- Нужно установить точно, как произошло убийство, - это дело
прокурора. И насчет подстрекательства тоже.
Рабочий вздрагивает и отступает.
- Никакого отношения к этому я не имею.
Я ничего не знаю.
- Вы знаете очень многое. И, кроме вас, найдутся люди, которые знают,
что именно произошло.
Рабочий выпивает стоящую перед ним кружку пива.
- Я ничего вам не говорил, - решительно заявляет он. - И я ничего не
знаю. Как вы думаете, меня по головке погладят, если я не буду держать
язык за зубами? Нет уж, сударь, я не согласен. У меня жена и ребенок, и
мне нужно прокормиться. Вы воображаете, мне дадут работу, если я стану
болтать? Нет, сударь, другого поищите. Я не согласен.
Он исчезает.
- Так будут отговариваться все, - мрачно замечает Георг.
Мы ждем. Мимо проходит Волькенштейн. Он уже не в мундире, в руках у
него коричневый чемодан.
- Куда это он? - спрашиваю я.
- На вокзал. Он больше не живет в Вюстрингене, перебрался в
Верденбрюк, как окружной председатель Союза ветеранов. Приехал сюда только
на освящение памятника, а в чемодане у него мундир.
Появляется Курт Бах со своей девушкой. Они нарвали цветов. Девушка,
услышав о происшествии, безутешна.
- Теперь наверняка бал отменят.
- Не думаю, - замечаю я.
- Нет, отменят. Раз мертвец еще не похоронен. Вот беда!
Георг поднялся.
- Пойдем, - обращается он ко мне. - Ничего не попишешь. Придется еще
раз посетить Деббелинга.
***
В деревне вдруг воцаряется тишина. Солнце стоит наискось от памятника
павшим воинам. Мраморный лев Курта Баха лучезарен. Деббелинг теперь
выступает уже не как официальное лицо.
- Надеюсь, вы не намерены перед лицом смерти опять затевать разговор о
деньгах? - тотчас спрашивает он вызывающе.
- Намерены, - говорит Георг. - Это наше ремесло. Мы всегда стоим перед
лицом смерти.
- Придется вам потерпеть. Мне сейчас некогда, вы же знаете, что
произошло.
- Знаем. Тем временем нам стало известно и все остальное. Можете нас
записать в качестве свидетелей, господин Деббелинг. Мы остаемся здесь,
пока не получим деньги, и поэтому с завтрашнего утра находимся в полном
распоряжении уголовной полиции.
- Свидетели? Какие же вы свидетели? Вы и не присутствовали...
- Свидетели. Это уж наше дело. Ведь вы должны быть заинтересованы в
том, чтобы установить все подробности, связанные с убийством столяра
Бесте. С убийством и с подстрекательством к убийству.
Деббелинг долго не сводит глаз с Георга. Потом спрашивает с
расстановкой:
- Это что же - вымогательство?
Георг встает.
- Пожалуйста, объясните, что вы имеете в виду?
Деббелинг молчит. Он продолжает смотреть на Георга.
Георг выдерживает его взгляд. Тогда Деббелинг идет к несгораемому
шкафу, отпирает его и выкладывает на стол пачку денег.
- Сосчитайте и уходите.
Деньги лежат на скатерти в красную клетку, между пустых водочных
стаканчиков и кофейных чашек. Георг пересчитывает их и выписывает кви-
танцию. Я смотрю в окно. Золотые и зеленые поля все еще поблескивают в
лучах солнца; они уже не выражают гармонии бытия - они и меньше, и больше.
Деббелинг берет у Георга квитанцию.
- Вы, конечно, понимаете, что на нашем кладбище вы больше памятников
ставить не будете, - говорит он.
Георг качает головой.
- Ошибаетесь. И даже очень скоро поставим. Столяру Бесте. Бесплатно. И
это не имеет никакого отношения к политике. А если вы решите написать на
памятнике павшим воинам фамилию Бесте, мы тоже готовы сделать это
бесплатно.
- Вероятно, не понадобится.
- Я так и думал.
Мы идем на вокзал.
- Значит, деньги уже были у этого негодяя, - замечаю я.
- Ну конечно. Я знал, что они у него. И притом уже два месяца, но он
ими спекулировал и блестяще на них заработал. Хотел еще несколько сот
тысяч заработать. Мы бы и на той неделе их не выжали.
На вокзале нас ждут Генрих Кроль и Курт Бах.
- Деньги получили? - спрашивает Генрих.
- Да.
- Я был уверен. Глубоко порядочные люди. Надежные.
- Надежные, что и говорить.
- Бал отменен, - возвещает Курт Бах, это дитя природы.
Генрих поправляет галстук.
- Столяр сам во всем виноват. Неслыханная дерзость.
- Дерзость? То, что он вывесил официальный государственный флаг?
- Это был вызов. Он же знает, как на это смотрят другие. Должен был
предвидеть, что получится скандал. Вполне логично.
- Да, Генрих, логично, - говорит Георг. - Ну, а теперь, прошу тебя,
заткни свою логичную глотку.
Генрих Кроль обижен. Он встает и хочет что-то сказать, но, видя лицо
Георга, воздерживается и тщательно начинает стряхивать пыль со своего
темно-серого пиджака.
Потом вдруг замечает Волькенштейна, который тоже ожидает поезда. Майор
в отставке сидит на дальней скамье, и ему очень хочется поскорее очутиться
в Верденбрюке. Он отнюдь не в восторге, когда к нему подходит Генрих. Но
Генрих садится рядом с ним.
- Чем же вся эта история кончится? - спрашиваю я Георга.
- Да ничем. Ни одного виновника не нашли.
- А Волькенштейн?
- И ему ничего не будет. Только столяра наказали бы, останься он в
живых. Но никого другого. Если политическое убийство совершается справа,
это считается делом почетным и тогда принимают во внимание множество
смягчающих обстоятельств. У нас республика, но судей, чиновников и
офицеров мы в полной неприкосновенности получили от прежних времен. Чего
же ждать от них?
Мы смотрим на вечернюю зарю. Пыхтя, подходит поезд и исчезает в черном
дыму. Странно, думаю я, сколько убитых видели мы во время войны - всем
известно, что два миллиона пали без смысла и пользы, - так почему же
сейчас мы так взволнованы одной смертью, а о тех двух миллионах почти
забыли? Но, видно, всегда так бывает: смерть одного человека - это смерть,
а смерть двух миллионов - только статистика.
IX
- Мне нужен мавзолей! - заявляет фрау Нибур. - Только мавзолей, и
ничего другого.
- Хорошо, - отвечаю я. - Будет мавзолей.
Эта запуганная женщина за то короткое время, с тех пор как Нибур умер,
очень изменилась. Она стала резкой, слишком разговорчивой, сварливой и в
общем уже довольно несносной.
Вот уже две недели, как я веду с ней переговоры относительно памятника
на могилу булочника и с каждым днем все лучше отношусь к покойнику. Многие
люди добры и честны, пока им плохо живется, и становятся невыносимыми,
едва только их положение улучшится, особенно в нашем возлюбленном
отечестве; самые робкие и покорные рекруты превращались потом в самых
лютых унтер-офицеров.
- У вас же на выставке нет ни одного мавзолея, - язвительно замечает
фрау Нибур.
- Мавзолеев на выставке и не может быть, - заявляю я. - Их делают по
определенной мерке, как бальные платья для королев. У нас есть несколько
рисунков мавзолеев, но, может быть, для вашего придется сделать особый.
- Конечно! Это должно быть что-то выдающееся. Не то я пойду к Хольману
и Клотцу.
- Надеюсь, вы там уже побывали. Если наши клиенты сначала посещают
наших конкурентов, мы это только приветствуем. Ведь в мавзолее самое
главное - качество выполнения.
Мне отлично известно, что она уже давно побывала у Хольмана и Клотца -
их разъездной агент Оскар-плакса сообщил мне. Мы на днях его встретили и
попытались увлечь па путь предательства. Он еще колеблется, но мы
предложили ему более высокие проценты, чем Хольман и Клотц, и, чтобы
показать свое дружеское расположение в эти дни обдумывания, он исполняет
для нас роль шпиона.
- Покажите мне ваши рисунки! - приказывает фрау Нибур с видом
герцогини.
Рисунков у нас нет, но я приношу ей несколько проектов памятников
павшим воинам. Это весьма эффектные сооружения в полтора метра высотой,
нарисованные углем и цветными
мелками, для большей красоты дан и фон "с настроением".
- Лев, - говорит фрау Нибур, - он был как лев, но лев, который
прыгает, а не умирает.
- Что вы скажете насчет скачущего коня? - спрашиваю я. - Наш скульптор
несколько лет назад получил за такой памятник переходящую премию
берлинского района Теплиц.
Она отрицательно качает головой.
- Орел... - говорит она задумчиво.
- Настоящий мавзолей должен быть своего рода часовней, - замечаю я. -
Разноцветные стекла, как в церкви, мраморный саркофаг с бронзовым лавровым
венком, мраморная скамья для вас, чтобы отдохнуть и помолиться, а вокруг -
цветы, кипарисы, усыпанные гравием дорожки, чаша с водой для наших
пернатых певцов, ограда из низеньких колонок с бронзовыми цепями, тяжелая
кованая дверца с монограммой, семейным гербом или цеховым знаком
булочников...
Фрау Нибур слушает так, словно это Мориц Розенталь играет ноктюрн
Шопена.
- Все это очень хорошо, - отвечает она, помолчав. - Но нет ли у вас
чего-нибудь оригинального?
Я смотрю на нее с досадой и удивлением. В ответ она холодно смотрит на
меня, как вечный прообраз клиента с набитым кошельком.
- Оригинальные памятники, конечно, есть, - отвечаю я мягко и
язвительно. - Такие, как, например, на Кампо-Санто в Генуе. Наш скульптор
проработал там несколько лет. Один из шедевров этого кладбища сделан им -
фигура плачущей женщины, склоненная над гробом, на заднем плане воскресший
покойник, которого ангел уводит на небо. При этом ангел повернул голову,
он смотрит вниз, на землю, и свободной рукой благословляет скорбящую
вдову. Все это из белого каррарского мрамора, у ангела крылья сложены или
расправлены.
- Очень мило. А что есть еще?
- Нередко изображают и профессию почившего. Можно было бы, например,
сделать скульптуру пекаря, замешивающего тесто. За его спиной стоит смерть
и прикасается к его плечу. Смерть можно изобразить с косой или без нее,
закутанную в саван или нагую, то есть в данном случае скелет. Это для
скульптора очень сложная задача, особенно из-за ребер, которые нужно
высекать каждое в отдельности, и притом с большой осторожностью, чтобы они
не сломались.
Фрау Нибур молчит, словно она ожидала большего.
- Можно к этому, конечно, прибавить и семью, - продолжаю я. - Близкие
стоят рядом и молятся или в ужасе отстраняют смерть. Эти памятники стоят
биллионы, и работать над ними приходится год или два. Для такого заказа
необходим большой аванс и выплата по частям.
Меня вдруг охватывает страх: а что, если она примет одно из моих
предложений? Самое большее, на что способен Курт Бах, это сделать
перекошенного ангела; на что-нибудь другое его мастерства едва ли хватит.
Но в крайнем случае мы могли бы заказать скульптуры и в другом месте.
- А еще? - беспощадно продолжает допрос фрау Нибур. Я обдумываю,
рассказать ли этому безжалостному дьяволу о надгробии в виде саркофага,
крышка которого слегка сдвинута, и из него высовывается рука скелета, - но
решаю этого не делать. Мы в слишком неравном положении:и она - покупатель,
я - продавец, она может меня изводить, я - нет, а вдруг она что-нибудь да
купит.
- Пока я больше ничего не могу предложить. Фрау Нибур ждет еще
несколько мгновений.
- Если у вас, кроме этого, ничего нет, я буду вынуждена обратиться к
Хольману и Клотцу.
Вдова смотрит на меня своими черными, как у жука, глазами. Траурную
вуаль она приподняла
и откинула на шляпу. Она ждет, что я теперь устрою ей дикую сцену, но я
ничего не устраиваю.
- Вы этим только доставите нам удовольствие, - холодно заявляю я. -
Наш принцип - привлекать конкурентов, чтобы все видели, какими богатыми
возможностями располагает наша фирма. При заказах с такими сложными
скульптурными работами очень многое, конечно, зависит от художника, не то
может получиться, как было недавно с одним нашим конкурентом - фамилии я
не хочу называть, - что у ангела оказались две левые ноги. Богоматери
получались косоглазыми, а Христос - с одиннадцатью пальцами. Когда это
заметили, было уже поздно.
Фрау Нибур опускает вуаль, словно театральный занавес.
- Я уж послежу.
И я уверен, что она последит. Она жадно наслаждается своей скорбью,
пьет ее, как вино, не отрываясь. Пройдет еще немало времени, прежде чем
она что-нибудь закажет; ведь пока выбор не будет сделан, она может
