всевозможных тонких яств. Это поистине варварское изобилие не поддается
описанию. Мяса было столько, что хватило бы для пира сынов Енаковых.
Никогда в жизни не видывал я столь широкого, столь необузданного
расточения жизненных благ. Но вкуса во всем этом ощущалось очень
немного, и мои глаза, привыкшие к ровному мягкому свету, жестоко
страдали от ослепительного сверкания бесчисленных восковых свечей в
серебряных канделябрах, которые были расставлены на столе и по всей
комнате - везде, где только удалось найти для них место. Прислуживало
несколько расторопных лакеев, а за большим столом в дальнем углу сидело
человек семь-восемь со скрипками, флейтами, тромбонами и барабаном. Эти
молодцы жестоко досаждали мне за обедом, извлекая время от времени из
своих инструментов бесконечно разнообразные звуки, которые должны были
изображать музыку, и, по-видимому, доставляли большое удовольствие всем
присутствовавшим, за исключением меня.
В общем, я никак не мог избавиться от мысли, что во всем происходящем
перед моими глазами очень много bizarre <Причудливого, странного
(франц.)>, но ведь в конце-то концов на свете встречаешь людей любого
склада, с любым образом мыслей, любыми традициями и привычками. К тому
же я достаточно путешествовал, чтобы стать приверженцем принципа nil
admirari <Ничему не удивляться (лат.)>, и вот, сохраняя полное
хладнокровие, я занял место по правую руку от хозяина и, отнюдь не
страдая отсутствием аппетита, воздал должное щедрому угощению, которое
передо мною стояло.
Беседа за столом была оживленной и общей. Дамы, как водится, болтали
без умолку. Вскоре я убедился, что общество почти целиком состояло из
людей образованных; а сам хозяин оказался неисчерпаемым источником
веселых анекдотов. Видимо, он любил поговорить о своих обязанностях
директора Maison de Sante, и вообще все присутствовавшие, к великому
моему изумлению, с большой охотой рассуждали о помешательстве. Забавные
истории относительно разных "пунктиков" пациентов следовали одна за
другой.
- Был у нас здесь один тип, - заявил низенький толстяк, сидевший
справа от меня, - был у нас здесь один тип, который вообразил себя
чайником. К слову сказать, прямо поразительно, как часто в мозгу у
помешанных застревает именно эта бредовая идея. Едва ли найдется во
Франции хоть один сумасшедший дом без такого человека-чайника. Наш
господин был чайником английского производства и каждое утро исправно
начищал себя оленьей замшей и мелом.
- А еще, - подхватил высокий мужчина, сидевший напротив, - был у нас
здесь не так давно один субъект, который вбил себе в голову, что он
осел, - говоря в переносном смысле, он был совершенно прав, этого нельзя
не признать. И какой же беспокойный был пациент, сколько трудов нам
стоило держать его в узде! Одно время он не желал есть ничего, кроме
чертополоха; но от этой фантазии мы его живо избавили, настаивая на том,
чтобы он ничего другого не ел. А к тому же он еще постоянно лягался -
вот так.., вот так...
- Мосье де Кок, извольте вести себя прилично, - прервала оратора
пожилая дама, сидевшая рядом с ним. - Поосторожнее, прошу вас, не
дрыгайте ногами. Вы мне испортили все платье, а ведь оно парчовое! Разве
так уж необходимо, в самом деле, иллюстрировать свою мысль столь
наглядным способом? Наш друг легко понял бы вас и без того. Честное
слово, вы почти такой же осел, каким воображал себя тот бедняга. У вас
все это так естественно получается, право!
- Mille pardons! Ma'mselle! <Тысяча извинений, мамзель! (франц.).> -
отвечал мосье де Кок, выслушав такое внушение. - Тысяча извинений! У
меня и в мыслях не было причинить вам хоть малейшее неудобство!
Мадемуазель Лаплас, мосье де Кок имеет честь пить за ваше здоровье!
И с этими словами мосье де Кок низко поклонился, весьма церемонно
поцеловал кончики своих пальцев и чокнулся с мадемуазель Лаплас.
- Разрешите мне, mon ami, - сказал мосье Майяр, обращаясь ко мне, -
разрешите предложить вам кусочек этой телятины а-ля святой Мену - она
бесподобна, вот увидите!
В это мгновение трое дюжих лакеев после долгих усилий благополучно
водрузили наконец на стол огромное блюдо, или, вернее, целую платформу,
на которой, как я сначала решил, покоилось monstrum, horrendum, informe,
ingens, cui lumen ademptum <Страшное, нечто огромное, жуткое, детище
мрака (лат.).>. При ближайшем рассмотрении оказалось, впрочем, что это
всего-навсего маленький теленок: он был зажарен целиком и стоял на
коленях, а во рту у него было яблоко, - так обычно жарят в Англии
зайцев. - Благодарю вас, не беспокойтесь, - ответил я. - Сказать по
правде, я не такой уж поклонник телятины а-ля святой.., как бишь вы ее
назвали? Мне кажется, что желудок мой с ней не справится. Попробую-ка я,
с вашего разрешения, кролика - вот только тарелку переменю.
На столе было еще несколько блюд поменьше, с обыкновенной, как мне
показалось, крольчатиной по-французски - лакомейший morceau <Кусочек
(франц.).>, смею вас заверить.
- Пьер, - крикнул хозяин, - перемените господину тарелку и положите
ему ножку этого кролика au chat <Под кошку (франц.).> - Этого.., как?
- Этого кролика au chat.
- Гм, благодарю вас, не стоит, пожалуй. Лучше я возьму себе ветчины.
"Никогда не знаешь толком, чем тебя кормят за столом у этих
провинциалов, - подумал я про себя. - Благодарю покорно, не, нужно мне
ни их кроликов под кошку, ни в равной мере кошек под кролика".
- А еще, - подхватил оборвавшуюся было нить разговора какой-то гость
с бледным, как у мертвеца, лицом, сидевший на конце стола, - а еще,
припоминаю, был у нас однажды среди прочих забавных чудаков пациент,
который упорно утверждал, будто он кордовский сыр, и ходил повсюду с
ножом в руке, приставая к приятелям и умоляя их отрезать у него ломтик
от ноги.
- Да, несомненно он был полный идиот, - вмешался тут еще кто-то, - но
все же его и сравнивать нельзя с тем экземпляром, который каждому из нас
известен, за исключением лишь вот этого приезжего господина. Я говорю о
человеке, который принимал себя за бутылку шампанского и то и дело
откупоривался, стреляя пробкой и шипя, - вот таким манером...
Тут говоривший (на мой взгляд, это было верхом невоспитанности)
засунул большой палец правой руки за левую щеку и выдернул его со
звуком, напоминавшим хлопанье пробки, а затем, подражая пенящемуся
шампанскому и ловко прижимая язык к зубам, издал резкий свист и шипение,
не прекращавшиеся в течение нескольких минут. Я отчетливо увидел, что
такое поведение пришлось не совсем по вкусу мосье Майяру, но он не
промолвил ни слова, и в разговор вступил очень тощий и очень маленький
человечек в большом парике.
- А еще был здесь один простофиля, - сказал он, - которому казалось,
что он лягушка. К слову сказать, он ни капельки не походил на лягушку.
Жаль, что вам не довелось встретиться с ним, сэр, - продолжал тощий
господин, обращаясь ко мне, - вы получили бы истинное наслаждение, видя,
какой естественности ему удалось достигнуть. Если, сэр, этот человек не
был лягушкой, то я могу только выразить сожаление по этому поводу. Ах,
уж это его кваканье - вот так: о-о-гх! о-о-о-гх! Прекраснейший звук в
мире! Си-бемоль, да и только! А когда он, бывало, выпьет
стаканчик-другой вина да положит локти на стол - вот так! - да растянет
рот до ушей - вот так! - да как заворочает глазами - вот так! - да как
заморгает с быстротою, уму непостижимой, - ну, сэр, тут уж (беру на себя
смелость прямо заявить вам об этом), тут уж вы решительно остолбенели
бы, восхищаясь талантами этого человека!
- Нисколько в этом не сомневаюсь, - отозвался я.
- А еще, - сказал кто-то из сидевших за столом, - был здесь премилый
проказник, который принимал себя за понюшку табака и все страдал, что
никак не может зажать самого себя между указательным и большим пальцами.
- А еще был здесь некто Жюль Дезульер. Вот уж у него действительно
были какие-то странные фантазии: он помешался на том, будто он тыква, и
без конца надоедал кухарке, умоляя запечь его в пирог, - но кухарка с
негодованием отказывалась. Что до меня, то я далеко не уверен, что этот
пирог с тыквой а-ля Дезульер, был бы таким уж невкусным блюдом!
- Удивительно! - воскликнул я и вопрошающе взглянул на мосье Майяра.
- Ха-ха-ха! - заливался смехом этот джентльмен. - Хе-хе-хе! хи-хи-хи!
хо-хо-хо! ху-ху-ху! Право же, великолепно! Не удивляйтесь, mon ami, наш
друг - остряк, этакий, знаете ли, drole <Проказник (франц.).>, не
принимайте его всерьез!
- А еще, - раздался голос с другого конца стола, - еще был здесь один
шут гороховый - тоже выдающаяся личность в своем роде. Он свихнулся от
любви и вообразил, будто у него две головы: одна - Цицерона, а другая -
составная: от макушки до рта - Демосфенова, а ниже, до подбородка, -
лорда Брума. Может быть, он и ошибался, но он любого сумел бы убедить в
своей правоте - уж очень был красноречив! У него была настоящая страсть
к публичным выступлениям, страсть непреодолимая и необузданная. Бывало,
как вскочит на обеденный стол - вот так!.. - и как...
Тут сосед и, по-видимому, один из приятелей говорившего, положил ему
руку на плечо и прошептал на ухо несколько слов; тот немедленно оборвал
свою речь и опустился на стул.
- А еще, - заявил во всеуслышание, перестав шептать, приятель
предыдущего оратора, - был здесь Буллар-волчок. Я называю его волчком
потому, что им овладела забавная, но вовсе не столь уж нелепая фантазия
- будто он стал волчком. Вы бы от смеха померли, если б на него
поглядели. Он мог вертеться на одном каблуке целый час без передышки -
вот так...
Тут приятель, которого он сам только что угомонил, оказал ему в
точности такую же услугу.
- А все-таки, - крикнула во всю мочь старая леди, - ваш мосье Буллар
в лучшем случае - сумасшедший, и к тому же крайне глупый сумасшедший.
Человек-юла! Слыханное ли это дело, позвольте спросить? Чепуха! Вот
мадам Жуаез - та была гораздо благоразумнее, как вам известно. У нее
тоже была своя фантазия, но фантазия, исполненная здравого смысла и
доставлявшая удовольствие всякому, кто имел честь быть знакомым с этой
особой. После долгих размышлений она обнаружила, что по какой-то
случайности обратилась в молодого петушка и стала держать себя
соответствующим образом. Она хлопала крыльями поразительно удачно - вот
так! вот так! А ее пение... Ах, оно было просто восхитительно!
Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку-у-у-у-у!
- Мадам Жуаез, прошу вас вести себя прилично! - вмешался тут наш
хозяин, весьма рассерженный. - Либо держите себя так, как подобает даме,
либо сейчас же уйдите вон из-за стола! Выбирайте!
Мадам Жуаез (я был немало удивлен, услышав, как после описания мадам
Жуаез, только что сделанного пожилой дамой, ее называют этим же именем)
вспыхнула до корней волос и была, казалось, до крайности сконфужена
выговором. Она опустила голову и не произнесла в ответ ни звука. Но
другая, на сей раз более молодая леди, поддержала разговор. Это была моя
старая знакомая - красивая девушка из маленькой гостиной.
- О, мадам Жуаез и в самом деле была дура! - воскликнула она. - Зато
во взглядах Эжени Сальсафетт действительно чувствовался трезвый ум. Это
была очень красивая и до болезненности скромная молодая дама, которая
считала обычный способ одеваться непристойным и хотела изменить его так,
чтобы быть вне, а не внутри своего платья. В конце концов это не так уж
сложно. Вы должны только сделать так.., а потом так.., так.., так.., и
так...
- Mon Dieu! Мадемуазель Сальсафетт, - раздался одновременно десяток
