нет, ибо по моим убеждениям, долг каждого офицера быть сейчас там, где идет
борьба с большевиками. По моему лучше, если суждено погибнуть, то погибнуть там
с оружием в руках, нежели сидеть здесь без дела или в ином месте и ожидать своей
участи стать очередной жертвой озверелой толпы пьяных солдат или рабочих".
38
"Итак, господа," -- закончил я, -- ни ручаться, ни гарантировать я вам ничего не
могу, предо мною будущее столь же темно, как и перед Вами. Если судьбе угодно,
мы, быть может, благополучно проберемся в Донскую землю, но не исключена
возможность, что нас поймают и тогда жестокая расправа с нами неминуема".
Несмотря на то, что я умышленно сгущал краски, дабы они яснее представили себе
опасность и вдумчивее отнеслись к принятию решения, они, внимательно выслушав
меня, категорически заявили, что и при этих условиях они все равно поедут. Такое
их решение я искренно приветствовал.
Отъезд назначили на следующий день 8-го января. Было условленно ехать в казачьих
эшелонах, но, если таковые не шли бы, то не откладывать свой отъезд, а
отправляться первым пассажирским поездом и уже в пути присоединиться к казакам.
Выяснение этих вопросов взял на себя С. Щеглов. Принесенные им сведения дали
мало утешительного. О дне отправки казачьих эшелонов ему узнать не удалось, в
виду чего мы решили ехать пассажирским поездом, идущим на Екатеринослав через
Знаменку.
Весь день 8 января прошел в ликвидации ненужных вещей, в заготовке поддельных
документов, в чем сильно помог пор. Щеглов, предусмотрительно запасшийся
бланками и печатью своей пулеметной команды и, наконец, в подборе одеяния,
соответствующего документам.
Маскарад наиболее удался пор. Щеглову и есаулу Т., менее капитану и прапорщику и
только я остался, как и раньше в полубуржуйской одежде, как и подобало
представителю губернской управы по закупке керосина.
Я без смеха не мог смотреть на Сережу, который в заплатанном солдатском
полушубке, издававшем ужасный специфический запах, в рваных сапогах, ухарски
заломленной фуражке с полуоторванным козырьком -- производил отталкивающее
впечатление, напоминая собою заправского, распущенного солдата-большевика.
Предугадать все случайности в пути и хотя бы приблизительно предвидеть ту
обстановку, в которой мы могли очутиться, было, конечно, немыслимо. Поэтому,
условились только, основательно забыть о чинах, ехать, по возможности, парами,
друг друга называть по именам и, в случае каких либо осложнений с кем-либо, не
выдавать других, утверждая, что знакомство произошло случайно в пути.
Около 9 час. вечера мы были на вокзале. За большую взятку носильщик согласился
указать нам стоявший примерно Б полуверсте от станции состав, который в 11. 30
час. вечера должен быть отправлен на Екатеринослав. Нашему разочарованию не было
границ, когда добравшись до поезда, почти за 3 часа до отхода, мы нашли его уже
битком набитым, чрезвычайно пестрой публикой.
После энергичных поисков, нам удалось отвоевать одно отделение III-ro класса, и
кое-как разместиться. Публика прибывала ежеминутно и в буквальном смысле слова
со всех сторон облепила вагоны, размещаясь даже и на крыше. В нашем отделении,
вместо положенных 6 человек, вскоре оказалось четырнадцать. Нас пять, две сестры
милосердия, четыре по виду мирных солдата, какая-то старушка и двое штатских.
Часть разместилась на полу, были заняты все проходы.
39
уборную солдаты обратили в купэ, тем самым лишив публику возможности ею
пользоваться. Вагоны не отапливались. Однако холода мы не испытывали, ибо
ужасная скученность человеческих тел, сидевших и лежавших одно на другом, их
усиленное испарение и нездоровое дыхание, делали температуру теплой и
одновременно зловонной.
В момент подачи нашего состава к перрону, на поезд произошла настоящая атака
людей, не попавших в него предварительно, как мы. Воздух огласился отчаянными
криками, ругательствами, проклятиями В ход были пущены штыки, приклады,
послышался звон разбиваемых стекол и в каком-то диком исступлении люди лезли со
всех сторон, через двери и окна. Несколько человек ворвалось и к нам. Не найдя
места не только сесть, но даже стать, они застыли в каких-то неестественных
акробатических положениях, уцепившись одной рукой за полку, уже и без того
грозившую обрушиться под тяжестью нескольких человек, сидевших на ней, и ногой
упершись в колено или грудь внизу лежавших. Мы дружно запротестовали и несмотря
на ругательства и угрозы совместными усилиями выпроводили новых пришельцев. и
сообща с солдатами: бывшими с нами, приняли меры не допускать больше никого в
наше отделение.
Около полуночи поезд, наконец, двинулся. Не описывая подробно этого путешествия
-- скажу только, что длилось оно трое суток и ночью 10 января поезд пришел на
станцию Знаменка. Все это время, мы не могли сомкнуть глаз, вынужденные сидеть в
одном и том же положении, отчего члены совершенно окоченели, страшно ныли и мы
едва держались на ногах. О передвижении по вагону нельзя было и думать.
Сообщение с внешним миром происходило через окно и то в крайнем случае, на малых
станциях, дабы не дать повода и другим, тщетно пытавшимся попасть в поезд,
воспользоваться тем же путем. Несмотря на присутствие женщин, солдаты отправляли
естественные потребности здесь же в вагоне на глазах всех, используя для этого
свои ранцы, котелки или фуражки. Хамские выходки и нецензурные ругательства уже
не резали ухо, с этим все как-то свыклись.
Еще в пути мы условились сойти на ст. Знаменка, передохнуть, выждать казачьи
эшелоны и с ними следовать далее.
Было около 2 часов ночи, когда поезд подошел к ст. Знаменка, кипевшей публикой,
подавляющее большинство которой составляли солдаты. Станцией владели украинцы.
Не успели мы выйти из вагона и смешаться с толпой, как эта последняя стала
проявлять признаки странного и непонятного для нас беспокойства. Мало заметное в
начале волнение быстро перешло в настоящую панику. Раздались крики: "большевики,
большевики", и публика бросилась а рассыпную, куда попало, толкая и опережая
один другого. Как бы спасаясь от невидимого врага с резким свистом двинулся и
наш поезд. Мы словно оцепенели, смотря на это паническое бегство людей, не видя
большевиков, не зная истинной причины происшедшего и только напряженно
соображая, как лучше нам поступить: остаться или тоже скрыться. В этот
критический момент, какая то темная фигура вынырнув словно из-за угла, и быстро
пробегая по перрону, видимо обратила на нас внимание. Подойдя ко мне почти
вплотную и всмотревшись в полумраке в мое лицо, незнакомец тихо,
40
но довольно внятно, сказал: "Г-н полковник. Вам оставаться здесь опасно. Вы
видели, как украинская стража бросила станцию и побежала. Сейчас сообщено по
телеграфу, что матросский карательный эшелон через несколько минут прибывает на
станцию, с целью навести здесь революционный порядок. Я могу укрыть Вас в
местечке, где имею комнату, но надо торопиться". Можно себе представить, мое
изумление, когда я услышал все это и особенно, когда в говорившем узнал никого
другого, как субъекта из казачьего бюро в Киеве, наружность которого еще тогда
произвела на меня отвратное впечатление. На раздумывание времени не было,
приходилось немедленно соглашаться или отвергнуть предложение. Голова усиленно
работала: мне казалось, что если это ловушка, то мы легко можем избавиться от
нее раньше, чем он приведет в исполнение свой замысел. "Я не один", -- заявил я
--"со мной четыре приятеля". -- "Они тоже могут идти с Вами" -- ответил
незнакомец.
Через минуту, мы гуськом уже шагали по узким, грязным и темным закоулкам
еврейского местечка, прилегающего к ст. Знаменка, за незнакомцем, которого,
кстати сказать, успел рассмотреть и узнать и пор. Щеглов. После получасовой
ходьбы достигли маленького, мрачного домика, входную дверь которого открыл наш
гид, приглашая нас войти. Комната, куда мы попали, была совершенно изолирована и
почти пуста. Кроме двух-трех стульев, маленького дивана, да одного стенного
надбитого зеркала, в ней ничего не было. Зажженный огарок дополнил убожество
обстановки.
"Здесь Вы в полной безопасности", -- сказал наш проводник. -- "Сейчас я должен
идти и только утром смогу вернуться к Вам, чтобы рассказать обо всем, что
произойдет на станции". -- С этими словами он, сделав общий поклон, быстро
скрылся.
Оставшись одни, мы осмотрелись, обменялись впечатлениями, немного взгрустнули,
разочарованные, что вместо столь ожидаемого отдыха, нас постигло неприятное
приключение, а затем беззаботно рас-1янулись на полу, каждый предавшись своим
мыслям. Но, не успели мы еще крепко заснуть, как были внезапно разбужены сильной
стрельбой, каковая в первый момент нам казалось происходит в непосредственной от
нас близости. Действительно, скоро не было сомнений, что стрельба идет в
соседней с нами комнате- и судя по ее темпу и силе из нескольких винтовок
одновременно. Растерявшись от неожиданности, мы притаились, наспех приготовили
оружие, мысленно упрекая себя, что попались на удочку и позволили какому-то
проходимцу так легко себя одурачить и заманить в ловушку.. Вскоре стрельба
стихла. Наступила тишина, но сон пропал. В комнате стало светать и причудливые в
начале очертания предметов стали принимать естественную форму.
Сережа Щеглов пошел на разведку. Вернувшись он нас обрадовал, заявив, что в
местечке спокойно и никаких, как ему показалось, большевиков нет. Почти вслед за
ним появился и наш незнакомец. По его словам, ночная тревога была совершенно
ложной. Вместо карательного большевистского отряда на станцию прибыло два
казачьих эшело-
41
на, 11 Донского полка и отдельной казачьей сотни, в каковые мы, он считает,
можем поместиться и спокойно продолжать путь дальше. "Я знаю", -- прибавил он --
"что ночью вы, вероятно, были встревожены стрельбой украинского караула,
помещавшегося в соседней с вами комнате. Вчера я забыл предупредить вас об этом:
ночью же, караул, по не выясненным еще причинам, но очевидно считая, что станция
и часть местечка, занята большевиками, открыл частый огонь, результатом чего, из
жителей было двое убито и несколько ранено". Поблагодарив его за эти сведения и
за ночлег, мы все же сочли за лучшее, немедленно отправиться на вокзал и
обеспечить себе возможность дальнейшего следования.
При нашем появлении на станции, нам бросились в глаза казачьи эшелоны, вокруг
которых деловито возились казаки, делая уборку лошадей и совершая свой утренний
туалет. Заметно было, что они держатся вблизи своих вагонов, не смешиваясь с
вокзальной публикой.
Командир отдельной сотни, молодой сотник, к которому я обратился с просьбой
принять меня и моих спутников в его эшелон весьма приветливо и сочувственно
отнесся ко мне, но откровенно ответил, что без предварительного согласия своих
казаков, находящихся в теплушке, в которой он едет, он не может исполнить мою
просьбу. "Я уверен, Г-н полковник, что они согласятся", добавил он -- "тем
более, что Вы наш казак". Его переговоры быстро увенчались успехом и через
несколько минут мы уже были в теплушке, располагаясь на отведенных нам местах. В
ней размещались, главным образом, казаки старики-староверы. Никогда 'из моей
памяти не изгладится искреннее чувство признательности и глубокой благодарности
за ту заботу и трогательную услужливость, которые проявили ко мне эти рядовые
казаки. С чисто отцовской заботливостью, они словно соперничая один перед
другим, наперерыв старались предугадать и выполнить мое желание. Чуткой казачьей
душой они инстинктивно сознавали неестественность создавшихся условий, всячески
стремились смягчить суровую действительность и в то же время выказать мне
особенное внимание и уважение. Мне отвели лучшее место в теплушке, ближе к печи,
принесли свежего сена, набили тюфяк, откуда-то появилось подобие подушки, вместо
одеяла предложили свои тулупы. И все это делали абсолютно бескорыстно и тогда,
когда мы офицеры, были предметом общей, злостной травли. Механически нас
