весь монастырь переполошился, побежали докладывать
матери-игуменье и долго продержали Ивашка за воротами, расспрашивая его,
зачем он приехал, по какому делу, как его зовут; и только когда слух о
казаке дошел до Катри, она сама побежала к игуменье.
- Да точно ли это тот казак, дитя мое? - недоверчиво спросила ее
старуха. - Откуда он взялся в такую ночную пору? Быть может обман, мы
отворим ворота, а тут где-нибудь в засаде гайдамаки.
Но Катря не отставала со своими просьбами и мать игуменья послала с
ней одну из старших монахинь, строго наказав Катре, посмотреть сначала тот
ли это казак и нет ли какого обмана.
Через несколько минут Ивашко уже сидел в скромной келье и передал
свежие новости пани Кисель и своей невесте. Решено было, что он отвезет их
в Киев, где пани Кисель будет дожидаться своего мужа. Пану Адаму
предлагали Киевское воеводство на место старого Тышкевича.
- Я боюсь только одного, - говорила пани, - ваш гетман слишком часто
пирует с казаками и тогда, сказывают, с ним нет никакого сладу. Я и прежде
не слишком-то любила его, а теперь, по рассказам, он совсем зазнался.
- Ничего, с ним можно ладить, только не надо перечить ему! - отвечал
Ивашко.
- Я слышала, он скоро женится? - спросила Катря.
- Да, через месяц, а может быть, и раньше.
Разговорились о свадьбе Катри, рассчитывали сыграть ее тоже до поста.
Катря после свадьбы решила остаться в семействе Киселя, так как ни за что
не хотела расставаться с пани Кисель.
Мать-игуменья пожелала видеть жениха Катри, долго расспрашивала его,
что делается на Украине, и советовала ему после свадьбы оставить боевую
жизнь и уехать куда-нибудь подальше в спокойный уголок.
- Довольно тебе проливать кровь, - говорила она, - Бог посылает тебе
такую хорошую жену не за тем, чтобы ты ее бросил на произвол судьбы; я ее
полюбила, как дочь родную, и буду за вас молить Бога, чтобы вы были
счастливы.
Ивашко низко поклонился доброй старушке и отвечал на ее увещания:
На все воля Божья, а гетмана я оставить не могу, он мне жизнь спас, я
должен ему служить до самой смерти.
На другой день Ивашко с пани и панной приехали в Киев. Гетман
встретил их милостиво и даже просил пани Кисель быть посаженной матерью.
Приготовления к свадьбе гетмана заняли около двух недель и только в конце
января гетман мог отправиться в Переяславль, где уже ждала его невеста.
С многочисленной свитой поехал гетман к пани Марине. Она ждала его в
богатой атласной плахте, вся в жемчугах и драгоценных камнях, тоже
окруженная свитой самых знатных казачек; между ними были и шляхтянки.
- Вот и привел Бог свидеться, - сказал Богдан, - отвешивая Марине
низкий поклон. - Надеюсь, пани не жалеет, что спасла изгнанника?
- Пан гетман хорошо знает, что сердце мое всегда принадлежало ему, -
кокетливо ответила Марина, подавая руку.
Она дружески поцеловала Катрю и немного свысока поздоровалась с пани
Кисель.
- Пани воеводша думает жить в Киеве, пан воевода полагает, что
поладит с казаками?
- Отчего же ему и не ладить? - отвечала пани.
- Оттого, что двум господам служить не можно, пани.
Пани Кисель ничего на это не ответила; но по нетерпеливому ее
движению было видно, что она не слишком-то польщена приемом будущей
гетманши.
Свадьбу назначили через несколько дней. На это торжество съехались
почти все казацкие полковники, рассеявшиеся со своими загонами по Волыни.
Приехал и Джеджалык из Турции вместе с турецким посланником Агою-Османом.
Хмельницкий посылал его в Константинополь с предложением отдаться под
покровительство Турции, если турки будут ему помогать.
- Что, как дела? - спросил Хмельницкий у Джеджалыка, уводя его в свою
комнату.
- Я все исполнил, что приказал мне гетман, - скромно отвечал
Джеджалык. - Крымскому хану уже дано приказание идти на помощь со своей
ордой, да и паша Силистрийский обещает послать отряд.
- А что они возьмут за эту помощь? - спросил Богдан.
- Как приказал пан гетман, я обещал им часть Польши.
Хмельницкий угрюмо посмотрел на него.
- Я, кажется этого не приказывал, можно было бы предложить условия и
повыгоднее, мы теперь в силе; нечего слишком-то кланяться туркам; не
помогут они, поможет Москва.
- А пан гетман думает, что под московской властью казакам будет
лучше? Я видел, как христиане живут в Турции, они гораздо счастливее
панских хлопов или казаков.
- Я сам поставлю условия турецкому послу, - сказал Хмельницкий. -
Пускай турки не запрещают нам ездить по Черному морю и Архипелагу и не
берут пошлин, тогда и мы будем защищать их.
На другой день Хмельницкий торжественно принимал московского посла
Унковского, только что прибывшего из Переяславля. На этом приеме
присутствовали послы Молдавии и Валахии, Трансильвании и Турции. Унковский
привез гетману богатые подарки: дорогие одежды, собольи меха и выразил
ласковое пожелание всяких благ от лица его царского величества царя
Алексея Михайловича.
Богдан с должным вниманием выслушал длинную речь посла и отвечал:
- Все это хорошо, только нам этого мало. Пока его царское величество
дружит с Польшей и потакает панам, врагам нашим, мы не можем верить его
пожеланиям.
- Его царское величество не может еще разорвать союза с Польшей, -
уклончиво отвечал посол.
- А если не может, то и разговаривать нечего, - резко отвечал
Хмельницкий.
Не поклонившись послу, он встал и ушел к себе.
- Не беспокойтесь, - уговаривал Выговский встревоженного посла, - на
него иногда находит; к вечеру он забудет свой гнев и станет разговаривать
с вами, как ни в чем не бывало.
Настал наконец день свадьбы гетмана. Ее отпраздновали согласно с
казацкими обычаями шумно и весело. За день до свадьбы целая процессия
казаков рука об руку с казачками отправились приглашать гостей. У каждого
из них на руке висел венок из искусственных цветов за неимением живых. Во
главе всех шел Ивашко с тростью в руке, говорил приветствие и от имени
всего казачества приглашал на свадьбу гетмана. Марина согласно обычаю
оделась в длинное суконное платье кофейного цвета, надела цветочный венок
на распущенные по плечам волосы. Близких родственников у нее не оказалось,
и в церковь вел ее Иван Выговский. Туда и обратно их сопровождала музыка,
дудки и скрипки, дома подавалось домашнее пиво, а молодая обносила всех
горилкой в золотых кубках.
Через несколько дней пронеслась весть, что едут польские послы.
Хмельницкий давно уж поджидал их. Воевода Кисель ехал со своим племянником
и несколькими панами в сопровождении многочисленной свиты в качестве
комисара для заключения трактата. Польшу они проехали беспрепятственно, но
границе Украины должны были остановиться и послали к гетману просить
охраны.
- А что, видно, плохо пришлось панам? - с насмешкой спросил
Хмельницкий посланного.
- Уж так-то плохо, ясновельможный пан гетман, - отвечал тот, - ни
через одно русское село проехать нельзя, того и гляди, что на виселицу
