не выдаст ли себя тот человек движением или звуком? Но различила, и то не
вдруг, лишь журчание воды: река за лесом в разгар лета обмелела и
перекатывалась по камушкам.
Сначала она увидела чужую лошадь, привязанную под деревом. Она тут же
остановилась и, привязав свою, крадучись двинулась дальше. Под деревьями
было сумрачно и душно, и она ощутила, что вся в пыли после погони. Что
заставило ее броситься вдогонку за этим человеком? Даже ребенку ясно, что
это рискованно. Но незнакомцы держались со спокойным достоинством и
явились в селение явно с мирной, хотя и таинственной миссией...
На опушку у реки женщина вышла едва ли не на цыпочках. И застыла,
глядя с пологого берега вниз на воду.
Да, незнакомец был здесь, но вел себя как-то непонятно. Сбросив
накидку и ботинки подле сложенного кучкой снаряжения, он забрел в воду по
щиколотку и наслаждался прохладой, по-мальчишески дрыгая ногами и вздымая
тучи сверкающих брызг. Потом он наклонился и, зачерпнув воды в ладони,
окатил себе лицо и шею. А еще через минуту, выбравшись из воды, подошел к
оставленному на берегу снаряжению и достал из черной кожаной сумки
портативную видеокамеру. Закинув ремень на плечо, соединил сумку и камеру
коротким проводом в яркой, вероятно, пластмассовой оболочке. Потом
задумался, покрутил какую-то ручку и, опять спрятав камеру, развернул
прежде скатанную в рулон бумагу. Долго в задумчивости разглядывал
расстеленный на траве лист и, вновь подхватив камеру, вернулся к воде.
Не спеша, точно рассчитанным движением он поднял объектив и начал
снимать: местность вверх по течению, затем противоположный берег, затем -
женщина сжалась от испуга - нацелил камеру прямо на нее. Она невольно
пригнулась, но по отсутствию реакции с его стороны поняла, что он ее не
заметил. Когда она рискнула выглянуть из своего укрытия, камера была
направлена вниз по течению реки.
Вновь вернувшись к листу бумаги, он с величайшей аккуратностью что-то
пометил на ней. Потом осторожно уложил камеру обратно в сумку, скатал
рулон и опять водворил все в общую кучу. Потянувшись и как бы сызнова впав
в апатию, он уселся на берегу, погрузив ноги в воду. Еще мгновение, и он
откинулся на спину, закрыв глаза.
Теперь она могла рассмотреть его. Вид у него в самом деле был
безобидный. Крупный, мускулистый, лицо и руки покрыты ровным загаром.
Грива светло-каштановых волос, пожалуй, длинноватых - не мешало бы
постричь. Борода. Ему было, на ее взгляд, лет тридцать пять, и он казался
моложавым и привлекательным. Насколько она могла судить, это был
мужественный, закаленный человек, не утративший мальчишеской способности
ценить простые человеческие радости, вроде прохладной воды в безжалостно
знойный день.
Над ним кружились мухи, и он изредка отгонял их ленивым взмахом руки.
Поколебавшись еще немного, женщина выбралась из своего укрытия и
почти скатилась с берега, послав вниз небольшую лавину камушков и песка.
Реакцией он обладал молниеносной. Мгновенно сел, обернулся, вскочил
на ноги. Но ему не повезло - движение оказалось слишком резким для
взрыхленной почвы и он упал ничком, опять вспенив воду ногами. Она не
смогла удержаться от смеха. Он тут же вскочил, метнулся к своему
снаряжению - и в руках у него появилось ружье.
Смех замер... но он не поднял ружья. Он произнес какую-то фразу
по-испански, однако его испанский был так плох, что она ничего не поняла.
Да и сама она знала по-испански лишь несколько слов и ответила на местном
наречии:
- Простите, я не хотела смеяться...
Он непонимающе качнул головой и смерил ее внимательным взглядом. Она
развела руки в стороны, показывая, что безоружна, и улыбнулась. Он вроде
бы успокоился и отложил ружье. Снова попытался заговорить с ней на своем
кошмарном испанском - и вдруг пробормотал что-то себе под нос явно
по-английски.
- Вы знаете английский? - удивилась она.
- Да. А вы?
- С детства. - Она опять рассмеялась и предложила: - А что если я
присоединюсь к вам?
Она имела в виду реку и пояснила свои намерения жестом - но он словно
онемел, уставившись на незваную гостью с тупым изумлением. Она сбросила
туфли и вошла в воду, подобрав подол. Вода оказалась обжигающе холодной,
пальцы ног свело судорога - и все же ощущение было приятным. Она присела
на бережке, оставив ноги в воде. Он приблизился и сел рядом.
- Простите, что схватился за ружье. Вы меня испугали.
- А вы не сердитесь на меня за вторжение? Вы так блаженствовали, что
мне стало завидно.
- По-моему, в такой жаркий день лучше ничего не придумаешь...
Они сидели, уставясь в воду. Водная рябь искажала очертания ног.
- Как вас зовут? - поинтересовалась она.
- Гельвард.
- Гельвард? - она повторила непривычное имя, будто пробуя его на
вкус. - Это что, фамилия?
- Нет. Если полностью, то меня зовут Гельвард Манн. А вас?
- Элизабет. Элизабет Хан. Я не люблю, когда меня называют Элизабет.
- Очень жаль.
Она вскинула на него глаза, удивленная странным ответом, но он был,
по-видимому, совершенно серьезен. Непонятным оставался и его акцент: он
безусловно не был уроженцем здешних мест, говорил по-английски свободно,
без усилий, но все его гласные звучали как-то необычно.
- Откуда вы? - спросила она.
- Тут неподалеку, - ответил он невпопад и неожиданно встал. -
Извините, мне надо напоить лошадь...
Взбираясь на берег, он вновь оступился, но на этот раз она удержалась
от смеха. Он направился прямо к опушке, даже не подходя к куче снаряжения
и оставив безнадзорным ружье. Правда, один раз он оглянулся через плечо,
но Элизабет отвела глаза.
Вскоре он вышел из леса, ведя в поводу обеих лошадей. Пришлось встать
и помочь ему спустить их к воде. Очутившись между двумя животными, она не
удержалась и потрепала лошадь Гельварда по холке.
- Хороша лошадка, - похвалила она. - Это ваша?
- Ну, не совсем моя. Просто я предпочитаю ее другим.
- А как ее зовут?
- Ее... я не давал ей имени. А разве надо?
- Нет, это не обязательно. У моей вот тоже нет определенной клички.
- Мне нравится ездить верхом, - внезапно признался он. - Самая
приятная особенность моей профессии.
- Не считая возможности шлепать босиком по воде. Чем вы вообще
занимаетесь?
- Я... на это трудно ответить в двух словах. А вы?
- Я медицинская сестра... Во всяком случае согласно диплому. А на
деле за что только не приходится браться!
- У нас тоже ест медицинские сестры, - заявил он. - Там, где я живу.
Она взглянула на Гельварда с новым интересом.
- Это где же?
- В Городе. Отсюда на юг.
- Как он называется?
- Земля. Но мы чаще всего называем его просто Город.
Элизабет нерешительно улыбнулась, не уверенная, что правильно
расслышала название.
- Расскажите не про свой город.
Он покачал головой. Лошади напились и теперь обнюхивали друг друга.
- Мне пора ехать.
Он поспешил к куче снаряжения и принялся второпях навьючивать лошадь.
Элизабет с недоумением следила за ним. Кое-как распихав снаряжение по
седельным сумкам, он повернул лошадь и вывел ее на берег. На самой опушке
леса он оглянулся.
- Извините меня. Я, наверное, кажусь вам грубияном. Все дело... все
потому, что вы так не похожи на остальных.
- На остальных?
- На жителей этих мест.
- Это что, плохо?
- Нет, конечно. - Он обвел взглядом оба берега, словно надеялся найти
там повод задержаться. И вдруг вообще раздумал уезжать и привязал лошадь к
первому же дереву. - Могу я попросить вас об одном одолжении?
- Разумеется.
- Вы не будете возражать... Не позволите ли мне нарисовать вас?
- Нарисовать?..
- Ну да... Я сделаю беглый набросок. Боюсь, я не слишком хороший
художник, не очень-то опытный. Но когда я бываю здесь, на севере, я люблю
делать зарисовки того, что вижу.
- Именно этим вы и занимались, когда я подошла к вам?
- Да нет. То была карта. А я имею в виду зарисовки, настоящие
зарисовки.
- Будь по-вашему... Вы хотите, чтобы я позировала?
Он порылся в одной из седельных сумок и извлек на свет пачку
разношерстных листков. Элизабет успела заметить, что на каждом листе был
какой-то карандашный рисунок.
- Нет, нет. Просто оставайтесь там, где стоите. Только повернитесь
чуть иначе, пожалуйста... ближе к лошади.
Гельвард присел на берегу, пристроив листки на коленях. Элизабет была
сбита с толку неожиданным поворотом событий и даже как-то оробела, что
вообще-то было ей отнюдь не свойственно. Мужчина время от времени бросал
на нее цепкие взгляды. Чтобы лошадь не беспокоилась, Элизабет обняла ее
снизу за шею.
- Вы не можете держаться прямее? - вдруг спросил Гельвард. -
Повернитесь ко мне... вот так...
Элизабет оробела еще больше - и внезапно поняла, что ей навязали
неестественную, крайне неудобную позу. Он рисовал и рисовал, хватая один
листок за другим. Она понемногу расхрабрилась и перестала обращать на него
внимание, лаская лошадь. Потом он попросил ее сесть в седло, но ей это уже
порядком надоело.
- Можно мне посмотреть, что у нас получилось?
- Я никому не показываю свои рисунки.
- Ну пожалуйста, Гельвард. Меня еще никогда не рисовали.
Он порылся в пачке листков и отобрал три из них.
- Не знаю, понравится ли вам...
Приняв листки, она невольно воскликнула:
- Боже, неужели я такая тощая!
- Отдайте обратно! - вспылил он.
Она отбежала на несколько шагов и быстро просмотрела все рисунки.
Нетрудно было догадаться, что изображенная на них женщина именно она, но
пропорции были какими-то необычными. И она сама, и лошадь выглядели очень
высокими и худыми. Это производило впечатление не то чтобы отталкивающее,
но, за неимением более точного слова, странное впечатление.
- Прошу вас... отдайте.
Она вернула рисунки, он присоединил их к пачке и, резко повернувшись,
зашагал к опушке, туда, где привязал свою лошадь.
- Я вас обидела? - спросила Элизабет.
- Не обидели, просто не надо было вам их показывать.
- По-моему, они превосходны. Только... только это, оказывается,
нелегко - увидеть себя как бы чужими глазами. Я же говорила вам, что меня
никогда не рисовали.
- Вас трудно рисовать.
- А можно взглянуть на другие рисунки?
- Вам будет неинтересно.
- Послушайте, я делаю это вовсе не для того, чтобы погладить вас по
шерстке. Мне и вправду хочется взглянуть.
- Ну, что с вами поделаешь...
Он отдал ей всю пачку, а сам отошел к своей лошади и притворился, что
поправляет сбрую. Именно притворился: просматривая рисунок за рисунком,
Элизабет краешком глаза следила за Гельвардом и видела, что он поглядывает
на нее, стараясь угадать ее оценку.
Сюжеты рисунков были самыми разными. Значительная их часть была
посвящена лошадям, скорее всего, одной и той же, его лошади: вот она
пасется, а вот стоит, гордо откинув голову. Вся эта серия была
поразительно реалистичной - скупыми штрихами он сумел передать характер
существа послушного, но гордого, прирученного, но все-таки себе на уме.
Как ни удивительно, во всей серии пропорции оставались абсолютно верными.
Попадались и портретные зарисовки - то ли автопортреты, то ли изображения
мужчины, с которым Элизабет видела Гельварда в селении. Мужчина был
нарисован в плаще, без плаща, подле лошади, с видеокамерой в руках. И
опять чувство пропорции художнику почти не изменяло.
Гораздо труднее давались Гельварду пейзажи - деревья, река,
загадочное сооружение на веревках на фоне отдаленных холмов. Что-то у него
