вдали.
-- Еще кто-то умчался, -- взволнованно прошептал мосье
Ламбер. -- Это, наверное, льфа или еррари!
На террасе стало тихо. Кое-кто из любопытных подошел к их
столику, другие повернули головы.
-- Кто ведет гонки?
-- Об этом еще рано говорить, -- разъяснил мосье Ламбер
авторитетно, -- самые мощные машины только выходят на
дистанцию.
-- Сколько машин участвует в гонках? -- спросил Пестр.
-- Почти пятьсот.
-- О боже! -- сказал кто-то. -- И какое расстояние им надо
преодолеть?
-- Свыше тысячи шестисот километров, сударь. При хорошей
средней скорости это часов пятнадцать-шестнадцать. А может, и
меньше. Но в Италии идет дождь. В Брешии сильная гроза.
Передача кончилась. Мосье Ламбер унес свой приемник в
ресторан. Лилиан откинулась на спинку стула. Она видела перед
собой летнее кафе, освещенное тихим золотистым послеполуденным
солнцем, слышала легкое позванивание льдинок в бокалах и стук
фарфоровых блюдечек, которые посетители клали одно на другое,
чтобы показать, сколько вина они выпили, -- и в то же время
перед глазами Лилиан стояла совсем другая картина, бесцветная и
прозрачная, как медуза в воде, так что за ней можно было
различить стулья и столы кафе, и одновременно очень ясная и
отчетливая: Лилиан видела серую Рыночную площадь в Брешии,
слышала безликий шум, следила за тем, как призраки машин
проносились один за другим, машин, в которых было две искорки
жизни, двое людей, охваченных только одним желанием -- рискнуть
своей головой.
-- В Брешии идет дождь, -- повторила она. -- А где,
собственно говоря, находится Брешия?
-- Между Миланом и Вероной, -- ответил Пестр. -- Не
согласитесь ли вы сегодня поужинать со мной?
Повсюду клочьями свисали гирлянды, оборванные дождем.
Мокрые полотнища флагов с шумом ударялись о флагштоки. Гроза
неистовствовала. Можно было подумать, что и в облаках несутся
друг за другом невидимые машины. Искусственный гром чередовался
с раскатами грозы; реву машин на Рыночной площади вторил грохот
на небесах, прорезаемых молниями.
-- Осталось еще пять минут, -- сказал Торриани.
Клерфэ сидел за рулем. Он не ощущал особого напряжения.
Клерфэ знал, что у него не было шансов на выигрыш, но в то же
время он знал, что во время гонок всегда происходит много
неожиданностей, особенно во время длительных гонок.
Он думал о Лилиан и о арга Флорио. Тогда он позабыл Лилиан,
а потом начал ее ненавидеть, потому что вдруг вспомнил о ней в
самый разгар гонок и это ему мешало. Гонки казались ему важнее,
чем Лилиан. Теперь все переменилось. Клерфэ был не уверен в
Лилиан, но не понимал, что причина этой неуверенности лежит в
нем самом. даже не знаю, осталась ли она в Париже, -- подумал
он. Утром он говорил с Лилиан по телефону, но из-за этого шума
утро вдруг стало бесконечно далеким.
-- Ты послал телеграмму Лилиан? -- спросил он.
-- Да, -- ответил Торриани. -- Осталось еще две минуты.
Клерфэ кивнул. Впереди них уже никого не было. Теперь весь
оставшийся день и часть ночи самым важным человеком на свете
станет для него судья с секундомером в руках. ак должно было
быть, -- подумал Клерфэ. -- А вышло не так. Лучше бы я посадил
за руль Торриани, но сейчас уже слишком поздно.
-- Двадцать секунд, -- сказал Торриани.
-- Слава богу!
Стартер сделал знак, и машина ринулась вперед. Люди кричали
ей вслед.
-- Стартовал Клерфэ, -- громко объявил диктор. -- Торриани
едет механиком.
x x x
Лилиан вернулась в отель. Она чувствовала, что у нее
поднимается температура, но решила не обращать на это внимания.
Теперь у нее часто поднималась температура, иногда на градус, а
иногда и больше, и Лилиан знала, что это означает. Она
поглядела в зеркало. ато по вечерам выглядишь не такой
измученной, -- подумала она и усмехнулась. Лилиан вспомнила о
новом трюке, изобретенном ею; благодаря ему повышенная
температура превратилась из врага в ежевечернего друга, который
придавал ее глазам блеск, а лицу -- нежное оживление.
Отойдя от зеркала, Лилиан увидела сразу две телеграммы.
Неужели Клерфэ... Ее сердце сжалось от страха. Но разве
что-нибудь может случиться так скоро? Секунду Лилиан пристально
смотрела на маленькие сложенные и склеенные бумажки. Потом
осторожно взяла одну из них и распечатала. Телеграмма была от
Клерфэ: ерез пятнадцать минут стартуем. Потоп. Не улетай,
Фламинго.
Отложив первую телеграмму, она распечатала вторую. Ей все
еще было страшно, но и вторая телеграмма оказалась от Клерфэ.
ачем он все это делает? -- подумала Лилиан. -- Неужели он не
понимает, что любая телеграмма во время гонок может только
напугать?
Лилиан открыла шкаф, намереваясь выбрать платье для вечера.
В дверь постучали. На пороге стоял портье.
-- Я принес вам приемник, мадемуазель. Вы без труда поймаете
Рим и Милан.
Он включил приемник в сеть.
-- А вот вам еще телеграмма.
колько он их еще пришлет сегодня? -- подумала Лилиан. -- Не
лучше ли было бы посадить в соседней комнате сыщика? Лилиан
выбрала платье. Она решила надеть самое последнее, которое
прозвала енецианским. Потом Лилиан распечатала телеграмму.
Клерфэ желали успеха. Почему она попала сюда, эта телеграмма? В
комнате было почти темно; Лилиан еще раз взглянула на подпись:
ольман. Она долго не сводила глаз с этого имени. Потом отыскала
место отправления. Телеграмма была послана из санатория онтана.
Очень осторожно Лилиан положила листок бумаги на стол.
егодняшний день принадлежит призракам, -- подумала она,
опускаясь на постель. -- В коробке радиоприемника сидит Клерфэ,
он только и ждет момента, когда сможет заполнить ревом своей
машины комнату, а теперь еще эта телеграмма, -- кажется, что в
окошко заглянуло множество молчаливых лиц.
Это была первая весть из санатория. Лилиан туда не писала.
Ей не хотелось писать. Ведь она оставила санаторий навсегда.
Она была совершенно уверена в том, что не вернется обратно,
прощание с санаторием было окончательным. Лилиан чувствовала
себя подобно летчику, который, израсходовав над открытым морем
половину своего горючего, не повернул назад, а полетел дальше.
Долгое время Лилиан сидела неподвижно. Потом она включила
приемник. Из Рима передавали спортивные известия. Казалось, в
комнату ворвался ураган, сквозь шум слышались фамилии гонщиков,
названия селений и городов, знакомые и незнакомые -- Мантуя,
Равенна, Болонья, Аквила, перечень часов и секунд; диктор
взволнованным голосом сообщал о выигранных минутах так, словно
он говорил о святом Граале; потом он перешел к поврежденным
водяным насосам, к заклинившимся поршням, сломанным
бензопроводам; обо всем он повествовал таким тоном, словно это
были несчастья мирового масштаба. В полутемную комнату
неудержимым потоком хлынули гонки, неистовая погоня за
временем, за каждой секундой, но люди гнались там не за жизнью,
они боролись за то, чтобы быстрее промчаться по мокрым спиралям
шоссе, мимо орущей толпы, за то, чтобы быть впереди на
несколько сот метров и оказаться первыми в каком-либо пункте,
который через секунду надо покинуть. Эта бешеная гонка длилась
много часов подряд. Машины стрелой уносились из уродливого
провинциального городишка, словно за ними по пятам гналась
атомная бомба, и все для того, чтобы на несколько минут раньше
пятиста Других гонщиков примчаться в тот же отвратительный
провинциальный городишко.
очему меня это не трогает? -- думала Лилиан. -- Почему гонки
не захватили меня так, как они захватили миллионы людей,
выстроившихся в этот вечер и в эту ночь вдоль дорог Италии?
Разве не должны были они опьянить меня больше, чем всех
остальных? Разве моя собственная жизнь не походит на гонки?
Разве сама она не неслась вперед, стараясь как можно больше
урвать от судьбы, и разве она не гналась за призраком, который
мчался впереди нее, как заяц-манок мчится перед сворой собак на
охоте?
оворит Флоренция, -- торжественно сообщил чей-то голос из
радиоприемника. Лилиан опять услышала перечень часов и минут,
фамилии гонщиков, марки автомобилей, средние скорости
участников соревнования и наивысшие скорости отдельных
гонщиков. А потом тот же голос с небывалой гордостью возвестил:
сли лидирующие машины не снизят темпа, они достигнут Брешии в
рекордное время.
Эта фраза вдруг потрясла Лилиан. остигнут Брешии, --
подумала она, -- и снова окажутся в том же маленьком
провинциальном городишке, снова увидят те же гаражи, кафе и
лавчонки. Окажутся там, откуда умчались, презрев смерть; целую
ночь они будут нестись вперед как одержимые; на рассвете их
свалит с ног ужасающая усталость, их лица, покрытые коркой
грязи, окаменеют, подобно маскам, но они все равно будут
мчаться и мчаться вперед, охваченные диким порывом, как будто
на карту поставлено все самое важное на свете, и в конце концов
они снова вернутся в уродливый провинциальный городишко, из
которого уехали. Из Брешии в Брешию! Разве можно представить
себе более выразительный символ бессмысленности? Природа щедро
одарила людей чудесами; она дала им легкие и сердце, дала им
поразительные химические агрегаты -- печень и почки, наполнила
черепные коробки мягкой беловатой массой, более удивительной,
нежели все звездные системы вселенной; неужели человек должен
рискнуть всем этим лишь для того, чтобы, если ему
посчастливится, примчаться из Брешии в Брешию?
Лилиан выключила радио. Каждый человек едет з Брешии в
Брешию. Так ли это?.. з Тулузы в Тулузу. От самодовольства к
самодовольству. я? -- подумала Лилиан. -- Где та решия, к
которой я стремлюсь? Она взглянула на телеграмму Хольмана. Нет,
не в санатории. Там не было ни решии, ни улузы. Там шла
безмолвная и неумолимая борьба, борьба за каждый вздох на
границе между жизнью и смертью. Там не могло быть ни решии, ни
улузы!
Лилиан встала и прошлась несколько раз по комнате. Она
потрогала свои платья, и ей показалось, что с них осыпается
пепел. Она взяла со стола щетки и гребни, а затем так же
машинально положила их обратно, не сознавая, что держала в
руках. Подобно тени, вползающей в окно, в ней закралось
подозрение, не совершила ли она ужасной ошибки, неминуемой и
непоправимой.
Лилиан начала переодеваться. Телеграмма все еще лежала на
столе. При свете лампы она казалась самым светлым пятном в
комнате. Время от времени Лилиан поглядывала на нее. Было
слышно, как за окном плескалась вода. Оттуда тянуло запахом
реки и листьев.
то они теперь делают там, в горах? -- подумала Лилиан и
погрузилась в воспоминания. -- Чем заняты люди в санатории в то
время, как Клерфэ мчится по темному шоссе Флоренции за светом
своих фар? Поколебавшись секунду, она сняла трубку и назвала
телефон санатория.
x x x
-- Сиена, -- сказал Торриани. -- Надо заправиться и сменить
задние колеса.
-- Скоро?
-- Через пять минут. Проклятый дождь!
Клерфэ усмехнулся.
-- Он мешает не только нам. Другим тоже. Смотри, чтобы мы не
проскочили пункт обслуживания.
Домов становилось все больше и больше. Фары вырывали их из
темноты, где шумел дождь. Повсюду стояли люди с зонтиками, в
непромокаемых плащах. Мелькали белые стены, люди, разлетавшиеся
в разные стороны, как брызги, зонтики, качавшиеся взад и
вперед, подобно шляпкам грибов во время бури; впереди чью-то
машину швыряло из стороны в сторону.
-- Стоп! -- крикнул Торриани.
Тормоза тотчас сработали, машину встряхнуло, и она
остановилась.
