ляхов...
Хмельницкий слышал этот глухой ропот и понял, что медлить дольше
опасно.
- Вижу сам, панове казаки, - говорил он, - что Речь Посполитая и не
думает идти с нами на мировую; они собираются заманить нас в свои сети, а
потом поступят с нами так, как поступили с Павлюком.
Он двинулся вперед и дошел до Случи, границы казацкой Украины, а
затем пошел к Константинову. Каждый день к нему стекались предводители
загонов со своими ватагами. Городки и села сдавались без всякого
сопротивления. Там, где паны хотели остановить движение, хлопы восставали
на господ и убивали их.
Кисель, по окончании сейма, отправился в Киев, где он рассчитывал
встретиться с Хмельницким. Оказалось, однако, что путешествие по Волыни
было далеко не безопасно: всюду бродили шайки гайдамаков и панам комисарам
каждую минуту приходилось дрожать за свою жизнь. Кисель думал по пути
заехать в свое имение и повидаться с женой; но верстах в десяти от Гущи к
нему привели одного из его хлопов в растерзанной одежде, облитого кровью.
Пан Адам побледнел, увидев его.
- Говори, говори скорее, что случилось? - дрожащим голосом спросил он
его.
- Все погибло, пан воевода, камня на камне не осталось!
- А пани? - едва мог выговорить Кисель.
- Пани с панною пропали, как в воду канули, - отвечал тот.
Кисель опустился на лавку и схватился за голову. Несколько минут он
сидел молча, наконец вскочил и не своим голосом прокричал:
- Коня!
В сопровождении двух своих ретаров, он поскакал туда, где недавно еще
стоял его замок. Ехать пришлось час с слишком, так как кони притомились,
да и местность была болотистая, они вязли по колено в жидкой грязи и
отказывались идти далее. Киселю это путешествие показалось целой
вечностью. Наконец, вот и замок... Но что это? Вместо горделивых высоких
башен с причудливыми зубцами и украшениями, вместо массивного старинного
дедовского здания лежала на пустынном поле только груда камней,
перемешанных с пеплом и мусором. Повсюду валялись трупы изувеченных людей;
все хаты окрестных деревень тоже были пожжены, а их обитатели или
зарезаны, или повешены. Воевода придержал коня и в недоумении осматривался
кругом. Сердце его сжалось какой-то тупой болью, в глазах помутилось, он
смотрел и не видел, не понимал, ему казалось, что он ошибся, заблудился,
приехал не туда...
- Боже мой, Боже мой! - простонал он, озираясь, камня на камне не
осталось!.. Все, что предки наши копили веками, все, что мы берегли и
хранили, как дедовское наследие, все, все погибло... А жена? Неужели я
остался одиноким?..
В отчаянии Кисель горько зарыдал, слез с коня и, ведя его в поводу,
долго бродил между трупами, всматривался в лица и содрогался при мысли -
вот-вот увидеть лицо мертвой своей жены. Так достиг он одной
полуразрушенной хаты. Вместо сломанной крыши торчали обгорелые балки, а
вместо окон чернелись какие-то дыры, и ветер со свистом врывался в них. За
дверью послышались громкие всхлипывания.
- Кто там плачет? - сказал Кисель, обращаясь к своим провожатым, -
надо посмотреть...
Но добраться до двери оказалось делом не легким: остатки обвалившихся
стен загораживали вход и нужно было отодвинуть в сторону тяжелые балки.
Кисель бросил поводья коня и с помощью рейтаров стал прочищать путь.
Наконец, он добрался до двери, висевшей на одной петле, толкнул ее ногой и
вошел в горницу. Страшная картина представилась ему: на полу лежало
несколько трупов обезглавленных, изуродованных, искрошенных в куски, а в
обгорелом углу копошился девятилетний мальчик с ожогами на руках и ногах.
Его-то плач и услышал пан Адам. Рассмотрев его поближе, Кисель узнал в нем
Гриця, внука старого дворецкого Петра.
- Бедный Гриць! - с участием проговорил Адам. - Жив ли кто-нибудь из
твоих?
Гриць испуганно посмотрел на пана, он не сразу признал его; но через
минуту стал радостно целовать его руки, обливая их горючими слезами.
- Ах, вельможный пане, это вы! - Никого, никого они в живых не
оставили: и мать убили, и отца изрубили в куски, и деда старого не
пожалели... А уж как я просил их за него. Они схватили меня и бросили в
огонь... Ах, зачем я не сгорел? Зачем огонь пожалел меня? - в отчаянии,
рыдая, воскликнул мальчик.
- Спасся ли еще кто, кроме тебя? - спросил Адам.
- Мало спаслись. Я ходил сегодня смотреть убитых, много, много, почти
все перерезаны и перевешаны... Только пани с панной спаслись... -
проговорил он в раздумье, - им теперь хорошо в монастыре, если бы не
болели у меня ноги и руки, и я туда пробрался бы...
- Спаслись, говоришь ты? - встрепенулся Адам. - Да правда ли это? -
усомнился он. - Почем ты знаешь?
- Я сам приводил им лошадей, дедушка Петро спас их, провел потайным
ходом...
- Где же они теперь? Говори, говори! - торопил Кисель.
- Они в монастыре, - отвечал мальчик.
Кисель не долго думая, подхватил ребенка на руки, бережно посадил его
на заводного коня, вскочил на другого и по обугленным трупам и развалинам
помчался в монастырь.
18. НОВЫЕ УДАЧИ КАЗАКОВ
Тодi тиш ляхи як стояли,
Так и пропали...
Ерема идет, Ерема идет! - кричали все в маленьком местечке Погребище,
в одном из многочисленных имений князя Вишневецкого.
Мирное селение представляло теперь чрезвычайно воинственный вид.
Около низеньких покосившихся хат на улице толпился народ и свой, и чужой,
пришедший из соседних деревень. У всех у них блестели доморощенные сабли и
ножи, перекованные из кос и серпов. У многих были и самопалы, а кое у кого
виднелись и пистолеты. Очевидно, жители сельца составили свой гайдамацкий
загон и, наверное, не испугались бы никакого войска, но Ерема нагонял на
них панический страх. И старый, и малый спешили к низенькой деревянной
церкви, где на паперти стояла группа сельских священников.
Один из них, высокий худощавый старик с суровыми чертами лица держал
в руках крест и осенял им торопливо подходивший народ. Он только что
кончил длинную речь, хотел еще сказать несколько слов, как вдруг пронесся
откуда-то крик: "Ерема идет!", и все гайдамаки бросились под защиту
креста.
И, действительно, не прошло и десяти минут, как отовсюду нахлынули
жолнеры, драгуны, загромыхала артиллерия, и над всем этим воинством
возвышалась фигура невысокого, худощавого всадника, с блестящими
проницательными глазами и решительными быстрыми движениями. Он быстро
окинул взором всю толпу гайдамаков и отдал приказание. Артиллерия ловко
заняла центр, жолнеры - одно крыло, драгуны - другое, и в несколько
мгновений этот железный отряд охватил кольцом и сжал оторопевших
столпившихся хлопов. Чувство самосохранения придало храбрость
защищавшимся, они стойко выдержали первый натиск; но железное кольцо,
раздвинувшись немного, снова сжалось и при втором натиске сломило
беспорядочную толпу, не успевшую даже выстроиться. Жолнеры Вишневецкого,
прекрасные фехтовальщики, ловкими привычными движениями повыбивали из рук
противников сабли и стали наносить меткие удары направо и налево. Большая
часть легла на месте, но многих взяли в плен, в числе их были и
священники.
Князь Иеремия приказал всех пленников вывести на поле за селом.
- Ставить колья, разжечь костры, приготовить буравы! - коротко
приказал князь.
Работа быстро закипела. Жолнеры обтесали толстые колья, натаскали
хвороста и дров для костров, принесли буравы. Начались страшные
неслыханные казни. Князь Иеремия гарцевал на своем коне и отдавал
приказания. Прежде всего принялись за священников. Им буравили и
выкалывали глаза, ломали кости руки ног, сдирали кожу и измученных,
полуживых бросали на костры или обливали горячей смолой. Хлопов сажали на
кол или вешали за ребро и подпаливали медленным огнем. Но Иеремии и этого
было недостаточно.
- Мучьте, мучьте их больше! - восклицал он с ожесточением, - мучьте
так, чтобы они чувствовали, что умирают!
Сотни искалеченных тел уже лежали на поле, а рассвирепевший князь и
не думал униматься. Он велел поставить кресты и распинать пленников,
распиливать их пополам, обливать кипятком и кипящим маслом. Наконец,
никого не осталось в живых. Голодное войско бросилось на поиски провизии,
но в пустых хатах не нашлось ни кусочка хлеба, ни горсточки муки: хлопы
все спрятали и не осталось никого в живых, кто бы указал, где спрятана
провизия. Впрочем воины Вишневецкого казались вылитыми из стали: они
привыкли переносить всякие лишения.
- Что делать, панове! - говорил Вишневецкий собравшейся шляхте, -
сегодня нам придется лечь спать с голодным желудком. Пан Барановский
тотчас поедет в Немиров и потребует нам у немировцев продовольствия.
Барановский низко поклонился и поскакал исполнять данное ему
поручение, а Вишневецкий с отрядом двинулся к местечку Ободному.
На другой день к полудню шляхтич вернулся, но без продовольствия.
- Что это значит, - спросил Иеремия, - где же провиант? - Немировцы
ничего не дали, - отвечал Барановский.
- Как не дали, этого не может быть! Пан, вероятно, не сказал, что
требует от моего имени?
- Как я мог не исполнить приказания князя! Но они меня и в город не
впустили. Когда я стал стучать в ворота, они мне крикнули, что не знают
другого пана, кроме пана Хмельницкого.
Вишневецкий вспыхнул от злобы.
- Презренные рабы! - крикнул он, - я им покажу, кому они должны
повиноваться! Седлай коней! - приказал он.
Все засуетились. Жолнеры, только что расположившиеся отдыхать,
бросились к коням, торопясь исполнить приказание разгневанного начальника.
Все знали, что князь Иеремия не любит приказывать дважды.
В полнейшем порядке отряд двинулся под Немиров и обложил город.
Князь Иеремия скомандовал: "На приступ!"
В городе все закопошились, ударили в набат, взялись за оружие.
Священники осеняли осажденных крестным знаменем; все столпились у
деревянных стен. Осаждающим удалось пробить стену и они ворвались в город.
Немировцы бились отчаянно, но сильный натиск воинов князя сломил их.
Большинство полегло на месте боя, остальные или сдались в плен, или
попрятались, кто мог.
- Подавайте мне изменников! - кричал князь горожанам, просившим о
помиловании.
- Это все казаки затеяли, - отвечали они, - мы ни в чем не виноваты.
- Хорошо, - грозно сказал князь, - пусть тогда все горожане соберутся
на площадь и укажут зачинщиков.
На другой день все попрятавшиеся жители выползли из своих нор;
испуганные дрожащие собрались они на площади. Каждый хотел себя
выгородить, один показывал на другого. Нашлось множество виновных.
Вишневецкий приказал всех их схватить. Опять начались пытки и казни, а
Вишневецкий с злобной радостью смотрел, как лилась кровь ненавистных ему
хлопов, и успокоился лишь тогда, когда из схваченных никого не осталось в
живых.
На следующее утро Вишневецкий велел своим жолнерам собрать всех
оставшихся в живых и привести на площадь. Как не прятались немировцы,
слуги Вишневецкого находили их везде и тащили к князю. Никто уже не
надеялся больше на помилование, все ждали новых казней; но князь,
пресыщенный местью, гордо сказал:
- Прощаю вас. Будьте впредь верными моими слугами и вы узнаете мою
милость, а теперь выдайте нам провиант и затем расходитесь!
В несколько часов все нужное для воинов князя было доставлено,
