показывает вид, будто доброжелательствует мне, а за спиной готов учинить
мне всякую шкоду.
- Почему вы так думаете? - возразил отец Иван. - Воевода Адам верный
сын православной церкви, он не может не сочувствовать вам.
Хмельницкий засмеялся.
- Сочувствует он мне! Вот не угодно ли посмотреть, как он мне
сочувствует? - прибавил Богдан, вынимая из небольшого ящичка письмо.
Это было письмо Киселя к Севскому воеводе. Адам извещал его, что
король Владислав умер и между прочим упоминал о мятежном казаке,
высказывая желание, чтобы злостные замыслы его не удались.
Отец Иван внимательно прочел письмо, бережно сложил его и, отдавая
Хмельницкому, проговорил:
- Пан Адам может переменить свое мнение, когда увидит ваши боевые
успехи. Король Владислав умер и теперь ничто не может стеснять ваших
действий.
- Я делаю вид, что еще не знаю о смерти короля. На днях я послал в
Варшаву депутацию с письмом к королю, пусть его прочтут на сейме. Может,
мы достигнем чего-нибудь и мирным путем.
- Ну, уж на это вы напрасно надеетесь, - возразил отец Иван. - Сейм
никаких уступок не сделает, напротив, еще в чем-нибудь урежет казаков.
- Все-таки все средства следует испробовать, - возразил Богдан.
Отец Иван поднялся с места.
- Долго вы еще пробудете в лагере - спросил он Хмельницкого.
- Нет, завтра же поеду в Мошны, надоело сидеть здесь.
- Можно и мне поехать с вами?
- Отчего же? Милости просим! - охотно согласился Богдан.
На другой день они приехали в Мошны. Хмельницкий остановился у одного
знакомого шляхтича. Вообще, с тех пор, как восстание охватило всю страну,
к Хмельницкому стало переходить мелкое шляхетство. Небогатые паны считали
гораздо выгоднее для себя поддерживать казаков, тем более, что им самим
нечего было терять.
Только что Богдан успел приехать, к нему вошел Ивашко.
- Казаки привели к тебе какого-то русского посла, - проговорил он.
- Это хорошо! Откуда они его добыли? - весело спросил Хмельницкий.
- Он ехал из Севска в Гущу к Киселю. Около Киева на него напали
татары с казаками. Казаки увидали, что нет у него ни хохла, ни чуба,
значит, русский. Они и взяли его у татар.
- Давай его сюда! Посмотрим, что за посол.
Привели пленника. Он назвался Григорием Климовым из Стародуба.
- Воевода Севский послал тебя к Киселю? - спросил Хмельницкий.
- Да! - отвечал с поклоном Григорий.
- Ну, так не к чему тебе к Киселю ехать, я сам напишу ответную
грамоту к его царскому величеству царю Московскому.
Григорий молча отвесил ему поклон.
Хмельницкий долго читал и перечитывал письмо, отнятое у посла, долго
что-то обдумывал и, наконец, сказал:
- Пускай не думают русские воеводы, что я сильно дружу с татарами. Я
уже велел Тугай-бею отступить к Желтым Водам, а сам веду переговоры с
панами Адамом Киселем и Вишневецким; они у меня мира просят, так ты и
скажи твоему воеводе. Да еще пусть твой воевода от себя напишет его
царскому величеству, чтобы он пожаловал нас денежным жалованьем, а мы
будем ему служить верой и правдой. Пусть он двинется на Польшу со своим
войском с одной стороны, а я двинусь с другой.
Григорий почтительно выслушал все, что ему сказал Богдан, и просил
вручить ему грамоты и отпустить с миром.
- Так скоро дело не делается, - отвечал Хмельницкий. - Я уезжаю в
Черкасы и тебя возьму с собой. Несколько дней пробудешь у нас, а там
получишь и обе грамоты; пожалуй дам тебе и провожатых.
Когда Григорий вышел от Богдана, его встретил Выговский.
- Пан посол, позвольте познакомиться с вами, - сказал он ему, - может
быть я вам когда-нибудь и пригожусь, я всегда готов служить московским
людям.
Они отправились вместе и долго о чем-то горячо разговаривали.
К хмельницкому в это время привели нового посла.
- Эк, их отовсюду посыпалось, - смеялся Богдан. - Откуда ты?
Посол поклонился.
От Хотмышского воеводы Болховскоо, еду к воеводе Брацлавскому Адаму
Киселю.
- Вижу, сдружились ваши воеводы с панами, сказал Хмельницкий,
распечатывая письмо. - Делают вид, что идут против татар, а сами замышляют
погубить нас же, православных своих братьев.
- Не во гневе будь сказано твоей милости, - скромно ответил посол,
низко кланяясь, - вряд ли наш воевода пойдет против казаков с войском; не
такой он человек, чтобы воевать с православными. А вот против татар, это
верно, войско наше всегда наготове.
- Хорошо! Я напишу грамоту твоему воеводе, а там уж его дело будет,
за кого он встанет, за нас или за ляхов. Если за нас, то мы в долгу не
останемся, наше дело правое, нам сам Бог помогает. Мы уже одержали две
победы над польским войском, будем побеждать и вперед.
Не успел Хмельницкий отпустить этого посла, как привели еще одного от
Севских воевод к Вишневецкому.
Хотя воеводы сулили свою помощь только против татар, но Хмельницкий
отлично понимал, что это значит, и на уверение посла, что против казаков
ничего не замышляется, говорил:
- Ваши воеводы хорошо знают, что ляхи воюют с казаками, а не с
татарами. Зачем же они сулят помощь нашим врагам?
Посол, видимо, смутился, а Хмельницкий написал еще грамоту Севским
воеводам.
Как-то вечером подъехал к дому, где остановился Хмельницкий, и
посланный Адама Киселя, Петроний Ляшко. Он постучал у крыльца. Дверь
отворил Ивашко. Петроний видел его мельком, когда он привез Катрю в Гущу;
но память у монаха была замечательная: он тотчас же узнал казака.
- Здравствуй, пан казак, я привез тебе поклон от панны Катри.
Ивашко просиял. Он поспешил провести Петрония в свою каморку, под
предлогом, что сейчас видеть Богдана нельзя, и осыпал монаха вопросами,
так что тот едва поспевал отвечать.
- Не торопись, не торопись, пан казак! - останавливал Петроний. -
Язык-то, ведь, у меня один, нельзя же так вот все сразу. И здорова, и
весела твоя панна, цветет, как роза, поет, что птичка: пан и пани души в
ней не слышат. Просил я у нее письмеца к твоей милости, - прибавил монах
лукаво, - да оказалось, что ты в грамоте не силен, так вот уж на словах
передаю все, что знаю. А теперь, пан казак, буду тебе очень благодарен,
если ты меня накормишь и напоишь, а завтра утром доложишь обо мне пану
гетману.
Ивашко угостил монаха как нельзя лучше, уложил его на свою постель, а
сам лег на сеновале, и монах в душе благословлял Катрю за ее поручение.
На другое утро Петроний представлялся Хмельницкому и вручил ему
письмо Киселя.
- Очень, очень рад, что старый мой приятель Адам обо мне вспомнил, -
говорил Богдан Петронию, - посмотрим, что он нам пишет.
Богдан распечатал письмо и стал читать. Петроний зорко следил за ним
и видел, что по временам тонкая усмешка появлялась на губах Хмельницкого.
Внимательно перечитав письмо, Богдан поднял голову и пристально
посмотрел в глаза монаху.
- Красноречив пан Адам, надо отдать ему справедливость, - сказал он,
- так красноречив, что я, пожалуй, возьму и поверю ему.
- Разве пан гетман не верит дружбе пана воеводы? - спросил Петроний.
- Рад бы верить, - отвечал Хмельницкий, - да только зачем воевода мне
пишет одни письма, а в Севск, в Хотмыш, да в Москву - другие?
- Это неверные слухи, - возразил Петроний. - Кто-нибудь пану гетману
наклеветал на моего повелителя.
- Святой отец, кажется, поверенный пана Адама? Так вот не помнит ли
он этого письма? - сказал Хмельницкий, вынимая из шкатулки письмо Киселя к
московскому двору.
- Он, наверное, вспомнит, что нас тут обзывают и мятежниками, и
грабителями, и бунтовщиками и просят Московское государство обуздать нас.
Петроний быстро взглянул на письмо и отвечал:
- Это писано давно, с тех пор многое переменилось; пан Адам желает
помочь гетману в его затруднениях с сеймом, и если только пан Богдан
отошлет татар, он надеется успеть в этом.
- Пусть будет по-вашему, - сказал Хмельницкий, подумав, - но сам я
ничего не могу решить. Завтра созову раду, прочту письмо казакам... Как
решат, так и будет...
На другой день Хмельницкий прочел казакам письмо Киселя; но толпа не
хотела и дослушать до конца.
- Что с ляхами переговоры вести! - кричали они, - бить их надо так,
чтобы ни одного ляха на Украине не осталось.
Хмельницкий дал казакам вдоволь накричаться и нашуметься, и тогда
начал свою речь:
- Как хотите, братья казаки, - говорил он, - так и будет; только Адам
Кисель совсем не лях; он такой же православной веры, как и мы, и написал
нам письмо от чистого сердца... Если он будет стоять за нас на сейме,
нашего дела от этого не убудет. Мой совет таков: попробовать сперва с
панами мирным путем, а не послушают, тогда уж их вина...
- Что правда, то правда! - согласились старшины. - Если Адам Кисель
не хитрит и не обманывает нас, то отчего нам и не принять его услуг...
Только пусть он сам приедет на Украину для переговоров.
- Вот теперь я могу дать пану Киселю утвердительный ответ, - сказал
Богдан Петронию, возвратясь с рады.
Он позвал Выговского.
- Будущий пан писарь, вот тебе для начала поручение: составь письмо к
общему нашему приятелю, Адаму Киселю, да только смотри в самых отборных
выражениях; пан Адам сам знаменитый ритор, как раз осудит.
В коротких словах он передал ему содержание письма и к вечеру
Выговский принес черновик.
- Ничего, для начала недурно! - сказал Богдан, с видимым
удовольствием перечитав составленное. - Пускай пан Адам думает, что мы
готовы раздружиться с татарами, помириться с Речью Посполитой, а мы тем
временем постараемся собрать побольше полков. Пойдут паны на мировую,
полки не помешают, а заупрямится, мы на них с этими полками нагрянем.
Прошли июнь и июль. Казаки ожидали возвращения своих депутатов с
сейма; но о них не было ни слуху, ни духу. Стали поговаривать, что паны
посадили их на кол. Пришло и достоверное известие, что поляки собрали
тридцатишеститысячное войско и избрали троих вождей: Доминика Заславского,
Александра Конецпольского и Николая Остророга.
- Ну, уж и отличились ляхи, - смеялся Хмельницкий, - не нашли они
воинов получше, выбрали перину, детину да датину. Будет Доминик, что
перина, с боку на бок переворачиваться, пан староста, что дитя малое, во
всякую опасность очертя голову бросаться, а уж латина чем им поможет,
этого я и придумать не могу: в библии он только знает, зато в ратном деле
ничего не смыслит. Да они, я думаю, тотчас перессорятся друг с другом,
всякий захочет быть старшим, а уж где старших много, там войско
нездорово...
- Что ж, батько, долго будем мы стоять здесь на месте? - спрашивали
казаки. - Видишь, паны нас обманывают.
- Вижу, вижу! Пора и нам за дело приняться! - отвечал Хмельницкий и
отдал приказание двигаться вперед.
Слухи относительно казацких депутатов оказались ложными. Они
вернулись в табор и привели с собой панского посла с грамотой от сейма.
Вслед за ними явились и послы Киселя с комисарским листом. Послы объявили,
что Кисель и сам едет в качестве комисара с несколькими другими панами.
В собрании старшин прочли грамоту сейма и комисарский лист, но паны
предъявили неисполнимые условия: они требовали, чтобы казаки возвратили им
все оружие, отослали татар и казнили всех предводителей загонов.
- Как это можно, - говорили казаки, чтобы мы сами себя отдали панам в
неволю, чтобы сами казнили лучших наших воинов, отдали ляхам все добытое
нами в честном бою. Не бывать этому! - кричали раздраженные казаки. -
Богдан тоже виляет, он тянет сторону панов, он нас нарочно не ведет на
