оскорбительным, сколь и непонятным. Ну, хорошо, от доктора Йейбогуса ничего
другого и не приходится ожидать. Он просто жирный неуч, где ему, бедняге,
понять, как нужно обращаться с порядочным человеком. Мне жаль его. Я его
прощаю. Но вы, мистер Глиддон, и вы, Силк, вы столько путешествовали и жили
в Египте, почти, можно сказать, родились там, вы, так долго жившие среди
нас, что говорите по-египетски, вероятно, так же хорошо, как пишете на своем
родном языке, вы, кого я всегда был склонен считать верными друзьями мумий,
- право же, уж кто-кто, а вы могли бы вести себя лучше. Вы видите, что со
мною возмутительно обращаются, но преспокойно стоите в стороне и смотрите.
Как это надо понимать? Вы дозволяете всякому встречному и поперечному
снимать с меня мои саркофаги и облачения в таком непереносимо холодном
климате. Что я, по-вашему, должен об этом думать? И наконец, самое вопиющее,
вы содействуете и попустительствуете этому жалкому грубияну доктору
Йейбогусу, решившемуся потянуть меня за нос. Что все это значит?
Естественно предположить, что, услышав эти речи, мы все бросились
бежать, или впали в истерическое состояние, или же дружно шлепнулись в
обморок. Любое из этих трех предположений напрашивается само собой. Я
убежден, что, поведи мы себя таким образом, никто бы не удивился. Более
того, честью клянусь, что сам не понимаю, как и почему ничего подобного с
нами не произошло. Разве только причину нужно искать в так называемом духе
времени, который действует по принципу "все наоборот" и которым в наши дни
легко объясняют любые нелепицы и противоречия. А может быть, дело тут в том,
что мумия держалась уж очень естественно и непринужденно, и потому речи ее
не прозвучали так жутко, как должны были бы. Словом, как бы то ни было, но
из нас ни один не испытал особого трепета и вообще не нашел в этом явлении
ничего из ряда вон выходящего.
Я, например, ничуть не удивился и просто отступил на шаг подальше от
египетского кулака. Доктор Йейбогус побагровел и уставился в лицо мумии,
глубоко засунув руки в карманы панталон. Мистер Глиддон погладил бороду и
поправил крахмальный воротничок. Мистер Бакингем низко опустил голову и
сунул в левый угол рта большой палец правой руки.
Египтянин посмотрел на него с негодованием, помолчал минуту, а затем с
язвительной усмешкой продолжал:
- Что же вы не отвечаете, мистер Бакингем? Вы слышали, о чем вас
спрашивают? Выньте-ка палец изо рта, сделайте милость!
При этом мистер Бакингем вздрогнул, вынул из левого угла рта большой
палец правой руки и тут же возместил понесенный урон тем, что всунул в
правый угол названного отверстия большой палец левой руки.
Так и не добившись ответа от мистера Б., мумия обратилась к мистеру
Глиддону и тем же безапелляционным тоном потребовала объяснений от него.
И мистер Глиддон дал пространные объяснения на разговорном египетском
языке. Не будь в наших американских типографиях так плохо с- египетскими
иероглифами, я бы с огромным удовольствием привел здесь целиком в исконном
виде его превосходную речь.
Кстати замечу, что вся последующая беседа с мумией происходила на
разговорном египетском через посредство (что касается меня и остальных
необразованных членов нашей компании) - через посредство, стало быть,
переводчиков Глиддона и Бакингема. Эти джентльмены говорили на родном языке
мумии совершенно свободно и бегло, однако я заметил, что временами (когда
речь заходила о понятиях и вещах исключительно современных и для нашего
гостя совершенно незнакомых) они бывали принуждены переходить на язык
вещественный. Мистер Глиддон, например, оказался бессилен сообщить
египтянину смысл термина "политика", покуда не взял уголек и не нарисовал на
стене маленького красноносого субъекта с продранными локтями, который стоит
на помосте, отставив левую ногу, выбросив вперед сжатую в кулак правую руку,
закатив глаза и разинув рот под углом в 90 градусов. Точно так же мистеру
Бакингему не удавалось выразить современное понятие "прорехи в экономике" до
тех пор, пока, сильно побледнев, он не решился (по совету доктора Йейбогуса)
снять свой новехонький сюртук и показать спину крахмальной сорочки.
Как вы сами понимаете, мистер Глиддон говорил главным образом о той
великой пользе, какую приносит науке распеленывание и потрошение мумий.
Выразив сожаление о тех неудобствах, которые эта операция доставит ему,
одной мумифицированной личности по имени Бестолковео, он кончил свою речь,
намекнув (право, это был не больше чем тонкий намек), что теперь, когда все
разъяснилось, неплохо бы продолжить исследование. При этих словах доктор
Йейбогус опять стал готовить инструменты.
Относительно последнего предложения оратора у Бестолковео нашлись
кое-какие контрдоводы идейного свойства, какие именно, я не понял; но он
выразил удовлетворение принесенными ему извинениями, слез со стола и пожал
руки всем присутствующим.
По окончании этой церемонии мы все занялись возмещением ущерба,
понесенного нашим гостем от скальпеля. Зашили рану на виске, перебинтовали
колено и налепили на кончик носа добрый дюйм черного пластыря.
Затем мы обратили внимание на то, что граф (ибо таков был титул
Бестолковео) слегка дрожит - без сомнения, от холода. Доктор сразу же
удалился к себе в гардеробную и вынес оттуда черный фрак наимоднейшего
покроя, пару небесно-голубых клетчатых панталон со штрипками, розовую, в
полоску chemise [Сорочку (франц.).] широкий расшитый жилет, трость с
загнутой ручкой, цилиндр без полей, лакированные штиблеты, желтые замшевые
перчатки, монокль, пару накладных бакенбард и пышный шелковый галстук. Из-за
некоторой разницы в росте между графом и доктором (соотношение было примерно
два к одному) при облачении египтянина возникли небольшие трудности; но
потом все кое-как уладилось и наш гость был в общем и целом одет. Мистер
Глиддон взял его под руку и подвел к креслу перед камином, между тем как
доктор позвонил и распорядился принести ему сигар и вина.
Разговор вскоре оживился. Всех, естественно, весьма заинтересовал тот
довольно-таки потрясающий факт, что Бестолковее оказался живым.
- На мой взгляд, вам давно бы следовало помереть, - заметил мистер
Бакингем.
- Что вы! - крайне удивленно ответил граф. - Ведь мне немногим больше
семисот лет! Мой папаша прожил тысячу и умер молодец молодцом.
Тут посыпались вопросы и выкладки, с помощью каковых было скоро
выяснено, что предполагаемая древность мумии сильно преуменьшена. Со времени
заключения ее в элейтиадские катакомбы прошло на самом деле пять тысяч
пятьдесят лет и несколько месяцев.
- Мое замечание вовсе не относилось к вашему возрасту в момент
захоронения, - пояснил Бакингем. - Готов признать, что вы еще сравнительно
молоды. Я просто имел в виду тот огромный промежуток времени, который, по
вашему же собственному признанию, вы пролежали в асфальтовых смолах.
- В чем, в чем? - переспросил граф.
- В асфальтовых смолах.
- А-а, кажется, я знаю, что это такое. Их, вероятно, тоже можно
использовать. Но в мое время употреблялся исключительно бихлорид ртути,
иначе - сулема.
- Вот еще чего мы никак не можем понять, - сказал доктор Йейбогус. -
Каким образом получилось, что вы умерли и похоронены в Египте пять тысяч лет
назад, а теперь разговариваете с нами живой и, можно сказать, цветущий?
- Если б я действительно, как вы говорите, умер, - отвечал граф, -
весьма вероятно, что я бы и сейчас оставался мертвым, ибо, я вижу, вы еще
совершенные дети в гальванизме и не умеете того, что у нас когда-то
почиталось делом пустяковым. Но я просто впал в каталептический сон, и мои
близкие решили, что я либо уже умер, либо должен очень скоро умереть, и
поспешили меня бальзамировать. Полагаю, вам знакомы основные принципы
бальзамирования?
- М-м, не совсем, знаете ли.
- Понятно. Плачевная необразованность! Входить в подробности я сейчас
не могу, по следует вам сказать, что бальзамировать - значило у нас в Египте
остановить на неопределенный срок в животном организме абсолютно все
процессы. Я употребляю слово "животный" в самом широком смысле, включающем
как физическое, так и духовное, и витальпое бытие. Повторяю, ведущим
принципом бальзамирования у нас была моментальная и полная остановка всех
животных функций. Иными словами, в каком состоянии человек находился в
момент бальзамирования, в таком он и сохраняется. Я имею счастье
принадлежать к роду Скарабея и поэтому был забальзамирован живым, как вы
можете теперь убедиться.
- К роду Скарабея? - воскликнул доктор Йейбогус.
- Да. Скарабей был своего рода наследственным гербом одной очень
знатной и высокой фамилии. Принадлежать к роду Скарабея означало просто быть
членом этой фамилии. Мои слова надо понимать фигурально.
- Но как это связано с тем, что вы остались живы?
- Да ведь у нас в Египте повсеместно принято было перед
бальзамированием трупа удалять внутренности и мозг. Одни только Скарабеи не
подчинялись этому обычаю. Следовательно, не будь я Скарабеем, я остался бы
без мозга и внутренностей, а в таком виде жить довольно неудобно.
- Я понял, - сказал мистер Бакингем. - Стало быть, все попадающиеся нам
цельные мумии принадлежали к роду Скарабея?
- Без сомнения.
- Я думал, - кротко заметил мистер Глиддон, - что Скарабей - один из
египетских богов.
- Из египетских богов? - вскочив, воскликнула мумия.
- Да, - подтвердил известный путешественник.
- Мистер Глиддон, вы меня удивляете, - произнес граф, снова усевшись в
кресло. - Ни один народ на земле никогда не поклонялся более чем одному
богу. Скарабей, ибис и прочие были для нас (как иные подобные существа для
других) всего лишь символами, media [Посредниками (лат.).] при поклонении
Создателю, который слишком велик, чтобы обращаться к нему прямо.
Наступила пауза. Потом доктор Йейбогус продолжил разговор.
- Правильно ли будет предположить на основании ваших слов, - спросил
он, - что в нильских катакомбах лежат и другие мумии из рода Скарабея,
сохранившие состояние витальности?
- В этом не может быть сомнения, - отвечал граф. - Все Скарабеи, по
случайности бальзамированные заживо, живы и в настоящее время. Даже среди
тех, кого забальзамировали нарочно, тоже могут отыскаться по недосмотру
душеприказчиков оставшиеся в гробницах.
- Не будете ли вы столь добры объяснить, что означает "забальзамировали
нарочно"? - попросил я.
- С великим удовольствием, - отозвалась мумия, доброжелательно осмотрев
меня в монокль, поскольку это был первый вопрос, который задал ей лично я. -
С великим удовольствием. Обычная продолжительность человеческой жизни в мое
время была примерно восемьсот лет. Крайне редко случалось, если не считать
экстраординарных происшествий, что человек умирал, не достигнув
шестисотлетнего возраста. Бывали и такие, что проживали дольше десяти сотен.
Но естественным сроком жизни считалось восемьсот лет. После того как был
открыт принцип бальзамирования, который я вам ранее изложил, нашим философам
пришла мысль удовлетворить похвальную людскую любознательность, а заодно
содействовать развитию наук, устроив проживание этого естественного срока по
частям с перерывами. Для истории, например, такой способ жизни, как
показывает опыт, просто необходим. Скажем, ученый-историк, дожив до пятисот
лет и употребив немало стараний, напишет толстый труд. Затем прикажет себя
тщательно забальзамировать и оставит своим будущим душеприказчикам строгое
