отчетливей.
Все эти положения, повторяю, суть общие прописи месмеризма, так что и
нет нужды докучать ими читателям. Цель у нас совершенно иная. Я решил, чего
бы это мне ни стоило и назло всем злопыхателям и маловерам, просто изложить
поподробней и без всяких комментариев в высшей степени примечательное
содержание моей беседы с человеком, бодрствующим во сне.
Я долгое время пользовал с помощью месмерического воздействия человека,
о котором в дальнейшем пойдет речь (мистера Вэнкерка), и резкое усиление
внушаемости, а также повышенная месмерическая восприимчивость уже, как и
положено, были достигнуты. Много месяцев подряд он боролся с чахоткой,
открытый процесс протекал мучительно, и мне удалось посредством ряда
манипуляций несколько облегчить его страдания, и вот в ночь со среды на
четверг пятнадцатого числа текущего месяца меня позвали к его одру.
Больного мучили острые боли в области сердца, он еле дышал, налицо были
все признаки астмы. Как правило, ему при этих спазмах приносили облегчение
горчичники, прикладывавшиеся к нервным центрам, но на этот раз, сколько их
ни прикладывали, они никакого действия не оказывали.
Когда я вошел, он поздоровался с приветливой улыбкой; несмотря на
страдания, он, казалось, был бодр и ясен духом.
- Сегодня я послал за вами, - сказал он, - не за тем, чтобы вы избавили
меня от страданий, - я хочу, чтобы вы удовлетворили мое любопытство по
поводу некоторых ощущений, поразивших меня в прошлый раз, которые
чрезвычайно заинтересовали меня и озадачили. Вы помните, как недоверчиво
относился я до сих пор к вопросу о бессмертии души. Не могу отрицать, что
где-то, и, похоже, как раз в той самой душе, существования которой я не
признавал, всегда жила смутная догадка о ее бытии. Но в уверенность она
никак не превращалась. И тут я просто терялся. Вполне понятно, что все
попытки разобраться логически лишь укрепляли мое недоверие. Мне посоветовали
обратиться к Кузену. Я изучал его взгляды и по его собственным трудам, и по
книгам его европейских и американских последователей. Мне, например, достали
"Чарлза Элвуда" мистера Браунсона. Я читал эту книгу особенно вдумчиво. В
целом она показалась мне логичной, но, к сожалению, элементарной логики явно
недостает именно тем ее частям, в которых обосновывается неверие ее героя. В
итоге, - что, как мне кажется, просто бросается в глаза, - ему, при всем его
уме, не удается убедить даже самого себя. В конце он, подобно правительству
Тринкуло, уже просто не помнит, о чем шла речь сначала. Короче говоря, я
довольно скоро понял, что если человека и можно убедить в его бессмертии, то
одними лишь чисто умозрительными теориями, которые испокон веков в таком
почете у моралистов Англии, Франции, Германии, тут не обойтись. Умозрения,
пожалуй, и занятны, и по-своему небесполезны, но для постижения духа нужно
что-то другое. Я пришел к выводу, что так уж все мы, видно, устроены, и
философия так никогда и не приучит нас рассматривать качества как нечто
предметное само по себе. Мы, может быть, и рады бы, но ни ум, ни чувства не
приемлют этого.
Так вот, повторяю, я смутно чувствовал в себе душу, хоть разумом - не
верил. Но в последнее время это чувство во мне заметно углубилось, разум же
настолько далеко пошел ему навстречу, что сейчас я уже затрудняюсь
определить, где кончается одно и где начинается другое. Притом же оказалось
нетрудно убедиться, что это положение - результат месмерического
воздействия. Объяснить свою мысль яснее я мог бы, только высказав
предположение, что месмерическое озарение позволяет мне схватывать самый ход
рассуждений, который, пока я нахожусь в этом необычном состоянии, я могу
проследить, но который - такова сама месмерическая феноменальность подобного
состояния - становится недоступен моему пониманию в нормальных условиях,
тогда в сознании остаются лишь результаты этих рассуждений. Бодрствующему во
сне рассуждения и вывод - то есть причина и конечный результат - даны
нераздельно. В естественном же состоянии причина исчезает, и остается -да и
то, пожалуй, лишь частично - один результат.
- Эти соображения навели меня на мысль, что если, когда я буду усыплен,
мне задать поискусней ряд наводящих вопросов, то из этого, пожалуй, вышел бы
толк. Вы часто наблюдали, на какое глубокое самопостижение способен
бодрствующий во сне - удивительную осведомленность, которую он обнаруживает
по части особенностей месмерического транса; на эту его способность к
углублению в себя лучше всего и ориентироваться, чтобы составить подобный
катехизис по всем правилам.
Я, разумеется, согласился на предложенный эксперимент. Несколько пассов
погрузили мистера Вэнкерка в месмерический сон. Он сразу же задышал легче,
и, казалось, все его муки тут же как рукой сняло. Разговор принял вот какой
оборот: В. в нашем диалоге - это больной, П. - я сам.
П. Вы спите?
В. Да - нет; я предпочел бы заснуть покрепче.
П. (проделав еще ряд пассов). А теперь?
В. Теперь да.
П. Что вы думаете об исходе вашей теперешней болезни?
В. (после долгих колебаний, говорит словно через силу), Только смерть.
П. Печалит ли вас мысль о смерти?
В. (не задумываясь). Нет-нет!
П. Разве подобная перспектива прельщает вас?
В. Если бы я бодрствовал, мне хотелось бы умереть, а сейчас мне все
равно. Месмерическое состояние настолько близко к смерти, что мне хорошо и
так.
П. Будьте добры, объяснитесь, мистер Вэнкерк.
В. Я бы рад, но боюсь, мне эта задача не по плечу. Вы задаете не те
вопросы.
П. Как же тогда мне вас спрашивать?
В. Вы должны начать с самого начала.
П. С начала! Но где оно, это начало?
В. Вы же знаете, что начало есть бог. (Сказано это было глухим,
прерывистым голосом и, судя по всему, с глубочайшим благоговением.)
П. Так что же такое бог?
В. (несколько минут остается в нерешимости). Я не знаю, как это
объяснить.
П. Разве бог - не дух?
В. В бытность свою наяву я знал, что вы понимаете под словом "дух", но
теперь оно для меня - слово и больше ничего... Такое же, к примеру, как
истина, красота - то есть обозначение какого-то качества.
П. Но ведь бог нематериален?
В. Нематериальности не существует. Это просто слово. То, что
нематериально, не существует вообще, если только не отождествлять предметы с
их свойствами.
П. А бог, стало быть, материален?
В. Нет. (Этот ответ просто ошеломил меня.)
П. Так что же он в таком случае?
В. (после долгого молчания, бессвязно). Я представляю себе, но словами
это передать трудно. (Снова долгое молчание.) Он не дух, ибо он - сущий. И.
вместе с тем он и не материален в вашем понимании. Но есть также та. ступени
превращений материи, о которых человеку ничего не известно; более простые и
примитивные пробуждают более тонкие и изощренные, более изощренные
пронизывают собою более простые. Атмосфера, например, возбуждает
электричество, а электричество насыщает собой атмосферу. Градации материи
восходят все выше, по мере утраты ею плотности и компактности, пока мы не
добираемся до материи, уже совершенно лишенной предметности - нерасторгаемой
и единой; и здесь закон, побуждающий к действию силы и проникновения,
преображается. Эта первоматерия, или нерасторжимая материя, не только
проникает собой все сущее, но и побудительная причина всего сущего и, таким
образом, сама в себе и есть все сущее. Эта материя и есть бог. И то, что
люди силятся воплотить в слове "мысль", есть эта материя в движении.
П. Метафизики утверждают, что всякое деяние сводится к движению и
мысли, и что вторая является прообразом первого.
В. Да, утверждают; и мне теперь ясно, в чем здесь заблуждение. Движение
- это действие духа, а не мысли. Нерасторжимая материя, иди бог, в покое и
есть (насколько мы можем приблизиться к пониманию этого) то, что люди
называют духом. А сила самопобуждаемого движения (по своему конечному
результату эквивалентного человеческой воле) в нерасторжимой материи
является результатом ее неделимости и вездесущности, - как это происходит, я
не знаю и теперь ясно понимаю, что никогда уже п не узнаю. Но нерасторжимая
материя, приведенная в действие законом или свойством, заключенным в ней
самой, и есть мысль.
П. Не можете ли вы уточнить понятие, которое вы называете
"нерасторжимой материей"?
В. Известные людям вещества, по мере восхождения материи на более
высокие ступени, становятся все менее доступными чувственному восприятию.
Возьмем, например: металл, кусок древесины, каплю воды, воздух, газ,
теплоту, электричество, светоносный эфир. Мы же называем все эти вещества и
явления материей, охватывая таким образом единым и всеобщим определением все
материальное; но так или иначе, а ведь не может быть двух представлений,
более существенно отличных друг от друга, чем то, которое связано у нас в
одном случае с металлом и в другом - со светоносным эфиром. Как только дело
доходит до второго, мы чувствуем почти неодолимую потребность отождествить
его с бесплотным духом или с пустотой. И удерживает нас от этого только то
соображение, что он состоит из атомов; но даже и тогда мы ищем себе опору в
понятии об атоме как о чем-то, хотя бы и в бесконечно малых размерах, но
все-таки имеющем плотность, осязаемость, вес. Устраните понятие о его
атомистичности - и мы уже не в состоянии будем рассматривать эфир как вполне
реальное вещество, или, во всяком случае, как материю. За неимением лучшего
определения нам пришлось бы называть его духом. Сделаем, однако, от
рассмотрения светоносного эфира еще один шаг дальше и представим себе
вещество, которое настолько же бесплотней эфира, насколько эфир бесплотней
металла, - и мы наконец приблизимся (вопреки всем ученым догмам) к массе,
единственной в своем роде, - к нерасторжимой материи. Потому что, хотя мы и
примиряемся с бесконечной малостью самих атомов, бесконечная малость
пространства между ними представляется абсурдом. Ибо тогда непременно
возникло бы какое-то критическое состояние, какая-то степень разреженности,
когда, если атомы достаточно многочисленны, промежуточное пространство между
ними должно было бы совершенно исчезнуть и вся их масса - абсолютно
уплотниться. Ну, а поскольку само понятие об атомистической структуре в
данном случае исключается, природа этой массы неизбежно сводится теперь к
нашему представлению о духе. Совершенно очевидно, однако, что наше вещество
по-прежнему остается материей. По правде говоря, мы ведь не можем уяснить
себе, что такое дух, поскольку не в состоянии представить себе то, чего не
существует. И обольщаемся мыслью, будто составили себе о нем какое-то
понятие потому только, что обманываем себя представлением о нем как о
бесконечно разреженном веществе.
П. По-моему, ваша мысль об абсолютном уплотнении наталкивается на одно
возражение, которое невозможно оспаривать; оно заключено в том ничтожно
малом сопротивлении, которое испытывают небесные тела при своем обращении в
мировом пространстве, - сопротивлении, которое, как теперь установлено со
всей очевидностью, существует в каких-то размерах, но настолько мало, что
его совершенно не заметило даже Ньютоново всевидящее око. Мы знаем, что
сопротивление тел зависит главным образом от их плотности. Абсолютное
уплотнение даст абсолютную плотность. А там, где нет промежуточного
пространства, не может быть и податливости. И абсолютно плотный эфир был бы
для движения звезд преградой бесконечно более могучей, чем если бы они
