двусмысленные, колкие вопросы.
Для нас это была ужасная и томительная пытка. Еще в начале деревни, мы по многим
признакам, пришли к выводу, что население ее в известной мере восприняло
большевизм и наслаждается наступившей свободой. Приветствие новой власти, угрозы
по адресу калединцев и офицеров, проклятия помещикам и контрреволюционерам,
слышанные нами, теперь убеждали нас, что мы не ошиблись. Приходилось, поэтому,
быть готовым ко всему. Не исключалась возможность, что по требованию какого-либо
пьяного солдата, нас позовут в комитет для проверки документов и обыска. В этом
случае, не говоря уже о документах, меня сильно бы компрометировала моя военная
форма (без погон), скрываемая бекешей и особенно контраст между нею и старым
плащом, а кроме того, нас всех -- наличие револьверов. Мы сознательно шли на все
и, в крайности решили дорого продать свою жизнь, для чего держали оружие
наготове.
На деревенской площади критичность нашего положения достигла своего
кульминационного пункта. Между собравшимися и нами произошел последний
решительный бой. Ободренные предшествовавшими успехами и приобретя уже некоторый
опыт, а вместе с тем отчаявшиеся и бившие, так сказать, ва-банк, мы решительно и
энергично огрызались, смело отвечая на сыпавшиеся со всех сторон вопросы,
обращали все в шутку и в результате победили. После этого, возница круто
повернул в боковую малую улицу, где одиночные прохожие, не проявляли к нам уже
столько любопытства, как раньше. Опасность, как будто временно миновала. Мы,
повеселели, довольные, что так удачно вышли из неприятного положения, грозившего
нем в случае осложнения роковыми последствиями. Скоро выехали в поле.
Чувствовалось, что все утомлены, говорить не хотелось, да и, кроме того,
стесняло присутствие возницы. Заметно потеплело и дорога становилась топкой.
Начались ранние зимние сумерки, когда мы никем не тревожимые, достигли деревни
Федоровки. По совету возницы подъехали к дому старосты, у которого, по его
словам, можно было нанять подводу на дальнейший путь. Наступившая темнота
избавила нас от любопытных. Навстречу нам вышел седой, как лунь, глубокий
старик. Черты его лица были резки, даже грубы, но в то же время необыкновенная
54
одухотворенность скрашивала эту неправильность, придавая лицу особую
привлекательность. Его живые, умные и проницательные глаза, составлявшие резкий
контраст с морщинистым лицом, на момент остановились на нас и, надо полагать,
этого ему было достаточно, чтобы сразу определить, что мы не то, за кого себя
выдаем. Однако и после такого открытия, он ничем себя не выдал. Только его
особенная услужливость и предупредительность указывали на то, что в глазах его
мы -- интеллигенты. Говорил он мало, быть может, умышленно не желая создать
неловкое положение и заставить нас смутиться. С изумительным тактом он советовал
нам ехать сейчас же ночью, говоря, что если прежде человеку ночью иногда было
жутко в поле, то теперь наоборот безопаснее быть там, а не в деревне, где люди
забыв Бога и законы, из-за одного озорства, не считаясь ни с чем, чинят
расправы, самосуды, совершая даже убийства. Он считал, что народ заболел ужасной
болезнью, которая быстро заражает здоровых. Надо временно прекратить общение с
людьми и оградить себя от этой заразы, лишающей людей здравого рассудка, совести
и доброго сердца. Много видимо пережил на своем долгом веку этот старик, много
видел, был когда то крепостным, на его глазах произошло раскрепощение крестьян,
дожил до революции и теперь глубоко верил, что все пройдет, народ образумится,
излечится, успокоится и жизнь войдет в обычную колею. С чувством большого
удовлетворения внимательно слушали мы его старческие пророчества и от всего
сердца желали скорейшего их осуществления.
Перекусив, мы с особенным удовлетворением пожали руку этому честному крестьянину
и двинулись дальше напутствуемые его пожеланиями. Своему внуку он приказывал
благополучно доставить нас до места назначения.
Дорога оказалась тяжелой, временами телега грузла по ступицу и слабая, маленькая
лошаденка, напрягая последние силенки, едва ее тащила.
Наш возница на редкость приветливый, но лгало словоохотливый, свое внимание
уделял только лошади; не садясь на подводу, он шел рядом, понукая и все время ее
подбадривая. Решили и мы облегчить груз и, поочередно по парам, шагали за
телегой, обмениваясь впечатлениями минувшего дня и рисуя перспективы возможных
будущих испытаний.
Несмотря на все наши меры, примерно через десять или двенадцать верст, лошаденка
окончательно выбилась из сил и стала. Ни крики, ни кнут уже не помогали, она не
могла сдвинуть с места даже пустую телегу. Дали ей отдохнуть, проехали с
полверсты, стали опять. Видя, что двигаясь так, мы далеко не уедем, наш возница
предложил свернуть на ближайший хутор, обещая там у своего знакомого достать
подводу. Иного выхода не было, пришлось согласиться. Свернули с дороги и общими
усилиями дотащили телегу до ближайшей хаты, за ней в темноте виднелось несколько
других.
Под громкий лай огромной своры собак, набросившихся на нас, после
продолжительного стучания, окриков и переговоров возницы, в избе зажегся огонь,
открылась дверь и нас впустили внутрь.
Хозяин, мужик лет сорока, с лицом избитым оспой, был угрюм и неприветлив. Злобно
косясь на нас, испрошенных гостей, нарушивших
55
его покой, он вначале наотрез отказался везти нас ночью и только энергичное
вмешательство возницы и наши горячие доводы о необходимости нам скорее попасть
на железную дорогу, немного его смягчили. В конце концов, он сдался, натянул
тулуп и вышел запрягать.
Очевидно лай собак, шум телеги, громкие разговоры, -- все вместе взятое, привело
к тому, что для хуторян ночной приезд каких-то неизвестных, не остался тайной.
Не прошло и несколько минут, как они один за другим постепенно наполняли
комнату, располагаясь вдоль стены, здоровались с нами, а затем тупо молчаливо
уставившись на нас, рассматривали нас с жадным любопытством. Сначала длилось
тягостное молчание. Но вот наиболее храбрые из них, в солдатских шинелях,
нарушили молчание -- начав задавать нам все те же старые, знакомые вопросы.
Внутренне волнуясь, но подавляя смущение, мы бойко отвечали, стараясь из
допрашиваемых обратиться в допрашивающих, с целью выиграть время, лучше
ориентироваться, узнать с кем мы имеем дело, дабы неудачным ответом не
восстановить против себя наших слушателей.
Я сильно нервничал: в голове зрела мысль, что заехав сюда мол поступили
неосторожно; благоразумнее было бы идти пешком; мне казалось что хозяин избы и
не думает запрягать, а вышел разбудить хуторян и что-то против нас затевает. Я
не видел конца этим разговорам, так томительно долго тянулись минуты. И только
приход хозяина, заявившего что подвода готова, рассеял наконец мою черную
меланхолию.
Мы поехали. Ночь на редкость выдалась темная, дороги не было видно, и мы всецело
полагались на знание местности нашим возницей. Вскоре повалил мокрый крупный
снег. Сырость пронизывала до костей, мы сильно продрогли и чтобы согреться
соскакивали с телеги, бежали по колено в грязи и разгорячавшись снова взбирались
на подводу. Всю дорогу возница угрюмо молчал и отвечал нам неохотно. С большим
трудом все же удалось вытянуть от него кой-какие сведения о местной жизни и
последние новости. Так например, мы узнали, что от с. Дубовки до ближайшей
железнодорожной станции Поповка, не менее 40 верст, что на пути расположено
несколько выселков и д. Зеленки, от которой до станции около 15 верст. По его
словам, в с. Дубовка крестьяне расправились с помещиками, отобрали усадьбы,
землю, растащили инвентарь, а с теми кто противился, покончили самосудом.
Учитывая такое настроение крестьян с. Дубовки, мы решили миновать это буйное
село, обойдя его. Поэтому, условились не доезжая 4-5 верст до Дубовки оставить
подводу и дальше идти пешком.
Часов в 5 утра вдали, в тумане начали обрисовываться неясные очертания большого
села, указывая на которое крестьянин сказал:
"Вот и Дубовка". Как по команде, мы соскочили с телеги и сославшись на холод,
заявили вознице, что дальше пойдем пешком, тем более добавили мы, что село уже
недалеко и сбиться с дороги нельзя.
Расплатившись с возницей и не обращая внимания на его удивление, мы вскинув
мешки на плечи, бодро двинулись по направлению села. Пройдя версты полторы,
спустились в лощину, круто повернув налево. Так шли еще около часа, а затем
сделали поворот направо. В
56
одном месте дорога разветвлялась. Не зная куда идти, решили разведать: по одной
вызвался пойти есаул, по другой С. Щеглов, а остальные сев под откос, ожидали их
возвращения. Как выяснил С. Щеглов, левая дорога вела на хутор, относительно
правой мы еще не знали, ибо есаул пока не вернулся. Прошло полчаса, а его все не
было и мы начали тревожиться за его судьбу. В предчувствии возможного с ним
несчастья, отправились его разыскивать. С высокого холма, позволявшего на
далекое расстояние видеть, осмотрели всю местность, обыскали ее, но нигде его не
заметили. В бесплодных поисках прошел час, стало совсем светло и наше
беспокойство усилилось. Мы терялись в догадках, не зная что предполагать, что
думать, чем и как объяснить таинственное его исчезновение. Нас совсем сбило с
толку, когда Щеглов сказал, что ему есаул по секрету неоднократно высказывал
мысль, что по его мнению гораздо безопаснее пробираться одному на Дон, чем в
компании. Вследствие этого, мы могли полагать, что есаул, с заранее обдуманной
целью, оставил нас, решив самостоятельно продолжать путь. Такое предположение
становилось вероятным, особенно если учесть его замкнутость и мрачное настроение
в последние дни. Но все же нас тяготило сомнение и беспокойство за него, если он
случайно попал к большевикам. С другой стороны, чувствовалась обида, если он
умышленно поступил так и не счел нужным о своем намерении поделиться с нами,
причинив этим лишние волнения и заставив нас терять время на его розыски.
Подождали еще немного, а затем двинулись в путь, каждый по своему объясняя
случай. На перекрестке свернули и пошли по дороге на хутор.
Погода изменилась: вместо снега пошел дождь, на нас не было сухой нитки и мы с
трудом волокли ноги по липкой и глубокой грязи.
Уже 4 часа мы были в пути, но в общей сложности едва ли сделали больше 12 верст.
Дорога была безлюдна, крестьяне встречались редко и мы свободно болтали.
Только после полудня, голодные, полузамерзшие, усталые от непривычной долгой
тяжелой ходьбы, мы подошли к д. Зеленки. Я с Щегловым пошли искать подводу.
Население деревни состояло, по-видимому, из немцев колонистов. На это указывал
особенный наружный вид домиков, их чистота, порядок во дворах, высокие, крепкие,
с железными осями тарантасы и сытые, сильные с лоснящимися боками лошади.
Разговор с крестьянами был короткий, чисто деловой, никаких ненужных слов,
никаких любопытных вопросов. Договорились скоро и через несколько минут мы
быстро катили к ст. Поповка каковую достигли к вечеру.
Здесь нас ждало приятное разочарование: станция носила вид мирной, заброшенной,
вместо обычной распущенной солдатни, на ней было только 3-4 мужика, да столько
же деревенских баб. Мы уже предвкушали прелесть отдыха, собираясь обогреться,
как подошел полупассажирский поезд, шедший на Царевоконстантинов. Не теряя
времени, поспешили в него сесть. После полуторосуточного путешествия по
непролазной грязи под дождем и снегом, вагон третьего класса показался нам
салоном.
57
Только здесь почувствовали мы полный упадок сил чему, думается, значительно
способствовали бессонная ночь, голод и сильное нервное напряжение. Все члены
ныли, томил голод, хотелось спать, но мокрое белье, прилипая к телу раздражало и
мешало согреться. Немного скудно перекусили, а потом стали дремать,
предварительно условившись что двое спят, а другие бодрствуют.
Ночь прошла спокойно, пассажиров почти не было, нас никто не беспокоил и рано
утром следующего дня мы достигли ст. Царевоконстантинов. Здесь, нам опять
