заключается в том, что...
жузеппе уже второй раз проехал мимо кафе, на этот раз он
появился со стороны площади Эдмона Ростана.
рония -- это все, что нам остается, -- подумала Лилиан. -- И
иногда, например при таких проповедях, как эта, ирония весьма
соблазнительна.
Она наблюдала за Клерфэ, который так пристально разглядывал
лица прохожих, что не замечал ее, хотя она сидела в десяти
шагах от него.
-- Если бы все ваши желания исполнялись, чего бы вы
потребовали от судьбы? Какое ваше самое большое желание? --
спросила она Жерара.
-- Я хочу только несбыточного, -- не задумываясь, ответил
поэт.
Лилиан с благодарностью взглянула на него.
-- Тогда вам нечего больше желать, -- сказала она. -- Вы все
уже имеете.
-- Я и не желаю себе ничего, кроме такой слушательницы, как
вы! -- заявил Жерар с мрачной галантностью и прогнал художника,
который закончил портрет Лилиан и подошел к их столику. --
Навсегда. Вы понимаете меня!
-- Дайте сюда ваш рисунок, -- сказал Клерфэ разочарованному
художнику.
Он вошел в кафе и сейчас неодобрительно разглядывал Жерара.
-- Убирайтесь, -- сказал Жерар. -- Разве вы не видите, что
мы разговариваем? Черт побери, нам и без вас достаточно мешают.
Гарсон, еще две рюмки перно! Выкиньте этого господина вон.
-- Три, -- сказал Клерфэ, садясь.
Художник продолжал стоять молча около него в весьма
красноречивой позе. Клерфэ дал ему денег.
-- Здесь очень мило, -- сказал он, обращаясь к Лилиан. --
Жаль, что мы раньше сюда не ходили.
-- Кто вы, незваный гость? -- спросил Жерар, все еще почти
уверенный в том, что Клерфэ что-то вроде сутенера, который
прибегает к обычным хитростям, чтобы познакомиться с Лилиан.
-- Я, сын мой, директор сумасшедшего дома Сен-Жермен де Пре,
а эта дама -- одна из наших пациенток. Сегодня у нее выходной.
Что-нибудь уже случилось? Я опоздал? Гарсон, заберите нож. И
вилку тоже.
Любопытство пересилило в поэте скептицизм.
-- В самом деле? -- зашептал он. -- Я всегда мечтал о том...
-- Можете говорить громко, -- прервал его Клерфэ. -- Больной
нравится ее положение. Абсолютная безнаказанность. Она не
подчиняется никаким законам, что бы она ни сделала, вплоть до
убийства, -- ее оправдают.
Лилиан засмеялась.
-- Дело обстоит как раз наоборот, -- сказала она, обращаясь
к Жерару. -- Этот человек -- мой бывший муж. Он убежал из
психиатрической лечебницы. Для его заболевания характерно то,
что он считает сумасшедшей меня.
Поэт был не дурак. Кроме того, он был француз. Поняв все, он
поднялся с очаровательной улыбкой.
-- Некоторые люди уходят слишком поздно, а некоторые --
слишком рано, -- заявил он, -- надо уходить вовремя... так
сказал Заратустра. Мадам, завтра вас будет ждать здесь
стихотворение, я оставлю его у официанта,
x x x
-- Как хорошо, что ты пришел, -- сказала Лилиан. -- Если бы
я легла спать, то не увидела бы всего этого. Не увидела бы
этого зеленого света, не узнала бы сладости бунта. И этой
трясины и мошкары над ней.
-- Иногда мне за тобой трудно угнаться, -- задумчиво
произнес Клерфэ. -- Прости меня. За неделю с тобой происходит
столько превращений, сколько с другими женщинами не происходит
за годы; ты похожа на растение в руках йога: за несколько минут
оно успевает вырасти и расввести...
умереть, -- подумала Лилиан.
-- Я спешу, Клерфэ, -- сказала она, -- мне многое надо
наверстать.
Он поцеловал ей руку.
-- Я дурак. И с каждым днем становлюсь все глупее.
-- А кто назовет себя мудрым? Может быть, мы станем такими в
будущем.
-- Иногда ты бываешь мудрой. И это пугает меня,
-- А меня нет. Ведь все это одни слова. Ими жонглируешь,
когда не хватает сил идти дальше; потом их снова забываешь. Они
похожи на всплески фонтана: к ним прислушиваешься какое-то
время, а потом начинаешь слышать то, что нельзя выразить
словами.
Клерфэ огляделся вокруг. Внезапно ему показалось, что они с
Лилиан окружены невидимой стеной тишины, которая приглушает
уличный шум. Проникая сквозь нее, он напоминает журчание
фонтанов или шелест листвы, колеблемой ветром. та тишина
сильнее бури, -- подумал Клерфэ, -- ибо она была вначале и
будет в конце, и сама буря родилась из тишины.
-- Я тебя очень люблю, -- сказал он.
Все замерло вокруг. Даже внезапно вспыхнувший в кафе скандал
не нарушил тишины. Откуда-то в мгновение ока появился
полицейский, несколько алжирцев горячо жестикулировали,
какая-то девушка поносила все на свете, по улице с криком
пробегали мальчишки-газетчики. Только Клерфэ и Лилиан сидели
молча, казалось, они опустились в стеклянных скафандрах на дно
незнакомого и беспокойного озера; они не испытывали никаких
желаний и были полны любви.
-- Пойдем, -- сказала наконец Лилиан. -- У меня в комнате
еще осталось вино.
Платье -- это нечто большее, нежели маскарадный
костюм. В новой одежде человек становится иным, хотя сразу это
не заметно. Тот, кто по-настоящему умеет носить платья,
воспринимает что-то от них; как ни странно, платья и люди
влияют друг на друга, и это не имеет ничего общего с грубым
переодеванием на маскараде. Можно приспособиться к одежде и
вместе с тем не потерять своей индивидуальности. Того, кто
понимает это, платья не убивают, как большинство женщин,
покупающих себе наряды. Как раз наоборот, такого человека
платья любят и оберегают. Они помогают ему больше, чем любой
духовник, чем неверные друзья и даже чем возлюбленный.
Лилиан все это знала. Она знала, что шляпка, которая идет
тебе, служит большей моральной опорой, чем целый свод законов.
Она знала, что в тончайшем вечернем платье, если оно хорошо
сидит, нельзя простудиться, зато легко простудиться в том
платье, которое раздражает тебя, или же в том, двойник которого
ты на этом же вечере видишь на другой женщине; такие вещи
казались Лилиан неопровержимыми, как химические формулы. Но она
знала. также, что в моменты тяжелых душевных переживаний платья
могут стать либо добрыми друзьями, либо заклятыми врагами; без
их помощи женщина чувствует себя совершенно потерянной, зато,
когда они помогают ей, как помогают дружеские руки, женщине
намного легче в трудный момент. Во всем этом нет ни грана
пошлости, просто не надо забывать, какое большое значение имеют
в жизни мелочи.
ак хорошо, когда освоишь эту науку, -- подумала Лилиан. К
тому же она была почти единственная, еще доступная ей. У нее не
осталось времени для того, чтобы оправдать свою жизнь чем-то
большим; у нее не было времени даже для бунта. Бунт, о котором
она мечтала когда-то, она уже совершила и теперь по временам
начинала сомневаться в своей правоте. Сейчас ей осталось только
одно -- свести свои счеты с судьбой.
Кровотечение в Венеции, по всей вероятности, укоротило ее
жизнь на много дней, а то и недель, но она не хотела впадать в
уныние, не хотела жаловаться и раскаиваться. Проще сказать
себе, что теперь ей потребуется меньше денег на жизнь и что
поэтому можно купить лишнее платье. Это платье она выбирала с
особой тщательностью. Сначала ей хотелось приобрести что-нибудь
экстравагантное, но потом она остановилась на очень скромном
платье, самом скромном из всех, что у нее были. Экстравагантным
было то платье, которое ей подарил Клерфэ; так она выразила
свой протест против Тулузы и того, что она понимала под этим
словом.
Лилиан знала -- все это можно считать довольно-таки дешевыми
трюками. Но она была теперь так далека от всех больших и
почтенных трюков, с помощью которых люди пытаются сделать свою
жизнь сносной, так далека, что для нее уже не существовало
различия между великим и мелким. Чтобы уверовать в маленькие
трюки и наслаждаться ими, нужно не меньше, а может, даже больше
самодисциплины, мужества и силы воли, чем для того, чтобы
поверить в те большие трюки, которые носят звучные названия.
Так думала Лилиан. Вот почему покупка платья доставляла ей
столько же радости, сколько другим доставляет философский
трактат; вот почему любовь к Клерфэ и любовь к жизни все время
путались в ее сознании; вот почему она жонглировала ими -- то
подбрасывала в воздух, то ловила: ведь она знала, что скоро они
все равно разобьются. На воздушном шаре можно летать, пока он
не опустился, но к нему нельзя привязать собственные дома в
Тулузе.
x x x
Прогуливаясь по авеню Георга Пятого, Лилиан встретила
виконта де Пестра. Увидев ее, он изумился.
-- У вас такой счастливый вид! Вы влюблены?
-- Да. В платье.
-- Очень разумно! -- сказал Пестр. -- Любовь без страха и
без трудностей.
-- Такой не бывает.
-- Нет, бывает. Это составная часть той единственной любви,
которая вообще имеет смысл, -- любви к самому себе.
Лилиан засмеялась.
-- И вы считаете ее любовью без страха и трудностей?
По-видимому, вы сделаны либо из чугуна, либо из губки.
-- Ни из того, ни из другого. Просто я детище восемнадцатого
века, я слишком поздно родился и разделяю судьбу всех
запоздалых потомков: меня не понимают. Хотите я расскажу вам об
этом подробней?
-- Не обязательно. Но я с удовольствием выпью чашку кофе на
террасе у укке.
-- Хорошо.
Их посадили за столик, освещенный заходящим солнцем.
-- Сидеть на солнце -- это почти то же самое, что говорить о
любви. Вы все еще живете в том маленьком отельчике на берегу
Сены?
-- Видимо, да. Иногда я сама начинаю сомневаться в этом. По
утрам, когда я открываю окно, мне часто кажется, что я спала в
самой сутолоке, посреди площади Оперы. А по ночам у меня бывает
такое чувство, будто я лежу в тихой лодке или плыву на спине,
широко открыв глаза, и течение уносит меня вниз по Сене.
-- Какие у вас странные мысли, -- сказал Пестр, пригубив
рюмку шерри. -- Может, вы все же выпьете вина вместо кофе?
-- Нет. Который час?
-- Пять часов, -- удивленно ответил Пестр. -- Разве вы пьете
по часам?
-- Только сегодня. -- Лилиан сделала знак официанту. -- Вы
уже что-нибудь слышали, мосье Ламбер?
-- Ну конечно! Передают из Рима. Уже несколько часов. Вся
Италия сидит у приемников или высыпала на улицу, --
взволнованно сказал официант. -- С минуты на минуту в гонки
вступят самые мощные машины. Мосье Клерфэ едет с мосье
Торриани. Они не будут чередоваться. Торриани сопровождает его
в качестве механика. Ведь это гонки спортивных машин. Принести
вам радиоприемник? Он у меня здесь.
-- Принесите.
-- Вы интересуетесь автомобильными гонками?
-- Этими -- да.
-- Что это за гонки?
-- Тысячемильные гонки в Брешии.
Официант принес портативный радиоприемник. Он был страстным
болельщиком и уже несколько часов следил за ходом гонок.
-- Машины выпускают одну за одной, каждые несколько минут,
-- объяснил он Лилиан. -- Самые быстроходные стартуют под
конец. Это -- гонки только по секундомеру. Сейчас будет
передача из Милана. Пять часов -- они передают последние
известия.
Ламбер покрутил рычажки настройки.
-- У мосье Ламбера -- лучший приемник во всей Франции, --
сказала Лилиан.
Из приемника раздался треск. Миланская радиостанция начала
передавать политические новости; диктор явно торопился, словно
никак не мог дождаться, когда перейдет к спортивным известиям.
-- Сейчас вы услышите передачу из Брешии, -- начал он
наконец совсем другим голосом. -- Часть гонщиков уже в пути. На
Рыночной площади собралось столько народу, что люди буквально
не могут пошевельнуться...
В приемнике что-то захрипело и зафыркало. Потом сквозь гул
голосов явственно донесся рев мотора и через мгновение замолк
