распуская собрание, - только что-то погода хмурится, как бы не начались
дожди.
Хмельницкий был прав: на следующий день погода была пасмурная;
свинцовые тучи нависли над степью и угрожали разразиться потоками ливня.
Казаки снова штурмовали польский обоз; целых пять часов длилась битва,
упорная, страшная, такая, что у жолнеров руки переставали действовать от
постоянной работы.
Поляки сделали ошибку, они запаслись ни травой, ни водой. Когда
казаки облегли их лагерь, им грозила страшная смерть от жажды.
Вдруг полил дождь: вся степь через несколько часов размокла; пешие и
конные вязли в грязи, порох отсырел; битва прекратилась сама собой. Жутко
было панам сидеть в лагере. Один из казацких атаманов показал им, высоко
подняв над головой, письмо Райского и громко крикнул:
- Гей, панове! Не надейтесь на гетмана, не будет вам помощи, ваш пан
посол сидит у нас взаперти. Лучше поскорее сдавайтесь, пока вы еще не
перемерли от голода!
Наконец, подъехал к окопам и сам Хмельницкий.
- Не губите себя, панове! - закричал он. Я вам зла не желаю, пришлите
кого-нибудь для переговоров, да поскорее, пока не двинулись на вас татары.
Потоцкий собрал в своей палатке совет.
- Что делать, панове? - спросил он.
- Что тут делать, - заговорили паны, - надо посылать кого-нибудь для
переговоров. Того и гляди нагрянут татары, а от них нечего ждать спасения.
- Кого же послать?
- Позвольте мне ехать, панове! - вызвался Чарнецкий. - Я надеюсь
уговорить Хмельницкого и склонить его на выгодные условия.
- Смотрите, смотрите! Посол едет! - пронеслось по казацкому табору,
когда Чарнецкий в сопровождении трубача, с белым значком приблизился к
стоянке казаков.
Кто-то затянул шутовскую песню о ляхах, но Хмельницкий, вышедший из
палатки, грозно сверкнул очами на столпившихся казаков и велел им
разойтись. - Милости прошу, пан Чарнецкий! - приветливо встретил он посла.
- Рад видеть у себя дорого гостя. Прошу не побрезговать на угощении, -
прибавил он, вводя его в палатку, - мы живем по походному, по-казацки. Но
от горилки пан, как храбрый воин, не откажется?
В палатку набралось несколько знатных казаков и началось угощение.
- Не лучше ли нам приступить к делу? - возразил Чарнецкий.
- Поспеем еще, - успокаивал Богдан.
- Други и товарищи! - обратился он к казакам. - Будем чествовать
храброго вождя и знаменитого вояку.
Чарки загремели, всякий спешил сказать что-либо приятное Чарнецкому.
Но лишь только он заикался о переговорах, его тотчас же перебивали и
заговаривали о другом. В самом разгаре пира Богдан потихоньку сделал знак
Брыкалку и вместе с ним вышел из палатки.
- Сейчас же скачи к Туга-Бею! - сказал он. - Сообщи ему все, скажи,
что посол польский сидит у меня, и я его не выпущу, затяну переговоры, как
можно дольше, на сутки, на двое, а он тем временем, чтобы не дремал. Когда
я поляков выпущу из лагеря, пусть идет за ними следом и расправится, как
знает.
Брыкалок поскакал к мурзе, а Богдан вернулся к пирующим и снова стал
угощать Чарнецкого. До поздней ночи продолжался пир. Чарнецкий не решился
заговорить о деле и оставил эти переговоры до утра.
На другой день он вошел к Хмельницкому. На столе снова стояли горилка
и закуска.
- Не угодно ли пану опохмелиться? - предложил Богдан.
- Нет, уж благодарю, пан Богдан, в другой раз, а теперь поговорим о
деле, - настойчиво возразил Чарнецкий.
- Поговорим, поговорим, пане, отчего же не поговорить, - небрежно
отвечал Хмельницкий. - Чего же собственно пан желает?
- Пан Богдан знает, что я прислан для переговоров. Какие условия ему
угодно поставить нашему войску?
- Какая же мне необходимость ставить условия? Да и как я могу с паном
Чарнецким толковать о делах казацких, когда в польском лагере нет ни
сенатора, ни уполномоченного от сейма? Кому я заявлю наши претензии и
объясню причины, побудившие казаков взяться за оружие?
- Но тогда зачем же пан требовал кого-нибудь для переговоров? - с
досадой возразил Чарнецкий.
- Мне жаль вас, панове! - с лукавой улыбкой сказал Хмельницкий,
потрепав Чарнецкого по плечу. - Что будет, если придет Туга-бей? Мне татар
не сдержать, они ляхов разгромят...
- Чего же пан хочет от нас? - спросил Чарнецкий.
- Немногого! - отвечал Хмельницкий. - Отдайте нам пушки и тогда идите
с Богом домой.
Чарнецкий задумался.
- Не знаю, - отвечал он нерешительно, - я передам это требование
панам...
- О, пану Чарнецкому нечего беспокоится, я могу отправить в польский
лагерь казаков.
- Но почему же? - с удивлением спросил Чарнецкий. - Я не пленник.
- Пан посол понимает, что в польском лагере есть казацкие заложники.
Кто мне поручится, что они невредимо возвратятся в табор?
Чарнецкий закусил губу и нетерпеливо схватился за эфес шпаги.
- Пан Хмельницкий имеет дело с благородным шляхетством!
- Не горячись, пан посол! - со смехом отвечал Хмельницкий. - Ничего
нет мудреного, что казаки не доверяют панам: благородное шляхетство
достаточно их обманывало.
Чарнецкий сдержался и замолчал, а Хмельницкий позвал нескольких
казаков и послал их с предложением в польский лагерь.
Панам некогда было раздумывать, они то и дело ждали, что нагрянут
татары, и готовы были выполнить всякое условие, лишь бы выиграть время и
отступить.
- Дайте клятву, что вы не обманете нас! - сказал Потоцкий казацким
послам.
Казаки поклялись. Тогда Потоцкий отдал приказ отвезти пушки в
казацкий табор и возвратить заложников. Казаки с триумфом встретили
военную добычу и устроили по этому поводу пир.
- Вот так славно! - говорили они. - Из наших пяти одна лопнула, а тут
вдруг нежданно, негаданно взамен целых двенадцать приехало; пригодятся нам
ляхов же бить.
Увидав возвратившихся заложников, Чарнецкий стал Хмельницкого
отпустить его.
- Разве худо пану послу живется у меня? - с улыбкой возразил
Хмельницкий, - прошу его еще у нас погостить: он слишком опасный для меня
соперник: в польском лагере обойдутся и без него.
Чарнецкому ничего не оставалось делать, как покориться своей участи,
но о смутно надеялся, что паны потребуют его возвращения у Богдана.
Надежда эта оказалась тщетной. Паны рады были поскорей убраться: живо
снялись с лагеря и собрались в обратный путь.
Брыкалок вернулся от Тугай-бея.
- Ну, что, с какими вестями? - спросил его Хмельницкий.
- Тугай-бей стоит наготове и в ночь двинется по пятам.
- Хорошо! - проговорил Хмельницкий. - Теперь ты мне исполни другое
поручение. Знаешь ты яр, что лежит за двадцать верст отсюда.
- Это "Княжьи бараки"? Как не знать!
- Ну так выбери ловких казаков человек двадцать, скачите туда в
объезд, наройте рвов на дороге, набросайте деревьев и каменьев и ждите в
засаде.
Отпустив Брыкалка, Хмельницкий распорядился сняться с табора и
двинуться следом за поляками.
На другой день поляки подошли к лесистому яру "Княжьи Байраки". Не
успели они войти в лес, как сзади послышались крики: "Алла", и появились
целые тучи татар. Среди поляков произошло смятение.
- Измена, предательство! - кричали все.
Лошади под тучами стрел метались, падали; тяжелые возы вязли в
болотистом грунте, и их невозможно было перетащить через лесистые буерки,
тем более, что всюду по дороге лежали деревья, каменья, нагроможденные
искусными руками казаков. Польские пушки не остались при этом без дела.
Татары взяли их у казаков и направили против поляков. Полнейший беспорядок
царствовал в польском отряде. Одни кричали:
- Сдавайтесь, панове!
Другие бежали вперед, вязли в грязи, спотыкались, падали, третьи
теряли всякое присутствие духа, стояли в бездействии, опустив руки.
Потоцкий был ранен в грудь, но он не терял мужества.
- Панове, - кричал он, стараясь ободрить растерявшихся воинов, - не
посрамим себя, не сдадимся врагу, лучше честная смерть в бою, будем
защищаться до последней капли крови!
Около него собралась кучка храбрецов; они поспешно стали копать
укрепление, набросали деревьев, каменьев, насыпали вал в виде
четырехугольника и стали отбиваться саблями.
Несколько времени продолжалась эта упорная защита; но, наконец,
сильный натиск татар сломил сопротивление осажденных; со всех сторон
ворвавшись в укрепление, они сошлись в середине четырехугольника. Потоцкий
истекал кровью, в пылу битвы он не замечал нанесенных ему ран и теперь,
умирающий, был взят в плен. Вслед за тем все оставшиеся в живых положили
оружие. Между ними были Шемберк и Сапега.
- Добро пожаловать, панове! - встретил их Хмельницкий. - Пан комисар,
верно, не рассчитывал быть моим пленником?
- Что делать, пан Богдан, - отвечал Шемберк, - счастье на войне
изменчиво.
- Счастье потому оставило ляхов, что паны не хотели жить в мире с
казаками-молодцами, им лучше было ладить с жидами-разбойниками, а вот
теперь придется ладить с татарами, - сказал Богдан и отошел от пленников.
Умирающий Потоцкий всю ночь метался в бреду; под утро, когда войско
двинулось дальше в степь, он пришел в себя, но чувствовал себя очень
плохо.
- Бедный, бедный пане Степане, - говорили вокруг него казаки, - не
попал ты на Запорожье, не нашел, видно, шляху (дороги).
Но сквозь насмешки чувствовалось искренне сочувствие к молодому
герою, так рано прощавшемуся с жизнью. Его бледное страдальческое лицо уже
носило на себе печать смерти.
- Мне худо, - прошептал он, наконец, - остановите повозку... Снимите
меня на землю...
Казаки исполнили его желание.
- Чарнецкого... - проговорил он.
Привели пана Чарнецкого. Со слезами на глазах стоял над ним старый
воин и, опустив голову, прислушивался к последним словам умирающего.
- Скажите... отцу... - шептал тот, - скажите... что я... как
рыцарь...
Голос его прервался, смерть сделала свое дело.
Чарнецкий молча нагнулся над ним, поцеловал его в лоб и закрыл ему
глаза.
- Бедный юноша, - проговорил он тихо, - пока есть во мне хоть капля
крови, я буду мстить за тебя, как за родного сына. Лишь бы избавиться от
этой позорной неволи, - прибавил он, уходя за своими сторожами.
- Пане Богдане, - проговорил Ивашко на одном из привалов, просовывая
голову в дверь походной палатки, - тебя хочет видеть один из пленных
шляхтичей.
- Кто такой?
- Он называет себя Иваном Выговским.
- Приведи! Посмотрим, что ему нужно.
Вошел приземистый, юркий, не старый еще человек, с чрезвычайно
подвижным лицом и быстрыми, проницательными глазами. Он упал на колени
перед Хмельницким.
- Прошу у пана гетмана, - проговорил он, - одной милости...
- Что угодно пану? - холодно спросил Богдан.
- Прошу пана взять меня к себе на службу, я могу ему быть полезен,
как писарь.
Богдан с удивлением оглянул его. Ему действительно недоставало
человека, сведущего в письме, и он еще недавно сетовал на то, что
приходится вести самому всю обширную переписку. Однако, природное
недоверие взяло верх, и он проговорил:
- Пан Выговский слишком многого просит; сделать ни с того ни с сего
пленного шляхтича своим писцом, то есть поверенным всех своих дел - это
было бы слишком опрометчиво с моей стороны.
- Пан гетман может убедиться в моем чистосердечном желании ему
служить. Он может возложить на меня какие ему угодно поручения, в виде
искуса; если я изменю своему слову, он потеряет только одного ничтожного,
никому неизвестного пленного, а если окажусь преданным, приобретет
