- А я здесь с более прозаическими намерениями. Захотелось как-нибудь
необычно провести отпуск. Согласитесь, довольно скучно валяться целыми
днями на пляже. К тому же давно хотел испробовать на себе: что это такое -
повествование.
- Мне тоже интересно, - призналась она. - Если честно, я даже немножко
боюсь. И...
В это время в зал вошел еще один гость: высокий и необычайно подвижный
парень лет этак двадцати-двадцати пяти. На шее у него висел массивный
фотоаппарат со вспышкой, из многочисленных карманчиков кожаного жилета
выглядывали блокнот, самопишущая ручка и еще какие-то неузнаваемые вещицы.
Увидев всех нас, парень тут же замер, навел объектив и ослепительно
щелкнул.
- Простите, господа, - развел он руками. - Прошу меня великодушно
простить. Поймите правильно, я журналист, и поэтому...
- Присаживайтесь, господин журналист, - сказал, поднимаясь, Мугид. -
Присаживайтесь и не волнуйтесь, все понимают правильно.
Он дождался, пока парень сел, и продолжил.
- Итак, господа, я имею честь приветствовать вас в гостинице Последняя
башня . Этот скромный ужин, надеюсь, позволит вам познакомиться друг с
другом и проникнуться атмосферой нашего общего дома на ближайшие несколько
дней. Вам предстоит познакомиться с величественной и трагичной историей
ущелья Крина, с судьбой Пресветлого Талигхилла и многих других людей,
оказавшихся в те роковые дни рядом с ним. Но все это завтра, господа, а
сейчас прошу вас приступить к трапезе и попытаться расслабиться. Приятного
аппетита, господа, - с этими словами старик сел и подал нам всем пример:
стал накладывать на тарелку салат.
Мы тоже принялись за угощения; кто-то с громким хлопком распечатал бутыль
вина, кто-то просил передать ему во-он то блюдо, да-да, с печеньем в виде
звезд . В общем, начался пир горой.
Я ухаживал за своей новой знакомой, не забывая, впрочем, и о собственном
желудке. Хотя еще час назад мне совершенно не хотелось есть, вид (а главное
- вкус) того, что было на столе, переубедили мой усталый организм.
Девушка также по достоинству оценила наш скромный ужин . При этом она
оказалась неплохой собеседницей - мы не скучали.
Через пару часов гости стали расходиться. Карна (так ее звали) тоже
встала и сказала, что пора, пожалуй, идти. Я вознамерился было проводить
девушку до ее апартаментов, но за ней уже пришел слуга, а мой рукав
мгновением позже оказался в плену у того самого журналиста.
- Простите, - сказал он, отпуская меня, - но не могли бы вы уделить мне
несколько минут.
- Слушаю вас, - наверное, это прозвучало неприязненно. Я присел рядом на
свободный стул и присмотрелся повнимательнее к этому типу. Короткая
стрижка, гладко выбритое и надушенное лицо, нежная белая кожа на руках -
одним словом, франт. И еще эта странная одежда, с карманчиками.
Он заметил мой неодобрительный взгляд и смущенно развел руками:
- Поймите...
- Понимаю, - кивнул я, - профессия . Так в чем же дело?
- Скажите, что вы чувствовали, поднимаясь по этой лестнице? - он цепко
впился глазами в мое лицо, словно от того, как я отвечу, зависела его
проклятая жизнь. Все-таки неприятный народ эти журналисты.
- Послушайте, я понимаю, что вам нужны какие-нибудь слова об ощущении
дыхания веков и все такое, но в тот момент я просто шел наверх и думал, что
устал и мне холодно. Вот и все.
- Разве? - спросил он, не переставая пялиться на меня во все глаза. - А
мне показалось, вы все-таки что-то такое почувствовали. Когда смотрели
вниз, а?..
- Скажите, милейший, а вы что-то почувствовали? - я уже злился на самого
себя за то, что ввязался в этот разговор. - Вам ведь положено подмечать
такие вещи.
- Почувствовал, - сказал он, неожиданно тихо и серьезно. - Потому и вас
спрашиваю, что почувствовал. Это не связано с работой - с
профессией . Знаете, мне вдруг ужасно захотелось оказаться как можно
дальше от этого ущелья. А еще больше мне захотелось этого, когда мы попали
внутрь. Все это убранство - вам не кажется, что за ним кроется нечто...
совсем другое?
- Не понимаю.
- Я тоже, - он рассмеялся мелким истеричным смехом. Наверное, хватил
лишку. Эти древние вина такие крепкие, что сам не разберешь, когда
переходишь
допустимые пределы. - Представьте, я - тоже. Вы хоть знаете, что иногда
внимающие повествователю отождествляют себя с теми, о ком внимают, и в
конце концов сходят с ума? Просто не могут вернуться обратно. Представляете
себе такое, а?
- Кажется, вы представляете себе это чересчур живо, - холодно заметил я.
- Доброй ночи.
- Доброй ночи, - кивнул он. - Завтра свидимся.
Я не ответил. Может же человек двумя-тремя фразами испортить все
настроение!
Прежде, чем лечь, я немного почитал, чтобы успокоиться. Разговор с
журналистом встревожил меня, и прежде всего - из-за того, что он сказал в
конце. О том, что можно сойти с ума, если вжиться в повествование. Я,
разумеется, тоже слышал об этом, но не верил. А сегодня, кажется поверил.
Не слишком утешительно, если учесть, что завтра я буду внимать.
В номере было душно, непривычно тихо и светло от бледных лучей луны,
проникавших сюда через маленькое окошко. Книга отвлекла меня от глупых
мыслей, я выключил свет и лег на кровать, укутавшись в одеяла. Покрутился с
боку на бок, раскрылся, но духота все равно не давала заснуть.
Шлепая босыми ногами по стылым камням пола, я добрался до окна-бойницы и
снял заглушку. При этом зацепил какой-то камешек, невесть откуда
появившийся на подоконнике - камешек упал наружу, и я невольно прислушался,
ожидая стука. Прозвучал он, этот стук, позже, чем должен был бы по моим
представлениям. Значительно позже. Я оставил окно открытым и снова забрался
под одеяла.
Очень скоро мне пришлось пожалеть о своем поступке, так как в комнату
вместе со свежим ночным воздухом проник протяжный мощный звук - это в
ущелье выл ветер. Мрачная песнь, словно погребальный гимн, дрожала и
переливалась, то затихая, то становясь невыносимо громкой. Некоторое время
я завороженно вслушивался в эти звуки; мне казалось, что я различаю слова
древней ашэдгунской речи: Мертвых уносит огонь, а тела рассыпаются прахом.
За далекие звезды мертвых уносит огонь. В звездное небо живые смотрят с
печалью и страхом, не замечая, как жжет их пламя побед и погонь. Мертвых
уносит огонь...
Потом все пропало - я заснул.
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Утром вставать не хотелось, но в дверь стучали настойчиво и громко. Я
выбрался из-под пласта одеял, проворчал: Сейчас! , и стал одеваться. За
ночь комната остыла окончательно, так что делал я это максимально быстро, в
результате чего только запутался в штанинах и чуть было не одел рубашку
навыворот.
Проклиная собственную невнимательность, я наконец справился с одеждой и
открыл дверь. Молодой слуга, - тот самый, что водил меня вчера по башне, -
с легким поклоном сообщил, что до повествования осталось чуть больше часа и
все давным-давно завтракают в Большом зале.
И правда, когда я пришел туда, гости уже расправлялись со сладким. Я
рухнул на свободный стул и принялся наверстывать упущенное. Одновременно
искал взглядом свою вчерашнюю собеседницу. Она сидела на другом конце
стола, рядом с журналистом, и о чем-то говорила с ним. Потом Карна
перехватила мой взгляд и приветливо кивнула, но все равно продолжала
слушать этого писаку.
Мугид, как и в прошлый раз, сидел во главе стола. Старик подождал, пока
все позавтракают, а потом попросил нас следовать за ним.
Разбившись на группки и негромко переговариваясь, мы вышли из Большого
зала и спустились на первый этаж. Здесь старик отпер одну из дверей и
знаком пригласил входить.
Там была небольшая комнатка, с мягкими удобными креслами, неярким светом
и стенами, обитыми темным деревом. Кресла стояли полукругом, в центре же
возвышалось еще одно, разительно отличавшееся от остальных. Это был скорее
трон, с необычайно высокой спинкой и жестким сидением. Его вырезали из
цельного куска какого-то незнакомого мне камня; без обязательных
вычурностей, трон имел тем не менее свою особую притягательность и красоту,
красоту мертвого камня.
Старик велел нам рассаживаться по креслам, а сам подошел и устроился на
троне, расслабленно возложив обе руки на широкие ровные подлокотники.
Мое место оказалось между Карной и молодым журналистом. Тот посмотрел на
меня и подмигнул, словно намекая на что-то, ведомое только нам двоим. Я
презрительно посмотрел на него и отвернулся к центру комнаты, сосредоточив
все внимание на повествователе.
- Господа, - проговорил старик ровным негромким голосом, обводя нас
спокойным взором. - Настала пора заняться тем, ради чего мы здесь
собрались. Вынужден предупредить вас о том, что история ущелья изобилует
довольно мрачными сценами. Именно поэтому мы установили для туристов
возрастной ценз, и поэтому же я настоятельно прошу вас: если кто-то
почувствует, что ему становится все тяжелее внимать мне, не стесняться и
сказать об этом. Я надеюсь на ваше благоразумие, господа.
Итак, если нету возражений, начнем.
Интересно, на что это похоже...
ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЕРВОЕ
Похоже, мне суждено умереть не от вражеской стрелы и даже не от яда
завистника-отравителя. Меня убьет скука.
Талигхилл, наследный принц Ашэдгуна, покачал головой, словно не веря
самому себе. Эта проклятая жара вкупе с ничегонеделаньем довели его до
немыслимого: сегодня Талигхилл сорвал свое раздражение на Домабе.
Управитель загородного имения молча выслушал резкие слова и,
поклонившись, ушел, - но на душе у принца остался едкий осадок. Он никогда
не говорил такого Домабу, и прежде всего потому, что управитель менее
других заслуживал подобные слова. Это все жара.
Принц потер виски и дернул себя за длинный тонкий ус - не полегчало.
Талигхилл вышел из беседки, которая ничуть не спасала от тошнотворной
жары, и направился к центру парка. Ярко-голубые и черные камешки,
выстилавшие дорожку, тихо похрустывали под его остроконечными туфлями.
Принц мельком отметил то, что листья на многих кустах и деревьях пожелтели,
а розы уже роняют высохшие лепестки, хотя зацвели совсем недавно. Садовники
не успевали выметать эти ломкие пластинки, и они шуршали в раскаленном
воздухе, поднимаясь, когда их задевал легкий ветерок, и оседая в листве.
Считалось, пруд в парке был всегда. Он неизменно оставался сердцем
усадьбы, тем центром, от которого все исходит. Более постоянную вещь
Талигхиллу трудно было представить.
Теперь пруд высох почти наполовину, и флегматичные карпы, обитавшие в
нем, все чаще разрезали блестящую поверхность спинными плавниками. Ивы
тянулись к воде каждым листочком, но не дотягивались, и только роняли их;
листва скапливалась у берегов, сбиваясь в бесформенные комки. От пруда
поднимался тяжелый запах застоявшейся воды и гнили.
Принц спустился к самому берегу, оставляя за собой неглубокие вмятины в
пока еще влажной почве. Он присел на корточки у воды и посмотрел в свое
отражение, едва подрагивающее на слабой ряби. Рослый тридцатилетний мужчина
с широко расставленными голубыми глазами, в которых застыла скука. Черные
волнистые волосы коротко острижены впереди, а сзади собраны в пышный
длинный хвост, перевязанный узкой полоской золотистой ткани. Ястребиный нос
над тонкими губами, под ними - острый подбородок, к которому тянутся
обвисшие - жара! - усы. На груди распахнут вышитый халат, перехваченный
поясом с бахромчатыми концами; натянулись на коленях белые шелковые штаны,
на правой штанине уже откуда-то взялось черное пятнышко. Вот такие мы,
наследные принцы. Приглядишься - и ничего особенного.
Талигхилл зевнул и в сотый раз за сегодня подумал о том, что было бы
неплохо чем-нибудь заняться. Но чем?! Читать древние свитки? Наслаждаться
очередной резиново-послушной наложницей? Ублажать чрево? Или - отправиться
