немировцы торопились выпроводить грозного пана и дали ему все, что могли.
Уезжая, Иеремия оставил в Немировке отряд в двести драгун, сам же
отправился в глубь своих владений... Через несколько переходов, на одном
из привалов, к князю явился драгун, израненный, утомленный, покрытый
густой пылью. Немировцы, по удалении князя, пригласили один из гайдамацких
загонов и с его помощью перерезали драгун; ему одному удалось только
случайно спастись.
Вишневецкий тотчас же решил вернуться в Немиров, но на дороге он
увидел скачущий навстречу ему небольшой отряд. Это был киевский воевода
Тышкевич. Подъехав к Иеремии, он прерывающимся голосом проговорил ему:
- Как я рад, как я рад, что встретил князя! Князь один может спасти
меня.
- Что с вами случилось, пан воевода? - спросил его князь.
- Кривонос напал на мою Махновку, он разорил соседний монастырь, а
замком моим едва не овладел посредством хитрости; теперь мои жолнеры
охраняют замок, но где им устоять... Может быть уже и поздно... Прошу,
Бога ради, помочь мне...
- Так вы говорите на ваш замок напал Кривонос? - переспросил князь. -
Это вполне сходится с моими намерениями. Я иду к нему навстречу... Хотел
было наказать своих мятежных хлопов, да теперь некогда с ними возиться!
Отряд князя отправился к Махновке и в сумерках прибыл к замку.
Казацкая пехота уже разрушила деревянные стены, разбила ворота и бросилась
на жолнеров. В этот момент сзади нее послышались крики воинов
Вишневецкого. Они ударили на казаков и те очутились между двух огней. Уже
ближайшие ряды казаков полегли; они, видимо, изнемогали, как вдруг в тылу
отряда Вишневецкого появился Кривонос с конницей. Теперь князь Иеремия
попал в западню. Казаки дружно и с фронта, и с тыла ударили на хоругви
Вишневецкого.
- Ага, Еремка, не уйдешь от меня! - вскричал Кривонос и бросился на
князя с копьем на перевес.
Еще минута и казак проколол бы князя насквозь, но тот быстрым
движением повернул коня в сторону, сильно осадил его назад и, отбиваясь от
противника, отступил к драгунам. Конница князя, теснимая Кривоносом,
спешилась и, отражая удары неприятеля, шаг за шагом отступала... Ночная
тьма, наконец, прекратила битву. Тышкевич, потерявший последнюю надежду на
успех, советовал воспользоваться темнотой и уйти.
- Мы ничего не поделаем с казаками и только раздражим их, - говорил
он, - а войско даром погубим. Если бы нам удалось занять замок, тогда
другое дело, теперь же об этом и думать нечего...
Казаки оставили преследование и вернулись в Махновку. Воевода с
князем увидели зарево пожара: горел замок, куда ворвались казаки, положив
на месте жолнеров. Теперь уж нечего было защищать и с рассветом Иеремия
отступил, предоставив казакам грабить окрестности.
Польское коронное войско постепенно собиралось под Константиновым.
Лагерь раскинулся на огромном пространстве и казался скорее какой-то
ярмаркой, а не военным лагерем. Все пестрело, переливалось всевозможными
цветами: все было нарядно, роскошно. Каждый пан стоял, как маленький
царек, окруженный своими подчиненными; у него были своя конница, своя
пехота, около него располагались свои шляхтичи; бесчисленное множество
слуг состояло при его громадном обозе. Паны рядились так богато, как будто
собирались на пир: их бархатные кунтуши с дорогой меховой опушкой
переливали всеми цветами радуг; на кунтушах ярко выделялись толстые
золотые цепи, спускаясь на груди до пояса; на шапках красовались целые
кисти драгоценных камней; сабли блестели дорогими рукоятками. Но паны
щеголяли не одними нарядами; они привезли с собой и всю обстановку: чудный
фарфор, массивное серебро украшали их столы; конфеты, варенья, дорогие
вина подавались за их роскошными обедами. Спали паны на пуховиках в
прекрасных кроватях; утром брали ванны или умывались в изящных серебряных
тазах. Жолнеры еще в июне получили жалованье вперед за три месяца; теперь
это жалованье из подражания панам было проедено и пропито и коронное
войско, посланное для охраны страны, грабило и разоряло жителей не хуже
неприятеля.
Вишневецкий тоже подошел со своим отрядом, но он стал под
Константиновым, а а под Глинянами и намеревался действовать
самостоятельно. Он был сильно оскорблен, что сейм не избрал его
предводителем войска, и не хотел признать над собой начальство
Заславского.
Был уже конец сентября, когда Хмельницкий подошел к небольшой речке
Пилявке и расположился лагерем. Местность у Пилявки болотистая, а через
речку устроена плотина; на другом берегу стояло польское войско, тоже
подошедшее к реке.
Вечером 19-го сентября Хмельницкий сидел в своем шатре и раздавал
приказания казацким старшинам. Во всех его движениях была заметна
нервность, раздражительность. На замечание кого-то, что в польском лагере
нет ни одного храброго воина и что разбить ляхов ничего не стоит после
одержанных побед, Хмельницкий угрюмо посмотрел на хвастуна и резко сказал:
- Кто знает, что будет: быть может нас ждет победа, а быть может и
поражение, о крымцах ни слуху, ни духу, которого гонца к ним посылаю... а
без них трудно справиться с коронным войском.
Кривоносу Хмельницкий отдал приказание немедленно отправиться к
Константинову в засаду, чтобы отрезать полякам путь, если они вздумают
отступать.
- Послушайте еще, панове атаманы, - сказал Хмельницкий, - передайте
все своим казакам, чтобы попавшие в плен пугали ляхов татарами; пусть
говорят, что мы дожидаемся самого хана с ордой...
Затем Хмельницкий отдал приказание нескольким начальникам перейти
плотину и окопаться на другом берегу шанцами. Сам он намеревался остаться
в Пилявском замке за укреплениями.
- Главное, не слишком торопитесь нападать на поляков; заманивайте их,
старайтесь раздразнить их удаль, но в решительную битву не вступайте;
протяните время, быть может, и татары подойдут.
Угрюмо-серьезное настроение Хмельницкого сообщилось и всему лагерю.
Казаки, против обыкновения, не гуляли, не пели; старики удерживали молодых
и напоминали им, что скоро, может быть, придется сложить головы.
- Не петь теперь надо, а молиться, - говорили они.
И все войско усердно молилось, священники едва поспевали служить
молебны; они воодушевляли воинов, напоминая им, что дело их правое, что
они стоят за веру православную.
Не то было в польском лагере. Почти в каждом шатре шла шумная
пирушка. Паны, по-видимому, не допускали и мысли, чтобы хлопы могли их
победить...
- Разве стоит тратить пули на этих хлопов? - с презрением говорили
они. - Смотрите, как они нас трусят, даже петь забыли. Стоит только
приударить хорошенько на этот курятник и, несмотря на то, что он зовется
замком, мы разнесем его и не оставим камня на камне.
Какой-то удалой шутник даже придумал молитву на этот случай и она
пошла ходить из уст в уста. Паны молились: "Господи Боже! Не помогай ни
нам, ни казакам, а только смотри, как мы разделаемся с этим мужичьем".
Пан Корецкий, прибывший в лагерь, старался загладить свою вину. Он
рвался в битву и выпросил позволение быть в передовом отряде.
- Не хорошо только, - шептали некоторые, - что мы начнем битву в
понедельник: тяжелый это день, лучше его переждать.
Но отложить битву уже не было возможности; панам хотелось скорее
проявить свою удаль. С самого утра начались стычки в одиночку. Казаки,
видимо, избегали вступать в общий бой и паны мнили себя уже победителями.
Им удалось захватить несколько пленных; когда их допросили, они все в один
голос заявили, что Хмельницкий ждет хана с большим войском. Это известие
заставило панов призадуматься. Между ними многие уже не в первый раз имели
дело с казацким войском.
- Гей, смотрите, панове, - говорили они, - не даром казаки прячутся в
своем таборе, что-нибудь недоброе они замышляют.
- Они просто нас бояться, - самонадеянно возражали другие.
Прошел и вторник, а казаки все не вступали в серьезный бой.
Уже стемнело. Хмельницкий сидел в своей палатке и вел оживленный
разговор с Выговским.
- Пану гетману непременно надо завязать более серьезные отношения с
Москвой. Он видит, что на татар надежда плохая.
- Посмотрим, посмотрим! - отвечал Хмельницкий. - Может быть нам и те,
и другие помогут.
В лагере в это время происходило какое-то движение; все суетились,
бегали, шумели. Хмельницкий послал Выговского узнать, что случилось.
Спустя несколько минут, полы палатки распахнулись, вбежал Тимош и
бросился к отцу на шею.
- Здравствуй, отец! Я привел тебе четыре тысячи татар!
Хмельницкий радостно обнял сына.
- Наконец-то отпустил тебя хан! - проговорил он. - Дай-ка на тебя
посмотреть; да ты теперь совсем казаком сделался. С кем же хан прислал
татар?
- Их привел Карабча-мурза.
- Что-то не припомню такого, - в раздумье проговорил Хмельницкий.
- Да он не из старых; мы с ним очень дружны, он славный богатырь!
- Только четыре тысячи и дал хан? А что же сам-то думает?
- И об этих-то четырех они думали и гадали, посылать их или нет. Я,
ведь, писал тебе, отец, что Ислам-Гирей послал грамоту ляхам с угрозой,
что пойдет на них войной, если они не пришлют ему дань. Ляхи пожаловались
на него турецкому султану и хану за его грамоту сильно досталось.
Хмельницкий сделался очень серьезен и с минуту стоял молча.
- Эх, кабы удалось как-нибудь мирным путем достигнуть того, чего
желаем. Больно трудно ладить с этими татарами, а с московским царем будет
еще труднее... Ну, да мы попробуем взять, если не силой, то хитростью, -
прибавил он. - Ляхи, страх, как татар бояться, мы их попробуем и четырьмя
тысячами напугать.
Богдан кликнул дежурного казака и велел ему просить к себе в палатку
полковника Чорноту.
Через четверть часа явился пожилой казак, здоровый, высокий, как из
стали вылитый.
- Что надо пану Богдану? - спросил он.
- А вот что: пришли с Тимошем четыре тысячи татар.
- Видел, - коротко заметил Чорнота.
- А вы наделайте побольше шума в таборе; пусть ляхи подумают, что их
не четыре, а сорок тысяч.
- Дуже! - также отрывисто отвечал Чорнота.
- Потом к завтрашнему дню отбери несколько тысяч казаков, наряди их
татарами, пусть пришедший отряд с ними лишней одеждой поделится, а кричать
"алла!" они сумеют.
- Эх, лихо! - радостно крикнул Чорнота. - Молодец ты, батько, хитер
на выдумки, люблю тебя за это...
- Да как пойдешь, прикажи там хлопцу позвать ко мне Брыкалка.
Явился Брыкалок.
- Ну-ка, братику, - сказал Хмельницкий, - преобразись в священника и
извернись так, чтобы паны тебя в плен взяли. А когда возьмут, пугни их
хорошенько татарами.
- Слушаю, батько! - отвечал Брыкалок и с низким поклоном вышел.
Не прошло и получаса, как по всему лагерю разнесся оглушительный
крик: алла, алла! Вслед за тем полилось шумное веселье, забили в бубны,
стали палить из пушек и ружей, запели удалые веселые песни.
В это время в польский лагерь привели высокого, худого священника,
взятого в тот момент, когда он пробирался между шанцами.
- Что это делается у вас в лагере? - допрашивали паны.
- Татары пришли! - лаконически сурово проговорил священник,
исподлобья посматривая на ляхов.
Паны переглянулись.
- А много их?
- Теперь пришло только сорок тысяч, а ждут и самого хана с большим
войском. Они с Богданом поклялись помогать друг другу до самой смерти.
Священника арестовали. Паны совсем потеряли головы и не
воспользовались даже несколькими часами, оставшимися до рассвета, чтобы
