ее на карте, проставив рядом ориентировочное число жителей.
Ландшафт становился все зеленее, все живописнее. Солнце палило
по-прежнему беспощадно, зато здесь чаще выпадали дожди, особенно по ночам,
и мы то и дело натыкались на ручейки и речки. Все, на что падал взор:
естественные препятствия, особенности местности - Дентон заносил на карту
без комментариев. В задачу разведчиков будущего не входило выбирать или
рекомендовать Городу дальнейший маршрут; наша деятельность исчерпывалась
тем, что мы готовили точный и объективный отчет о том, что таится впереди.
Красота окружающей нас местности успокаивала, расслабляла, притупляла
бдительность. Через полтора-два десятка миль Город минует эти места, по
существу, не обратив ни на что внимания. Своеобразная эстетика путейцев и
движенцев предпочла бы этой цветущей, ласкающей взор природе вытертую
ветрами пустыню.
В часы, свободные от замеров и съемок, я по-прежнему предавался
размышлениям. Нет, даже при желании я не смог бы вычеркнуть из памяти
немыслимую картину мира, распростертого передо мной. Томительно долгие
ясельные годы определенно скрывали какой-то момент, который подсознательно
готовил меня к этому зрелищу, - но какой и когда? Мы живем в плену аксиом;
если нам исподволь внушали, что мир, по которому перемещается Город, ничем
не отличается от любого другого мира, то не логично ли допустить, что нас
так же исподволь готовили к догадке диаметрально противоположной?
Подготовка к этому немыслимому зрелищу для меня началась вроде бы в
то утро, когда Дентон впервые вывел меня из Города, чтобы я собственными
глазами убедился, что солнце похоже на что угодно, только не на шар. И
все-таки было и что-то еще... раньше, гораздо раньше.
Я выждал еще два-три дня, вороша память всякий раз, когда выдавалась
свободная минута, затем меня осенило. Как-то под вечер мы с Дентоном
разбили лагерь в открытой местности неподалеку от широкой, ленивой реки, и
тут я, взяв видеокамеру и записывающий блок, в одиночку отправился на
пологий холм примерно в полумиле от лагеря. С вершины холма открывался
широкий вид на северо-восток.
По мере того, как солнце склонялось к горизонту, атмосферная дымка
смягчала его сияние, и, как всегда, стали различимы контуры массивного
диска с устремленными вверх и вниз остриями. Я включил камеру и снял
панораму заката. Потом перемотал пленку и убедился, что изображение
получилось четкое и устойчивое.
Кажется, я мог бы любоваться закатами без конца. Небо наливалось
багрянцем, диск скрывался за горизонтом, а следом стремительно уходило
верхнее острие. Еще несколько минут в центре багрового зарева горело как
бы оранжево-белое пятнышко, потом оно исчезало, и наступала ночь.
Я снова прокрутил пленку, следя за солнцем на крошечном экранчике.
Остановив кадр, я снижал яркость изображения до тех пор, пока контур
светила не стал совершенно отчетливым.
Передо мной в миниатюре возник образ мира. Моего мира. И я был
уверен, что видел это образ неоднократно - задолго до того, как покинул
тесные стены яслей. Странные симметричные изгибы напоминали какой-то
чертеж, который мне когда-то показывали...
Я долго вглядывался в экранчик, потом во мне заговорила совесть, и я
отключил питание - батареи следовало поберечь. Я даже не сразу вернулся к
Дентону, мучительно припоминая, когда же и кто же нарисовал на картоне
четыре кривых и поднял листок над головой, чтобы мы запомнили форму мира,
в котором борется за существование неповоротливый Город Земля.
Карта, которую составляли мы с Дентоном, мало-помалу приобрела
законченный вид. Нарисованная на свитке плотной бумаги, она смахивала на
длинную узкую воронку - острием воронки служила рощица примерно в миле на
север от той точки, где мы видели Город в последний раз. Весь наш
извилистый путь уместился в границах этой воронки, - таким образом,
крупные объекты были обмерены по периметру, и собранные данные мы
проверили и перепроверили.
Наконец, Дентон объявил работу законченной, пришла пора возвращаться
в Город. Со своей стороны, я отснял видеокамерой разведанную нами
местность в разных ракурсах, чтобы Совет навигаторов, если захочет, смог,
выбирая маршрут для Города, взглянуть на эту местность своими глазами. Со
слов Дентона я знал, что за нами последуют другие разведчики, составители
таких же карт-воронок. Вполне вероятно, что их карты начнутся от той же
рощицы, но отклонятся от нашей на пять-десять градусов к востоку или
западу, или, если навигаторы сумеют наметить достаточно безопасный маршрут
в пределах обследованного нами сектора, новые карты примут старт от
какого-то иного пункта и продвинут границы разведанного будущего дальше на
север.
Мы тронулись в обратный путь. Я ожидал, что теперь, собрав данные, за
которыми нас посылали, мы будем скакать день и ночь, не считаясь с
опасностью и пренебрегая отдыхом. Но ничуть не бывало - мы ехали все так
же медленно, даже с ленцой.
- Разве мы не должны спешить? - наконец не стерпел я, заподозрив, что
Дентон медлит в известной мере из-за меня; мне хотелось показать ему, что
я вовсе не прочь поторопиться.
- В будущем спешить некуда и незачем, - последовал ответ.
Я не стал спорить, но ведь наше отсутствие продолжалось никак не
меньше тридцати дней! За это время движение почвы снесло бы Город еще на
три мили к югу, а следовательно, он должен был переместиться как минимум
на три мили севернее, чтобы по крайней мере не очутиться еще ближе к
гибели. Неразведанная территория начиналась всего-то в одной-двух милях от
места стоянки у реки. Короче, собранные нами данные, как мне казалось,
были нужны Городу как воздух...
Обратный путь занял у нас три дня. И на третий день, едва мы
навьючили лошадей и снялись с ночевки, я вдруг припомнил то, что так долго
ускользало от меня. Припомнил ни с того, ни с сего, как обычно в тех
случаях, когда искомое запрятано глубоко в подсознании. А мне-то думалось,
что я исчерпал свою память до самого дна, однако назойливое, бесконечное,
насилие над памятью оказалось не более плодотворным, чем зазубривание
школьных дисциплин во время оно.
И вдруг я понял, что ответ был дан мне на уроках предмета, который я
вовсе не принимал в расчет!
Это было в последние ясельные мили, когда наш учитель завел нас в
дебри высшей математики. Все математические дисциплины неизменно вызывали
у меня отрицательную реакцию - мне было неинтересно, и моя успеваемость
оставляла желать лучшего, - а такое пережевывание абстрактных понятий тем
более.
Мы приступили к изучению функций, и нам показали, как чертить графики
этих функций. Именно графики и дали мне теперь ключ к ответу: у меня
всегда были кое-какие способности к рисованию, и даже абракадабра в ее
графическом выражении вызывала у меня известный интерес. Впрочем, на этот
раз интерес угас через пару-тройку дней, как только обнаружилось, что
график нужен не сам по себе, а для того, чтобы лучше разобраться в
свойствах функции... а я так и не взял в толк, что это за штука.
Один график обсуждали особенно долго и до оскомины детально.
График изображал кривую решений некоего уравнения, где одно решение
было обратным, противоположным, другому. Кривая называлась гиперболой.
Одна часть графика размещалась в положительном квадранте, другая - в
квадранте отрицательном. В обоих квадрантах кривые стремились к
бесконечности, как вверх и вниз, так и в стороны.
Учитель принялся рассуждать о том, что произойдет, если вращать этот
график вокруг одной из его осей. Мне было непонятно, ни зачем вообще нужен
график, ни тем более зачем его надо вращать, и я впал в дремоту. Но все же
заметил, что учитель нарисовал на большом листе картона тело, которое
могло бы получиться в результате подобного вращения.
Тело было непредставимым: диск бесконечного диаметра с двумя
гиперболическими остриями вверху и внизу, сужающимися к бесконечно далекой
точке. Разумеется, сие была математическая абстракция, и я уделил ей
внимания не больше, чем она, на мой взгляд, заслуживала. Но эту
математическую абстракцию нам демонстрировали не просто так, и учитель
рисовал ее не ради любви к рисованию. В окольной манере, в какой велось
все наше обучение в яслях, нам в тот день показали мир, где мне суждено
жить.
5
Мы с Дентоном проехали рощицу у ручейка. Впереди открылся тот самый
проход между холмами.
Я невольно натянул поводья и остановил лошадь.
- Город! - воскликнул я. - Где же Город?..
- Надо думать, по-прежнему у реки.
- Тогда, выходит, Город разрушен!..
Я не видел никакого другого объяснения. Город за все эти тридцать
дней не сдвинулся с места. Что могло задержать его? Только новая атака
туземцев. В противном случае он по меньшей мере достиг бы прохода,
лежащего перед нами.
Дентон наблюдал за мной, еле сдерживая улыбку.
- Вы, наверное, прежде не бывали далеко на север от оптимума? -
осведомился он.
- Нет, не бывал.
- Но вы путешествовали в прошлое. Что случилось, когда вы вернулись?
- На Город напали туземцы.
- Да, конечно, но сколько миль прошло за время вашего отсутствия?
- Семьдесят три.
- То есть гораздо больше, чем вы ожидали?
- Много больше. Я же отсутствовал всего несколько дней, две-три мили
от силы.
- То-то и оно. - Дентон тронул поводья, и мы двинулись дальше. - А на
север от оптимума все наоборот.
- Что наоборот?
- Вам никогда не говорили о субъективном восприятии времени? - Мой
взгляд, тупой и недоуменный, был красноречивее ответа. - К югу от оптимума
субъективное время замедляется. Чем дальше на юг, тем заметнее. А в
Городе, пока он находится вблизи оптимума, время течет более или менее
нормально, и когда вы возвращаетесь из прошлого, вам представляется, что
Город переместился куда дальше и быстрее, чем вы ожидали.
- Но мы сейчас ездили на север...
- Да, и добились прямо противоположного эффекта. На севере наше
субъективное время ускорилось, и нам кажется, что Город застрял на месте.
По опыту предполагаю, что, пока мы с вами прохлаждались на севере, в
Городе прошло дня четыре. Точнее сказать не могу, поскольку сам Город в
настоящий момент отстал от оптимума и находится южнее, чем обычно.
Я довольно долго молчал, стараясь переварить услышанное. Потом
спросил:
- Значит, если бы Город обогнал оптимум, ему не пришлось бы гнаться
за милями с той же скоростью? Он мог бы остановиться?
- Нет. Город остановиться не может.
- Но как же? Если время на севере течет иначе, Город мог бы выгадать
на этом.
- Нет, - повторил он. - Разница в субъективном восприятии времени
относительна.
- Ничего не понимаю, - признался я.
Мы подъезжали к проходу. Коль скоро Город действительно там, где
предсказывал Дентон, то через какие-нибудь десять минут мы увидим его.
- Взаимодействуют два фактора. Один фактор - движение почвы, второй -
субъективные изменения в восприятии времени. Оба фактора безусловно
реальны, но, по нашим данным, не обязательно прямо связаны между собой.
- Тогда почему...
- Постарайтесь понять. Почва движется - в прямом физическом смысле
слова. На севере она движется медленно - и чем дальше на север, тем
медленнее, на юге скорость ее движения возрастает. Если бы мы могли
забраться очень далеко на север, то в конце концов, вероятно, нашли бы
точку, где почва не движется совсем. И напротив, на юге, как мы себе
