впервой...
- Не устоять нашему войску против казаков и татар, - возразил
Корецкий, нам придется отступать в виду неприятеля, по голой степи... Если
это отступление затянется, мы умрем с голоду. Не благоразумнее ли теперь
уже отодвинуться к городам, чтобы не иметь недостатка в припасах?
Мнение Корецкого было поддержано большинством панов. Потоцкий,
разгоряченный в начале заседания горилкой, - он ею заливал горе по сыне, -
теперь значительно поостыл и согласился с мнением большинства.
- По мне хоть бы и отступить, лишь бы вперед на идти.
Калиновский топнул ногой с досады и проворчал какое-то проклятие.
- Пан гетман, как старуха на базаре, двадцать раз меняет свое
мнение...
- А пан Калиновский - выскочка, суется туда, где его не спрашивают, -
отпарировал Потоцкий. - Ваше дело исполнять мои приказания.
- Пусть меня повесят, если я с этих пор исполню хоть одно нелепое
гетманское приказание! - прокричал Калиновский, с шумов выходя из палатки.
- И повесят! - послал ему в след Потоцкий, побагровев от гнева.
Войску отдан был приказ готовиться к обратному походу, а Гдешинского
послали снова на разведку.
Через три дня, когда Потоцкий стоял у Корсуна, Гдешинский вернулся и
объявил, что Хмельницкий с Тугай-беем уже переправились через Тясмин и
находятся верстах в сорока от Корсуна. Потоцкий решился дать сражение, так
как другого исхода не было. Войско засуетилось, нашли какие-то старые
окопы в поле между Корсуном и Стебловым, приготовили насыпи, поставили
пушки... Пан коронный гетман разослал отряды в соседние местечки и хутора,
приказав сжечь их до тла.
- Что делает пан гетман? - возражал Калиновский. - Не затем ли он
двинул сюда войска, чтобы не умереть с голоду, а теперь сам себя лишает
всякой помощи!..
- Жаль, что я не спрашиваю советов пана Калиновского, - гордо отвечал
гетман и, обращаясь к начальникам отрядов, ожидавшим его приказаний,
прибавил, - не жалеть никого и ничего, все русское жечь, резать, вешать и
расстреливать! Эти презренные хлопы только и ждут пристать к Хмельницкому;
чем больше мы их уничтожим, тем лучше...
- Да посмотрите же, - горячился Калиновский, - слепота на вас что ли
напала: вы позади себя оставили яры, а впереди у вас возвышенности; вы
сами себя заключили в засаду.
Но Потоцкий ничего не хотел слушать, он даже не удостоил Калиновского
ответом, повернулся и ушел к себе в палатку. Через несколько часов
страшное зрелище предстало перед польским лагерем: все окрестные местечки
и хутора были объяты пламенем: началась страшная бойня, рассвирепевшие
жолнеры истребляли не только мужчин, но даже женщин и детей. Кто мог -
спасался и прятался по оврагам, но таких было немного: за бежавшими
гнались жолнеры, настигали их и предавали мучительной смерти.
В польском же лагере, несмотря на храбрившихся панов, на всех напал
страх, особенно, когда разнеслась весть, что передовой трехтысячный отряд
драгун перешел к Хмельницкому.
- Не будем стоять за панов, - говорили слуги. - Что нам за охота
подставлять свои шеи под казацкие сабли...
Паны не могли этого не слышать и со страхом ожидали приближения
неприятеля.
На другой день утром, в понедельник, показалась на горизонте пыль:
появился Хмельницкий с татарами.
- Гляди, гляди! - указывали один другому жолнеры, - их тут тысяч сто,
если не больше! Перебьют они нас, а кого не убьют, татары захватят в плен.
На самом деле казаков было только пятнадцать тысяч, не считая четырех
тысяч татар Тугай-бея. В первый день Хмельницкий не хотел давать
решительного сражения. Татары несколько раз бросались на поляков, но
поляки каждый раз отражали нападения. Тугай-бей важно проехал мимо
польских шанцев, не обращая внимания на выстрелы; он повернулся лицом к
полякам, чтобы все могли его видеть, и, доехав до конца укреплений,
медленно повернул коня к казацкому табору. Полякам уже не раз приходилось
иметь дело с Тугай-беком; про дикого татарского богатыря сложили не одну
песню, а матери его именем пугали своих детей. Один вид его уже нагонял
страх.
- Ему нечистая сила помогает, - шептали солдаты, - смотрите, его и
выстрелы не берут.
Кучка татар выехала на герцы, из польского лагеря тоже повыскакивали
наездники; но этот турнир еще не походил на сражение, казалось, что и та и
другая сторона фехтует для своего удовольствия, только падавшие трупы да
осиротелые кони, метавшиеся по степи, говорили, что дело идет о жизни и
смерти. Несколько татар попались в плен; один их них оказался
переводчиком. Этот бут (переводчик), по-видимому был переодетый казак.
Когда его стали пытать, чтобы выведать о войске, тот показал, что татар
сорок семь тысяч, а казаков больше пятнадцати тысяч. К вечеру всех этих
пленников вывели перед окопы и отрубили им головы.
Казацкий табор расположился полумесяцем на возвышенности и паны с
минуту на минуту ждали атаки. Казаки, действительно, рвались в битву.
- Чего там ждать, батько! - говорили они. - Мы сразу сомнем весь
лагерь, не устоять панам, хоть они и окопались...
- Подождите, братья запорожцы, - отвечал Хмельницкий. - Мы их другим
средством изведем, казацкие головы слишком дороги, чтобы рисковать ими во
время атаки.
- Что он еще затевает, - шептали казаки, не смея перечить своему
предводителю.
- Гей, хлопцы! Пришлите мне Микиту Галагана! - крикнул Хмельницкий.
Слуги бросились к одному из возов. Подле него сидел поджав под себя
ноги, высокий худощавый казак с длинными усами, уже блестевшими проседью.
Он беспечно курил люльку и по временам напевал вполголоса какую-то
заунывную песню.
- Ступай к батьку! Батько тебя зовет, - торопили его слуги.
- Поспеет! - флегматично отвечал Микита, спокойно выколачивая золу из
люльки и пряча трубку за пояс.
С развальцем, не спеша, зашагал он к палатке Хмельницкого и,
приподняв полу, служившую дверью, остановился на пороге.
- Что прикажешь, батько! - с низким поклоном спросил он.
- Хочешь послужить матери-Украине, Микита? Есть у меня до тебя важное
дело, оно может стоить и жизни, - проговорил Хмельницкий, отводя Микиту
вглубь палатки.
- Для казака жизнь не дороже гроша! - беспечно проговорил Галаган. -
Говори, батько, что надо делать?..
Хмельницкий шепотом стал объяснять, в чем дело, и с полчаса продержал
его у себя.
- Ну, а теперь иди, - отпустил он его, провожая до порога палатки. -
Бог да поможет тебе!
Микита подошел к возу, на котором лежали его пожитки; лицо его было
так же непроницаемо, как всегда, только в глазах светилась решимость, да
время от времени, перебирая разные вещи, он хватался за поседелый ус, как
будто тревожная дума вдруг приходила ему в голову. Наконец он нашел, что
искал. Это маленький невзрачный образок, давнишнее благословение матери.
Микита набожно перекрестился, поцеловал образок и спрятал его на груди.
Потом подошел к старому седому казаку, сидевшему у костра, где варилась
саламата, и отозвал его в сторону.
- Слушай, Половьяне, - сказал он ему, - я иду до ляхов, батько
посылает.
- На разведки? - спросил Половьян.
- Да! - загадочно глянув в сторону, коротко отвечал Микита. - Если не
вернусь и если тебе удастся уйти живым с поля, дай знать обо мне сестре и
матери.
- А зачем тебе не вернуться? Высмотришь, что надо, и назад будешь, -
отвечал Половьян.
- Нет, друже, чует сердце, что остаться мне у ляхов. Прощай, не
поминай лихом! - прибавил Микита, отвешивая низкий поклон.
Половьян с удивлением посмотрел ему вслед.
- Хитрит казак, - ворчал он, - не все сказал; если бы просто на
разведки высылали, не стал бы с жизнью прощаться.
Микита, действительно, шел почти на верную смерть. По приказу
Хмельницкого он должен был отвести глаза полякам, обморочить их и предать
таким образом в руки Богдана.
Проводив Микиту, Хмельницкий позвал к себе Корсунского полковника
Кривоноса.
- Знаешь "Крутую Балку"? - спросил он его.
- Что у села Гроховцев?
- Да.
- Знаю.
- Так бери тотчас же шесть тысяч казаков и скачите туда да
постарайтесь хорошенько испортить у оврага всю дорогу; сами же спрячьтесь
в засаду. Когда подойдут ляхи, угостите их хорошенько спереди, а мы
погоним сзади.
- Почему ты знаешь, батько, что они пойдут по этой дороге?
- Уж это мое дело, - уклончиво отвечал Хмельницкий. - Возьмите с
собой несколько орудий, поставьте их на противоположной стороне оврага
так, чтобы удобно было обстреливать овраг. Кривонос собирался еще
расспрашивать, но Богдан заторопил его и сам вышел вместе с ним, чтобы
осмотреть отправлявшийся отряд.
Микита спустился с возвышенности и ползком крался мимо польских
окопов, не особенно стараясь прятаться. Передовая стража скоро его
увидела, трое солдат бросились к нему и схватили его за руки. Микита был
замечательный силач, мог бы их стряхнуть как мух, но он только делал вид,
что отбивается, а сам думал про себя: "Эх, вы, вражьи дети, думайте,
думайте, что справились с Микитой, а Микита вас же проведет".
Солдаты привели его к Потоцкому.
- Пытать огнем! - приказал гетман и отправился сам присутствовать при
пытке.
Микиту на веревках вздернули на перекладину, подкатили смоляную бочку
и зажгли смолу. В другое время Галаган молча перенес бы пытку, не проронив
ни слова, но теперь это в его расчеты не входило. Едва только огонь
коснулся его тела, он завопил благим матом, корчась от боли.
- Ой, панове, ой, смилуйтесь! Ой-ой-ой, все скажу, как на духу
покаюсь!
- Так говори! - приступил Потоцкий. - Сколько вас казаков?
- Снимите с огня, все скажу! - кричал Микита.
Пытку прекратили и начали допрос.
- Не знаю я нашим счета, да и знать его трудно; хлопы к нам отовсюду
бегут, за день их сотни прибывают...
- А татар сколько? - допрашивал Потоцкий.
- Тугай-беевой орды будет тысяч пятьдесят. Сам хан с ордой стоит тоже
неподалеку, говорят скоро сюда прибудет...
Потоцкий изменился в лице. - "Струсил вражий сын", - подумал про себя
Микита, быстро взглянув на гетмана и так же быстро опуская глаза. Он упал
в ноги гетману.
- Смилуйтесь, пане, - смиренно просил он его. - Буду служить вам
верой и правдой, я всю степь, как пять своих пальцев знаю, каждый кустик
мне знаком. Я вас так проведу, что ни один казак нам на пути не
встретится. Вам тут все равно оставаться нельзя, а как подойдет хан со
своей ордой, казака нападут на ваш лагерь...
Потоцкий ничего не ответил на просьбы казака, возвратился в свою
палатку и собрал панов. Он теперь уже не хвалился, что разгонит казаков
плетью, а, напротив, совсем упал духом и жаловался, что у него мало
войска.
- Где мы возьмем продовольствие, - спрашивал он жалобно, - если
казаки и татары вздумают нас осадить?
- Пан гетман забыл, - ядовито заметил Калиновский, - что он сам себя
лишил продовольствия, предав огню все окрестности. Теперь нам остается
только одно, не дожидаясь осады, броситься на неприятеля и смелым натиском
пробить себе путь.
- Я нахожу, пан Калиновский, что нашего войска недостаточно для
такого натиска. Я предлагаю отступить; я не имею права жертвовать
войском...
- Пан коронный гетман! - умолял Калиновский, - прошу послушать моего
совета, забудем на этот раз личности!
- Как? - закричал Потоцкий, весь вспыхнув, - пан польный гетман
забывается, какие тут личности? У меня с ним не может быть личностей, я
могу ему только приказывать...
Несколько панов поддержали было мнение Калиновского - Паны командиры
