заволновался. В нем что-то происходило. Видно, правда, ничего
не было, но жизнь чувствовалась.
- Черт знает что! - возмущался командир. - Воняет чем-то.
Почти дерьмом несет, и никого не найдешь! - командир даже встал
и прошелся по центральному, потом он сел:
- Командир БЧ-5! - обратился он к механику.
- Есть!
- Что "есть"?! Все мне говорят "есть", а говном продолжает
нести! Где эти трюмные, мать их уети! Разберитесь наконец!
Командир БЧ-5 встал и вышел. Командиру не сиделось, он
опять вскочил:
- Старпом!
- Я!!!
- Что у вас творится в центральном?! Где организация?! Где
все?! Куда все делись?!
Старпом сказал: "Есть!" - и тоже пропал. Наступила тишина,
которая была гораздо тишинее той, прошлой тишины. Туман полез в
центральный, и тут, опережая его, в центральный ввалился комдив
три и, ни слова не говоря, с безумным взором, вывалил к ногам
командира груду дезодорантов, одеколонов, лосьонов и
освежителей.
- Сейчас! - сказал он горячечно. - Сейчас, товарищ
командир! Все устраним! Все устраним!
- Что!!! - -заорал командир, все еще не понимающий. - Что
вы устраните?! Что?!
- Аллахвердиев!..
- Что Аллахвердиев?!
- Он...
- Ну?!
- Гальюн в трюм продул... зараза!..
- А-а-а... а вытяжной... вытяжной пустили?!
- Сейчас... сейчас пустим, товарищ командир, не
волнуйтесь!..
- Не волнуйтесь?! - и тут командир вспомнил про Академию
наук, правда, несколько не в той форме: - Я тебе "пущу"
вытяжной! Ты у меня уйдешь в академию! Все документы вернуть! В
прочный корпус тебе нужно, академик, гальюны продувать...
вместе с твоим толстожопым механиком! Сами будете продувать,
пока всех своих киргизов не обучите! Всех раком поставлю! Всех!
И в этом ракообразном состоянии... - командир еще долго бы
говорил и говорил о "киргизах" и о "ракообразном состоянии", но
тут центральный вызвал на связь верхний вахтенный.
- Есть, центральный!
- На корабль спускается командующий и... и (вахтенный
забыл это слово). - Ну?! - ...и вице-президент Академии наук
СССР...
И наступил "черный песец". Командир, как укушенный,
подскочил к люку, сунул в него голову и посерел: на центральный
надвигалась необъятная задница. То была задница Академии наук!
Командир задергался, заметался, потом остановился, и вдруг в
прыжке он схватил с палубы дезодоранты и освежители и начал ими
поливать и поливать, прямо в надвигающийся зад академику, и
поливал он до тех пор, пока тот не слез. Академик слез,
повернулся, а за ним слез командующий, а командир успел пнуть
ногой под пульт одеколоны и дезодоранты и представиться.
Академик потянул носом воздух и пожевал:
- М-м... да... э-э... а у вас всегда так... м-м... Э-э...
пахнет?..
- Так точно! - отчеканил командир.
- Э-э... что-то не додумали наши ученые... с очисткой...
мда, не додумали... - покачал головой академик.
Командующий был невозмутим. Он тоже покачал головой, мол,
да, действительно, что-то не додумали, и проводил академика до
переборки во второй отсек. Командир следовал за ними, соблюдая
уставную дистанцию, как верная собака. Он был застегнут,
подтянут, готов к исполнению. У переборки, когда зад академика
мелькнул во второй раз, командующий повернулся к командиру и
тихо заметил:
- Я вам додумаю. Я вам всем додумаю. Я вам так додумаю,
что месяц на задницу сесть будет страшно. Потому что больно
будет сесть... Слезьми... все у меня изойдете... слезьми...
Флотская организация
Жили-были в Севастополе два крейсера; крейсер "Крым" и
крейсер "Кавказ". Они постоянно соревновались в организации
службы. Подъем флага и прочие регалии происходили на них
секунда в секунду, а посыльные катера отходили ну просто
тютелька в тютельку, на хорошей скорости, пеня носом, по
красивой дуге. Командиры обоих кораблей приветствовали друг
друга с той порцией теплоты и сердечности, которая только
подчеркивала высокое различие. Команды крейсеров, можно
сказать, дружили, но во всем, даже в снимании женщин и в легком
питии, хорошим тоном считалась равная скорость.
Время было послевоенное, голодное, и отдельным женщинам,
проще говоря, теткам, разрешалось забирать остатки с камбуза.
Ровно в 14.00 они вместе с ведрами загружались в оба катера и
отправлялись забирать на оба крейсера. Катера никогда не
опаздывали - 14.00 и баста. И вот однажды свезли на берег двух
шифровальщиков. Те направились прямо в штаб и надолго там
застряли. Стрелка подползала к 14-ти часам, и командир одного
из крейсеров, дожидаясь отправления, жестоко страдал. Скоро
14.00, а этих двух лахудр не наблюдается. Тяжелое это дело -
ожидание подчиненных, просто невыносимое. Командир неотрывно
смотрел на дорогу, поминутно обращаясь к часам. Оставалось пять
минут до возникновения непредсказуемой ситуации, и тут вдалеке
показались эти два урода - шифровальщики. Они шли в легком
променаде и болтали, а перед ними, шагов за десять, в том же
направлении шлепали и болтали две тетки с ведрами под камбузную
баланду.
- И-и-из-ззза-д-ву-х-бли-иии-де-й! - тонко закричал
командир шифровальщикам, передавая в голосе все свое непростое
страдание, - нарушается флотская организация!
Тетки, приняв крик на свой счет, прибавили шагу, а за ними
и шифровальщики.
- Быстрей! - возмутился командир. - Бегом, я сказал!
Тетки побежали, а за ними и шифровальщики. Их скорость не
влезала ни в какие ворота, стрелка подкрадывалась к 14- ти
часам.
- Антилопистей, суки, антилопистей!!! - заорал командир,
время отхода мог спасти только отборнейший мат.
- Вы-де-ру! - бесновался командир. - Всех выдеру!
Громыхая ведрами, высоко вскидывая коленями юбки, мчались,
мчались несчастные тетки, а за ними и шифровальщики, тяжело
дыша. "Кавалькада" неслась наперегонки с секундной стрелкой. В
эту гонку вмешались все: кто-то смотрел на бегущих, кто-то на
стрелку, кто-то шептал: "Давай! Давай!" Все! Первыми свалились
с причала тетки, за ними загремели шифровальщики - каждый в
свой катер, и ровно а 14.00, тютелька в тютельку, катера
отвалили и на хорошей скорости, пеня носом, разошлись,
направляясь к крейсерам по красивой дуге.
* Я ВСЕ ЕЩЕ МОГУ... *
Я все еще могу...
Я все еще могу отравить колодец, напустить на врага
зараженных сусликов, надеть противогаз за две секунды.
Я могу запустить установку, вырабатывающую ядовитые дымы,
отличить по виду и запаху адамсит от фосгена, иприт от зомана,
Си-Эс от хлорацетофенона.
Я знаю "свойства", "поражающие факторы" и "способы".
Я могу не спать трое суток, или просыпаться через каждый
час, или спать сидя, стоя; могу так суток десять.
Могу не пить, столько же не есть, столько же бежать или
следовать марш-бросками по двадцать четыре километра, в полной
выкладке, выполнив команду "Газы!", то есть в противогазе, в
защитной одежде; вот только иногда нужно будет сливать из-под
маски противогаза пот - наши маски не приспособлены к тому,
чтоб он сливался автоматически, - особенно если его наберется
столько, что он начинает хлюпать под маской и лезть в ноздри.
Я хорошо вижу ночью, переношу обмерзание и жару. Я не
пугаюсь, если зубы начинают шататься, а десны болеть и из-под
них, при надавливании языком, появляется кровь. Я знаю, что
делать.
Я знаю съедобные травы, листья; я знаю, что если долго
жевать, то усваивается даже ягель.
Я могу плыть - в штиль или в шторм, по течению или против,
в ластах и не в ластах, в костюме с подогревом или вовсе без
костюма. Я долго так могу плыть. Я могу на несколько месяцев
разлучаться с семьей, могу выступить "на защиту интересов",
собраться, бросив все, и вылететь черт-те куда. Могу жить по
десять человек в одной комнате, в мороз, могу вместе с женами -
своей, чужими - отогреваясь под одеялами собственным дыханием,
надев водолазные свитера.
Могу стрелять - в жару, когда ствол раскаляется, и - в
холод, когда пальцы приклеиваются к металлу.
Могу разместить на крыше дома пулеметы так, чтобы
простреливался целый квартал, могу разработать план захвата или
нападения, могу бросить гранату или убить человека с одного
удара - человека так легко убить. Я все это еще могу...
Пиджак
Его взяли на флот из торпедного института; из того самого
института, где создаются наши военно-морские торпеды. Его взяли
и сделали из него офицера. На три года. Не знаю, зачем.
Юный ученый-торпедист; вот такая огромная, в смысле
мозгов, башка, очки с толстыми линзами, беспомощное лицо и
взгляд потусторонний. Он был и в самом деле не от мира сего, он
был от мира того, от мира науки.
Он читал электронные схемы, потом паял, опять читал и
опять паял, вместо того чтобы взять прибор и потрясти его, чтоб
он заработал.
И профессия у него была секретная, а кроме нее, он ничего
не знал, ничего не любил и ни о чем не говорил.
И с женщинами ему не везло. Он не умел смешить женщину, а
женщину нужно постоянно смешить, иначе она тебя бросит.
Женщины его бросали, и он ужасно расстраивался. Когда на
него надели форму, то она на нем сидела, как коза на заборе.
Форма на настоящем офицере сидит по-особенному. Офицер как
бы слит с формой; а слит он потому, что сам по себе офицер
довольно необычное биологическое формирование.
Офицер служит. И служит так, как почти невозможно служить.
Офицер даже во сне - служит.
Офицер берет в руки то, что руками обычно не берется, и
несет это "то" куда-то неизвестно куда; там он садится на то,
что ни в коем случае не должно плавать, а должно тут же
утонуть, и плывет на нем, плывет долго, годами плывет, потому
как он - офицер флота. Офицер ест, пьет, сидит, встает, идет -
не как все люди.
Офицер страдает, мечтает, надеется и не задает при этом
вопросов. Офицер...
А это был не офицер. Но главная сложность состояла в том,
что он не прошел училище, а это прекрасная школа. После этой
прекрасной школы ничему не удивляешься, а он удивлялся. Он
удивлялся всему и задавал вопросы.
- А зачем это? - спрашивал он, и ему объясняли.
- Неужели такое возможно? - говорил он, и ему говорили,
что возможно.
- Как же так? - терялся он, и ему говорили: а вот так.
- Не может быть! - восклицал он, и ему говорили, что
может.
Словом, он был похож на ручную белую крысу, которую взяли
и временно бросили в садок к помоечным пасюкам.
Другими словами, это был гражданский пиджак; он был пиджак
из тех пиджаков, которые после первого ядерного удара, после
паники в обозе и взаимного уничтожения, придут, во всем
разберутся и сразу же победят.
Ну, во время войны - понятно, а сейчас куда его деть? Куда
деть на флоте молодого ученого с башкой, не приспособленного ни
к чему? Что ему можно доверить?
Ему можно доверить дежурство по камбузу, патруль, канаву
старшим копать, грузить старшим чего-нибудь не очень ценное и
подметать веником.
Нет, пожалуй, камбуз нельзя ему доверить: у него там все
свистнут - и все люди разбегутся. Патруль? В патруль тоже
нельзя: там на одних рефлексах иногда приходится действовать, а
у него рефлексов нет. Нет! Только грузить и только подметать! А
канаву копать?
- А вот тут надо подумать. На сколько он у нас?
- На три года.
- Ох уж эти ученые, академики. Нет, на канаву нельзя. Там
соображать надо. Нет, только грузить картошку и подметать. Все!
Хватит ему на три-то года.
Жил он в гостинице с длинными коридорами и
номерами-бойницами по обеим сторонам. При посещении "того
