женщина. Она внимательно разглядывает боль-
шие люстры, свисающие с потолка, словно прозрачные сталактиты, и
продолжает разговор на ту же тему:
- Наверно, ему нужен кто-нибудь, кто заботился бы о нем. Конечно, не
наседка! Ему, видимо, нужен близкий человек, способный оценить его хорошие
качества.
Я уже не в состоянии скрыть своей тревоги. Неужели мое мирное
двухнедельное счастье пойдет прахом? И зачем только я притащил ее в это
царство серебра и хрустальных побрякушек?
- У Эдуарда нет хороших качеств, - заявляю я.
Герда снова улыбается.
- Они есть у каждого. Нужно только уметь их показать ему.
К счастью, в эту минуту появляется кельнер Фрейданк, он торжественно
подает нам паштет на серебряном подносе.
- Это что такое? - спрашиваю я.
- Паштет из печенки, - высокомерно поясняет Фрейданк.
- В меню же стоит картофельный суп?
- А это из меню, которое составили сами господин Кноблох, - говорит
Фрейданк, бывший ефрейтор-каптенармус, и отрезает от паштета два ломтя -
толстый для Герды и тонкий для меня.
- Или, может быть, вы предпочитаете запланированный картофельный суп?
- гостеприимно осведомляется он. - Можно заменить.
Герда хохочет. Разъяренный пошлой попыткой Кноблоха купить ее жратвой,
я собираюсь потребовать именно картофельный суп. Но Герда под столом
толкает меня. А на столе грациозным движением переставляет тарелки и
отдает мне ту, где большой ломоть.
- Вот как полагается, - говорит она Фрейданку. - Мужчине всегда нужно
давать самый большой кусок. Разве нет?
- Это-то конечно, - бормочет сбитый с толку Фрейданк. - Дома - да...
Но здесь...
Бывший ефрейтор не знает, как ему быть. Ведь Эдуард приказал ему
отрезать Герде основательный кусок, мне тонюсенький, и он приказ выполнил.
А теперь у него на глазах произошло обратное, и он изнемогает от сознания,
что должен взять на себя ответственность за то, как он будет действовать в
дальнейшем. Ответственности в нашем возлюбленном отечестве никто не любит.
На приказы мы реагируем тут же - эта способность уже в течение веков
засела в нашей гордой крови, - а вот решать самим - другое дело. И
Фрейданк делает единственное, чему его научили: он озирается, ища помощи у
своего хозяина и надеясь получить новый приказ.
Появляется Эдуард.
- Подавайте, Фрейданк, чего вы ждете?
Я беру вилку и выхватываю кусок из ломтя паштета, лежащего передо
мной, в то мгновение, когда Фрейданк, выполняя первый приказ Эдуарда,
снова собирается переставить наши тарелки.
Фрейданк цепенеет. Герда фыркает. Эдуард с несокрушимым самообладанием
полководца учитывает ситуацию, отстраняет Фрейданка, отрезает еще один
солидный ломоть от паштета, решительным жестом кладет его на тарелку Герды
и кисло-сладким голосом осведомляется у меня:
- Вкусно?
- Ничего, - отвечаю я. - Жалко, что он не из гусиной печенки.
- Он из гусиной печенки.
- А вкус как у телячьей.
- Да ты хоть раз в жизни ел гусиную печенку?
- Эдуард, - отвечаю я. - Меня даже рвало гусиной печенкой, вот сколько
я ее ел.
Эдуард смеется в нос.
- Где же это? - презрительно осведомляется он.
- Во Франции. Когда мы наступали и я учился быть мужчиной. Мы тогда
захватили целую лавку с гусиной печенкой. Там было полно горшочков с так
называемым страсбургским пирогом, и в нем
были черные трюфели из Перигора, у тебя их как раз нет. А ты в то время
чистил на кухне картошку.
Я не рассказываю о том, что мне стало нехорошо, когда мы увидели
старушку - владелицу лавки, чье тело было растерзано на куски, которые так
и присохли к обломкам стены, а оторванная седая голова насажена на вбитый
в полку крюк, словно на копье какого-то варварского племени.
- И вам нравится? - обращается Эдуард к Герде тоном сентиментальной
лягушки, которая лихо восседает над темными прудами мировой скорби.
- Вкусно, - отвечает Герда и налегает на паштет.
Эдуард отвешивает великосветский поклон и уплывает с грацией
танцующего слона.
- Видишь, - говорит Герда и смотрит на меня сияющими глазами. - Вовсе
он и не такой скупердяй.
Я кладу вилку на стол.
- Слушай, ты, овеянное опилками чудо арены, - отвечаю я. - Перед тобой
человек, чья гордость слишком уязвлена, выражаясь на жаргоне Эдуарда,
оттого что у него под носом его дама удрала с богатым спекулянтом. Или ты
хочешь, - я снова подражаю барочной прозе Эдуарда, - лить кипящее масло на
мои еще не зажившие раны и тоже беспощадно обманывать меня?
Герда смеется и продолжает есть.
- Не говори глупостей, дорогой, и не расстраивай себе печень, -
заявляет она с полным ртом. - Стань богаче других, если тебя злит их
богатство.
- Замечательный совет! А как это сделать? Я не волшебник!
- Так же, как делают другие. Они ведь своего добились?
- Эдуард унаследовал эту гостиницу, - говорю я с горечью.
- А Вилли?
- Вилли спекулянт.
- Что это такое - спекулянт?
- Человек, который использует конъюнктуру. Который всем торгует,
начиная с сельдей и кончая акциями сталелитейных заводов, наживается где
может, на чем может и как может, и только старается не попасть в тюрьму.
- Вот видишь! - говорит Герда и доедает остатки паштета.
- Ты считаешь, что и я должен пойти по той же дорожке?
Герда откусывает кусок булочки своими здоровыми зубами.
- Можешь идти или не идти. Но зачем сердиться, если ты не желаешь, а
другие пошли? Браниться каждый может, дорогой!
- Ладно, - соглашаюсь я, озадаченный, и вдруг чувствую себя очень
униженным. В моем мозгу словно лопается множество мыльных пузырей. Я
смотрю на Герду. У нее, черт побери, удивительно реалистическая манера
смотреть на вещи.
- В сущности, ты совершенно права, - говорю я.
- Конечно, права. Но ты посмотри-ка, что там несут.
- Неужели это тоже нам?
Да, оказывается, нам. Жареная курица со спаржей. Кушанье прямо для
фабрикантов оружия. Эдуард сам надзирает за тем, как нас обслуживают. Он
приказывает Фрейданку разрезать курицу.
- Грудку мадам, - галантно заявляет Эдуард.
- Я предпочитаю ножку, - говорит Герда.
- Ножку и кусок грудки, - галантно заявляет Эдуард.
- Ну, хорошо, - отвечает Герда. - Вы настоящий кавалер, господин
Кноблох! Я была в этом уверена.
Эдуард самодовольно усмехается. Я не могу понять, зачем он разыгрывает
всю эту комедию. Не могу я поверить, будто Герда ему уж настолько
нравится, что он способен приносить ей такие
жертвы; вернее, он взбешен нашими фокусами с талонами и пытается таким
способом отбить ее у меня. Значит, акт мести ради восстановления
справедливости.
- Фрейданк, - говорю я. - Уберите этот скелет с моей тарелки. Я не ем
костей. Дайте мне вместо этого вторую ножку. Или ваша курица - жертва
войны и у нее одна нога ампутирована?
Фрейданк смотрит на своего хозяина, как послушная овчарка.
- Это же самый лакомый кусочек, - заявляет Эдуард. - Грудные косточки
очень приятно погрызть.
- Я не грызун. Я едок.
Эдуард пожимает жирными плечами и неохотно дает мне вторую ножку.
- Может быть, ты предпочтешь салатик? - спрашивает он. - Спаржа весьма
вредна для пьяниц.
- Нет, дай мне спаржи! Я человек современный, и меня тянет к
саморазрушению.
Эдуард уплывает, словно резиновый носорог. Меня вдруг осеняет одна
идея.
- Кноблох! - рявкаю я ему вслед, подражая генеральскому голосу Рене де
ла Тур.
Он стремительно оборачивается, словно ему в спину вонзилось копье.
- Что это значит? - спрашивает он, взбешенный.
- Что именно?
- Да это рявканье?
- Рявканье? А кто тут рявкает, кроме тебя? Или ты возмущен, что мисс
Шнейдер хотела бы съесть немного салату? Тогда не предлагай!
Глаза Эдуарда прямо вылезают из орбит. Видно, как в них появляется
чудовищное подозрение и тут же становится уверенностью.
- Это вы... - обращается он к Герде, - вы меня позвали?
- Если салат у вас найдется, я охотно бы съела немного, - заявляет
Герда, она не может понять,
что тут происходит. Эдуард все еще стоит возле нашего стола. Теперь он
твердо уверен, что Герда - сестра Рене де ла Тур. Я отчетливо вижу, как он
раскаивается, что угощал нас паштетом из печенки, и курицей, и спаржей. У
него возникает ощущение, что его самым жестоким образом надули.
- Это господин Бодмер, - сообщает Фрейданк, подкравшийся к нам. - Я
видел.
Но слова Фрейданка не доходят до Эдуарда.
- Отвечайте, только когда вас спрашивают, кельнер, - небрежно бросаю
я. - Этому-то вы уж должны были научиться у пруссаков! А теперь идите и
продолжайте обманывать простодушных людей подливкой от гуляша. Ты же,
Эдуард, объясни мне: ты просто угостил нас этим роскошным обедом, или мы
можем расплатиться за него нашими талонами?
Эдуард так багровеет, что кажется, его сейчас хватит удар.
- Давай свои талоны, негодяй, - говорит он глухо.
Я отрываю талоны и кладу кусочки бумаги на стол.
- Кто тут негодяй, еще не известно, заметь себе это, отвергнутый
Дон-Жуан, - отвечаю я.
Эдуард не прикасается к талонам.
- Фрейданк, - говорит он голосом, уже беззвучным от ярости, -
выбросьте эти клочки бумаги в корзину.
- Стоп, - заявляю я и беру меню. - Если уж мы платим, то имеем право
еще на десерт. Что ты хочешь, Герда, гурьевскую кашу или компот?
- А что вы порекомендуете, господин Кноблох? - спрашивает Герда,
которая не подозревает, какая драма разыгрывается в душе Кноблоха.
Эдуард делает жест отчаяния и отходит.
- Так, значит, компот! - кричу я ему вслед.
Он слегка вздрагивает и идет дальше, словно ступая по яйцам. Каждую
минуту он ждет, что вот-вот рявкнет командирский голос.
Я обдумываю, не рявкнуть ли, но отказываюсь от этой мысли, чтобы не
злоупотреблять столь эффективной тактикой.
- Что здесь, собственно, произошло? - спрашивает Герда, которая ни о
чем не подозревает.
- Ничего, - отвечаю я невинно и делю между нами куриный скелет. -
Маленький пример, подтверждающий тезис великого стратега Клаузевица:
"Нападай на противника в ту минуту, когда он считает, что уже победил, и в
том месте, где он меньше всего ожидает нападения".
Герде все это непонятно, но она кивает и ест компот, который Фрейданк
непочтительно прямо-таки швырнул на стол. Я задумчиво смотрю на нее, решаю
отныне не приводить в "Валгаллу" и следовать железному правилу Георга:
"Никогда не показывай женщине новых мест, тогда ей туда и не захочется
и она от тебя не убежит".
***
Ночь. Я сижу в своей комнате, опершись на подоконник. Светит луна, в
саду цветет сирень, и оттуда тянет ее душным ароматом. Час назад я
вернулся из "Альтштедтергофа". Влюбленная пара мелькнула на той стороне
улицы, где лежит лунная тень, и исчезла в нашем саду. Но я им не
препятствую: тот, кто сам не испытывает жажды, настроен миролюбиво, а ночи
стоят такие, что им невозможно противиться. И все же из осторожности я
полчаса назад повесил на обоих дорогих надгробных крестах объявление:
"Внимание! Может опрокинуться! Берегите конечности!" Когда земля слишком
сырая, влюбленные парочки почему-то предпочитают именно кресты, вероятно
потому, что за них удобнее держаться, хотя, казалось бы, надгробные камни
средней величины также годятся для этой цели. Сначала я намеревался
повесить вторую бумажку с полезным советом, потом решил, что не стоит.
фрау Кроль встает иногда очень рано и, невзирая на всю присущую ей
терпимость, надает мне по щекам за легкомыслие раньше, чем я успею ей
объяснить, что до войны я был в вопросах добродетели крайне щепетилен, но
при защите нашего возлюбленного отечества эта черта мной совершенно
утрачена.
Вдруг в лунном свете передо мною предстает черная квадратная фигура,
тяжело топая, она приближается. Я цепенею. Это мясник Вацек. Он скрывается
в дверях своей квартиры - на два часа раньше обычного. Может быть, не
хватило лошадей: конина сейчас продукт весьма популярный. Я слежу за
окнами. В них загорается свет, тень Вацека скользит как привидение. Я
обдумываю, следует ли мне предупредить Георга Кроля; но мешать любящим -
неблагодарное занятие, да и Вацек, возможно, просто завалится спать.
