Я кинул на нее резкий взгляд, вспомнив о сне. Я снова смотрел на
женщину, закутанную в бурнус, женщину, которая была бы украшением гарема
любого танзира, и думал, что она острая как клинок, и гораздо более
опасная чем отточенная сталь. Но она танцор меча? Я сомневался.
Сомневался, потому что не хотел верить в это.
Дел нахмурилась.
- Тигр... я кажется чувствую ветерок? - она скинула с головы капюшон.
- Тигр...
Лошади остановились рядом, мордами к Югу. Я повернулся в седле,
рассматривая небо в той стороне, откуда мы приехали, и увидел, что оно
стало черно-серебристым. Значит ветер поднимал песок.
За нашими спинами бушевала буря, поглощая все на своем пути. Даже
жару. Очень своеобразное ощущение, чувствовать, как жар вытягивается из
воздуха. На концах волос пощелкивают искры, кожу пощипывает, а во рту
становится сухо, очень сухо. Когда в пустыне холодно, холодеет и ваша
кровь, но не от низкой температуры, а от страха, даже если вы очень смелый
человек.
- Тигр...
- Это самум, - хрипло сказал я, пытаясь сдержать закрутившегося
жеребца. - Мы всего в двух милях от оазиса. Там в скалах можно спрятаться.
Дел... скачи во весь опор.
Она так и сделала. Я успел кинуть взгляд на серого, когда Дел
проскакала мимо меня. Мерин прижал уши и прикрыл глаза, чувствуя
приближение бури. Ни одна лошадь не любит скакать мордой на ветер,
особенно лошадь, рожденная в пустыне. Я оценил умение Дел ездить верхом -
мало кому удавалось хотя бы ненадолго обогнать моего жеребца. Наши следы
четко отпечатались в песке и Дел скакала по ним, не обращая внимания на
поднявшийся ветер.
До ужаса страшно ехать прямо в смертоносный самум. Все ваши инстинкты
требуют от вас развернуться и мчаться в противоположном направлении,
подальше от этого кошмара. Мне еще никогда не приходилось направляться к
центру самума и новое ощущение мне сразу не понравилось. Я весь взмок, а в
горле стоял комок, и не только мне было невесело: по шее жеребца стекали
струйки пота, я слышал надрывное дыхание гнедого. Он споткнулся, но
выпрямился и одним прыжком обогнал серого.
- Быстрее, - закричал я Дел.
Она низко пригнулась к шее лошади, руки толкали повод в такт скачкам.
Ее красный капюшон развевался и хлопал за спиной как и мой, золотые
кисточки сверкали в странном янтарно-зеленом свете. Все остальное стало
серо-коричневым, и на секунду мир застыл, как меч палача перед ударом. И
если этот меч опустится, он упадет так быстро, что удара мы не увидим.
Подул холодный ветер. Мои глаза наполнились слезами, а рот песком.
Губы растрескались и кровоточили. Жеребец шатался и в ужасе храпел, борясь
с демонами ветра. Я услышал как закричала Дел и повернулся в седле как раз
в тот момент, когда ее серый в полной панике начал вставать на дыбы. Она
старалась его успокоить, но мерин уже ничего не воспринимал. Задержка
могла нас погубить.
Я развернул жеребца и подъехал к Дел. Пока я добирался до нее, она
соскочила на землю, пытаясь справиться с серым. Он покрылся пеной, хрипел
и вставал на дыбы. Я испугался, что он затопчет ее, и крикнул ей, чтобы
она отпустила лошадь.
Дел что-то прокричала в ответ, но мир уже стал коричневым, зеленым,
серым, а в глазах была только боль.
- Дел! Дел!
- Я тебя не вижу! - ее крик отнесло ветром и закружило потоками
беснующегося воздуха. - Тигр, я ничего не вижу!
Я соскочил с жеребца и похлопал его по левому плечу. Гнедой хорошо
знал, что от него требовалось. Он опустился на колени, на брюхо, а потом
лег на левый бок. Он лежал спокойно, закрыв глаза, уткнув затылок в песок
и ждал моего сигнала, чтобы подняться. Я уцепился за повод, опустился
рядом с ним на колени и позвал Дел.
- Где ты? - откликнулась она.
- Иди на мой голос, - я кричал и кричал, пока она не добралась до
меня. Я увидел как из песка появилась смутная тень и вытянутые руки
впереди. Я схватил ее за руку и прижал к себе, укладывая ее рядом с
гнедым. Его тело должно было частично защитить нас от бури, но если самум
затянется, нас могло занести и оглушить до потери сознания.
Дел жадно хватала ртом воздух.
- Я потеряла лошадь, - прохрипела она, - Тигр.
- Брось, - моя ладонь лежала на шелковистых волосах, не позволяя Дел
поднять голову. - Лежи спокойно, свернись и прижмись к лошади. И лучше не
пытайся отползти от меня, - я обнял ее одной рукой и прижал к себе
(наконец-то), радуясь, что на то была веская причина.
- У меня нож и меч, - глухо сообщила Дел. - Если ты собрался
распускать руки, лучше выброси это из головы.
Я засмеялся и тут же порыв ветра забил мне рот песком. А потом самум
обрушился на нас со всей яростью и проблема совращения Дел меня уже не
интересовала. Я думал только о том, как бы нам выжить.
Переживем самум - поговорим о любви.
7
Во время самума не считают минуты и часы, просто потому что не могут.
Ты лежишь, прижавшись к лошади, и надеешься, и молишься, чтобы у бури
иссякли силы прежде чем она сорвет плоть с твоих костей и наполнит твой
череп песком.
Весь мир для тебя заполнен яростными стонами ветра, воющего как
плакальщица, мелким колющим песком, который поглаживая ваше тело
вытягивает влагу из кожи, глаз и рта до тех пор, пока уже не осмеливаешься
даже думать о воде, потому что воспоминания о ней - самая изощренная
пытка.
Жеребец лежал так спокойно, что в какой-то момент я даже решил, что
он умер, и при этом мысли меня с головой накрыла глубокая, всепоглощающая
волна страха. В Пендже человек без лошади - верная добыча для многих
хищников. Песок. Солнце. Звери. Люди. Все они несут смерть.
Я тут же выкинул из головы эту мысль - не потому что я не поддаюсь
обычным человеческим страхам (хотя в рассказах о своих подвигах частенько
об этом заявляю) - а потому что не мог рисковать, пытаясь выяснить, жива
ли лошадь. Сам я на данный момент был жив, а излишнее беспокойство о
судьбе жеребца легко могли и меня отправить в другой мир. Что в некоторой
степени противоречило моим принципам.
Дел свернулась комочком, уткнувшись лицом в колени. Я прижал ее к
груди, стараясь прикрыть ее своим телом как щитом от ярости бури. Ветер и
песок больно били по спине, но меня больше волновала ее Северная кожа, чем
моя Южная шкура. Дел сказали правильно: не думаю, чтобы шкура старой кумфы
была жестче чем моя. Дел лежала свернувшись между спиной жеребца и моей
грудью, и мы с гнедым почти полностью защищали ее от бури.
Большая часть моего бурнуса быстро порвалась и на мне осталась одна
набедренная повязка. Я чувствовал, как безжалостно ветер и песок сдирают с
меня кожу. Через некоторое время порывы слились в один бесконечный удар,
который я очень успешно отражал мысленно. Утешала меня только мысль об
относительной безопасности Дел. Я почти не сомневался, что если она
лишится бурнуса, ее кожа станет суше чем красный шелк и расползется как
тонкая ткань.
Мы лежали так близко, что стали почти одним целым. А поскольку я
никогда не отличался стойкостью, если дело доходило до развлечений плоти -
и изредка ума - порывы ветра оказались для меня не самым тяжелым
испытанием. Но обстоятельства не располагали к интимным забавам, так что
мне пришлось сдержаться и всю энергию направить на глубокое дыхание.
В обычное время дышать легко, но попробуйте вдохнуть, когда с каждым
глотком воздуха ваш рот забивается песком. Я втягивал воздух небольшими
порциями, стараясь дышать неглубоко, но часто, а мне все время хотелось
сделать большой глоток. Нос и рот прикрывала часть капюшона, правда толку
от этого фильтра не было. Я сложил ладони около лица, вытянув пальцы,
чтобы защитить глаза, и ждал, собрав все терпение.
Проходила минута за минутой, а мир для меня сузился до ватной
пустоты, наполненной лишь прикосновением ткани к лицу.
Меня разбудил жеребец. Он поднялся и встряхнулся так, что во всех
направлениях полетели фонтаны песка и пыли. Я попытался пошевелиться и
обнаружил, что тело затвердело и каждая его часть казалась источником
боли. Мускулы и связки отчаянно протестовали, пока я медленно вытягивал
себя из-под песка. Сдержав готовый вырваться стон (не стоит портить свою
репутацию), я наконец-то принял сидячее положение.
Я сплюнул. Слюны во рту уже не было, зато почти не осталось и грязи.
На зубах скрипели песчинки, глотать я не мог. На веки налипла корка
спекшегося песка. Я осторожно стряхивал песчинки, склеившие ресницы, пока
не смог открыть оба глаза без боязни засыпать их грязью.
Я осторожно поднял веки и скривился. Ничто не заставляет человека
чувствовать себя более грязным изнутри и снаружи, чем несколько часов,
проведенные в самуме.
С другой стороны, это лучше чем смерть.
Я медленно потянулся и потряс Дел за плечо.
- Баска, все кончилось, - объявил я, но из моего горла вырвалось
только хриплое карканье. Я попробовал снова: - Дел, вставай.
Жеребец снова встряхнулся, зазвенев медными украшениями уздечки, а
потом фыркнул, выдыхая пыль из ноздрей. Даже под густой челкой его ресницы
и веки облепило как мои глаза.
Я заставил себя встать и распрямил сведенные конечности. Расправляя
плечи, я почувствовал как слипшийся песок сваливается со спины.
После самума стоит мертвая тишина. Мир вокруг полностью меняется, но
выглядит точной копией прежнего. В такие минуты небо плоское, бежевое и
пустое; песок ровный, бежевый и пустой. И такая же душа у человека. Он
пережил свирепую бурю, но даже осознание того, что он выжил, не доставляет
радости. Перед лицом грозной стихии и ее тупого бешенства - ужасающего
могущества силы природы, которое не одолеть ни одному человеку -
единственное, что чувствуешь это собственную слабость и смертность. И
абсолютное бессилие.
Я подошел к жеребцу и остатками бурнуса очистил ему ноздри. Он снова
фыркнул, окатив меня фонтаном влажного песка и слюны. Я хотел обругать
его, но промолчал. Гнедой уныло опустил голову. Лошади боятся того, чего
не понимают. В страшную для них минуту они доверяют жизнь своему всаднику.
А во время самума и от всадника ничего не зависит. Спасти может только
везение.
Я похлопал жеребца по пыльной гнедой морде и осторожно очистил ему
глаза. Когда я закончил, Дел была уже на ногах.
Она выглядела ненамного лучше чем жеребец. Губы потрескались и
остались светло-серыми, даже после того, как она смахнула с них песок.
Корка слипшихся песчинок покрывала лицо и тело. Привычный цвет сохранили
только глаза, они стали даже ярче на фоне покрасневших век.
Дел откашлялась, сплюнула и посмотрела на меня.
- Значит мы живы.
- Пока да, - я снял с гнедого седло, положил суму на песок и начал
растирать спину жеребца остатками бурнуса. Во время самума от страха
жеребец взмок и песок налип на шкуру. Мне бы и в голову не пришло, что под
соловой мастью скрывается гнедая шерсть. Я осторожно соскребал песок. Нам
оставалось только надеяться, что спина у жеребца пострадала не настолько,
чтобы он не смог нас везти.
Тяжело переставляя ноги, шипя и ругаясь при каждом движении, Дел
подошла к переметной суме. Она опустилась на колени, развязала кожаный
шнурок и вытащила двух тигрят.
А я о них совсем забыл. Я положил жеребца на бок не подумав о том,
что с левой стороны висел мешок в котором спали тигрята. Гнедой их
наверняка раздавил.
Дел видимо думала о том же, потому что послала мне укоризненный
взгляд, потом поморщилась и опустилась на песок, уложив тигрят на колени и
