- Ни о ком из них. Но не отпускай веревку чересчур быстро; корзина
может зацепиться за выступ вон той скалы и тогда горе нам! - ибо
ценности святилища будут из нее извергнуты.
С помощью грубого приспособления тяжело нагруженную корзину спустили
в толпу солдат; и сверху было смутно видно, как римляне собрались
вокруг; но огромная высота и туман мешали разглядеть, что там делается.
Прошло полчаса.
- Мы опоздаем, - вздохнул по прошествии этого времени фарисей,
заглядывая в пропасть, - мы опоздаем! Кафалим снимет нас с должности.
- Никогда больше не вкушать нам от тука земли! - подхватил
Абель-Фиттим. - Не умащать бороды благовонным ладаном - не повивать
чресел тонким храмовым полотном.
- Рака! - выругался бен Леви. - Рака! Уж не вздумали ли они украсть
наши деньги? О, святой Моисей! Неужели они взвешивают священные сикли
скинии?
- Вот наконец-то сигнал! - воскликнул фарисей. - Сигнал! Подымай,
Абель-Фиттим! - Тяни и ты, Бузи бен Леви! - Либо филистимляне еще не
отпустили корзину, либо Господь смягчил их сердца, и они положили нам
увестистое животное.
И гизбаримы изо всех сил тянули за веревку, а корзина медленно
поднималась среди сгустившегося тумана.
***
- Бошох хи! - вырвалось у бен Леви спустя час, когда на конце веревки
обозначилось что-то неясное. - Бошох хи!
- Бошох хи! Вот тебе на! Это должно быть баран из энгедийских рощ,
косматый, как долина Иосафата!
- Это первенец стада, - сказал Абель-Фиттим. - Я узнаю его по блеянию
и по невинным очертаниям тела. Глаза его прекраснее самоцветов из
священного нагрудника, а мясо подобно меду Хеврона.
- Это тучный телец с пастбищ Васана, - промолвил фарисей. - Язычники
поступили великодушно. Воспоем же хвалу. Вознесем благодарность на
гобоях и псалте-рионах. - Заиграем на арфах и на кимвалах - на цитрах и
саквебутах.
Только когда корзина была уже в нескольких футах от гизбаримов,
глухое хрюканье возвестило им о приближении огромной свиньи.
- Эль Эману! - воскликнули все трое, возводя глаза к небу и выпуская
из рук веревку, отчего освобожденная свинья полетела на головы
филистимлян. - Эль Эману! С нами бог! Это трефное лясо!
ПРЕЖДЕВРЕМЕННЫЕ ПОХОРОНЫ
Эдгар Аллан ПО
ONLINE БИБЛИОТЕКА http://bestlibrary.org.ru
Есть сюжеты поразительно интересные, но и настолько кошмарные, что
литература не может узаконить их, не отступив от своего назначения. И
придумывать их писателю не следует, иначе он вызовет только досаду и
отвращение. Только суровость и величие самой правды дает полную и
благоговейную уверенность в необходимости их воплощения. У нас дух
захватывает от "мучительного упоения" описаниями переправы через
Березину. Лиссабонского землетрясения, Лондонской чумы, резни в
Варфоломеевскую ночь или гибели ста двадцати трех узников, задохнувшихся
в Черной яме в Калькутте. Но потрясает в этих описаниях именно факт,
действительность, история. Окажись они выдумкой - мы прочли бы их с
отвращением.
Я привел из истории несколько классических примеров катастроф,
поражающих нас своим величием, но особенно трагический характер сообщают
каждой из них ее неслыханные размеры. Однако же, в долгом, скорбном
перечне человеческих несчастий немало найдется и таких, когда человек
становится единственной жертвой страданий, еще больших, чем на этих
несметных торжищах гибели и опустошения. Ведь есть та степень муки и
такое бездонное отчаяния, до которых можно довести только одного,
отдельно взятого человека, а не много народу сразу. От самых чудовищных
мук страдают всегда единицы, а не массы, и возблагодарим Господа за это
его милосердие!
Самое же тяжкое изо всех испытаний, когда-либо выпадавших на долю
смертного, - погребение заживо. А подобные случаи - не редкость, совсем
не редкость, с чем люди мыслящие вряд ли станут спорить. Границы между
жизнью и смертью темны и очень приблизительны. Кто скажет, где кончается
одна и начинается другая? Известно, то при некоторых заболеваниях
создается видимость полного прекращения жизнедеятельности, хотя это еще
не конец, а только задержка. Всего лишь пауза в ходе непостижимого
механизма. Проходит определенный срок - и, подчиняясь какому-то скрытому
от нас, таинственному закону, магические рычажки и чудесные колесики
снова заводятся. Серебряная струна была спущена не совсем, золотая чаша
еще не расколота вконец. А где же тем временем витала душа?
Но помимо вывода a priori <До опыта (лат.).>, что каждая причина
влечет за собой свое следствие, и случаи, когда жизнь в человеке
замирает на неопределенный срок, вполне естественно, должны иногда
приводить к преждевременным похоронам, - безотносительно к подобным,
чисто умозрительным, заключениям, прямые свидетельства медицинской
практики и житейского опыта подтверждают, что подобных погребений
действительно не счесть. Я готов по первому же требованию указать хоть
сотню таких случаев, за подлинность которых можно ручаться. Один из них
весьма примечателен, к тому же и его обстоятельства, вероятно, еще
памятны кое-кому из читающих эти строки, - произошел он сравнительно
недавно в городке близ Балтимора, где вызвал большое смятение и наделал
много шума. Жена одного из самых уважаемых граждан, известного адвоката
и члена конгресса, заболела вдруг какой-то непонятной болезнью, перед
которой искусство врачей оказалось совершенно бессильным. Страдала она
неимоверно, а затем умерла, или ее сочли умершей. Никто не заподозрил,
да никому и в голову, конечно, не могло прийти, что смерть еще не
наступила. Все признаки были как нельзя более убедительны. Лицо, как
всегда у покойников, осунулось, черты заострились. Губы побелели, как
мрамор. Взор угас. Тело остыло. Пульса не стало. Три дня тело оставалось
в доме, оно уже совсем окоченело и стало словно каменным. В конце концов
с похоронами пришлось поторопиться, так как показалось, что труп уже
разлагается.
Женщину захоронили в фамильном склепе, и три года туда никто не
заглядывал. На четвертый год усыпальница была открыта - доставили
саркофаг; но, увы! какой страшный удар ожидал мужа, собственноручно
отпиравшего склеп! Едва дверцы растворились, фигура в белом с сухим
треском повалилась ему в объятия. То был скелет его жены в еще не
истлевшем саване.
После обстоятельного расследования выяснилось, что она пришла в себя
примерно на вторые сутки после захоронения, билась в гробу, пока тот не
упал с подставки или специального выступа на пол, раскололся, и ей
удалось выбраться. Налитая доверху керосиновая лампа, которую по
оплошности забыли в гробнице, вся выгорела, хотя масло могло и просто
улетучиться. На площадке у входа, откуда ступени спускались в эту камеру
ужаса, был брошен большой обломок гроба, которым она, видимо, колотила в
железную дверь, силясь привлечь внимание. Потом, выбившись из сил, она
лишилась чувств или тогда же и умерла от ужаса, а когда падала, саван
зацепился за железную обшивку с внутренней стороны двери. В таком
положении она и оставалась, так и истлела - стоя.
А один случай погребения заживо произошел в 1810 году во Франции при
таких обстоятельствах, которые убеждают в правильности поговорки, что
правда всякой выдумки странней. Героиней этой истории стала мадемуазель
Викторина Лафуркад, молодая девица из знатной семьи, богатая и собою
красавица. Среди ее бесчисленных поклонников был Жюльен Боссюе, бедный
парижский litterateur <Литератор (франц.).> или журналист. Его
одаренность и обаяние снискали ему внимание богатой наследницы, которая,
казалось, полюбила его всем сердцем; но аристократическая гордость
рассудила по-своему - девушка отвергла его и вышла замуж за некоего
мосье Ренелля, банкира и довольно видного дипломата. После женитьбы,
однако, сей джентльмен стал относиться к ней весьма пренебрежительно,
возможно, и просто держал в черном теле. Несколько лет она влачила самое
жалкое существование, а потом умерла.., во всяком случае, состояние ее
настолько походило на смерть, что все были введены в заблуждение. Ее
схоронили - не в склепе, а в неприметной могилке на деревенском кладбище
у нее на родине. Обезумев от отчаяния, терзаясь воспоминаниями о
единственной и несравненной, влюбленный едет из столицы в глухую
провинцию, к ней на могилу, возымев романтическое намерение вырыть
покойницу и взять ее чудные волосы. Он прибывает на место. В полночь
выкапывает гроб, поднимает крышку и уже готов срезать волосы, как вдруг
замирает на месте - глаза любимой открываются. Несчастную похоронили
живой! Жизнь еще теплилась в ней, и ласки возлюбленного пробудили от
летаргии, которую приняли за смерть. Боссюе тотчас же перенес ее в
деревенскую гостиницу. Будучи человеком, сведущим в медицине, он понял,
что для восстановления ее сил нужны самые сильнодействующие стимуляторы
- за ними дело не стало. И вот жизнь вернулась к ней. Она узнала своего
избавителя. И оставалась у него, пока здоровье ее понемногу не
восстановилось. Женское сердце не камень, и последнего урока,
преподанного любовью, оказалось достаточно, чтобы смягчить его. Она
принесла его в дар Боссюе. К мужу она уже не возвращалась и, так и не
сообщив ему о своем воскресении из мертвых, бежала с возлюбленным в
Америку. Двадцать лет спустя они вернулись во Францию, уверенные, что
годы изменили внешность Викторины настолько, что друзья не узнают ее. Но
их расчеты не оправдались, и при первой же встрече мосье Ренелль узнал
жену и заявил свои супружеские права. Она отклонила его требование
вернуться, и суд взял ее сторону, решив, что, в силу исключительности
обстоятельств дела и за истечением давности, брак может считаться
расторгнутым не только по совести, но и по закону.
Лейпцигский "Хирургический журнал", - журнал в высшей степени
авторитетный и заслуживший настолько добрую славу, что не мешало бы
кому-нибудь из американских книготорговцев заняться его переизданием у
нас в переводе на английский, - помещает в последнем номере отчет об
одном несчастном случае, имеющем отношение к нашей теме.
Некий артиллерийский офицер, мужчина гигантского роста и
несокрушимого здоровья, был сброшен необъезженной лошадью, очень сильно
ударился при падении головой, тотчас же лишившись сознания: на черепе
была легкая трещина, но жизнь его была вне опасности. Трепанация прошла
как нельзя лучше. Ему отворили кровь и приняли все необходимые меры. Но
он начал цепенеть, положение становилось все более катастрофическим, и в
конце концов решили, что он умер.
Погода стояла теплая, и схоронили его с поспешностью просто
неприличной на кладбище из тех, что попроще. Похороны состоялись в
четверг. В воскресенье на кладбище повалил" гуляющие, и к полудню
какой-то крестьянин поднял страшный переполох, уверяя, что когда он
сидел на могиле нашего офицера, то ясно почувствовал толчки, словно
кто-то возится под землей. Сначала на клятвенные заверения этого чудака
почти не обращали внимания, но ужас его был неподделен, и он твердил
свое с таким упорством, что народ забеспокоился. Мигом появились лопаты,
разрыть могилу, - до того неглубокую, что стыдно сказать, - было делом
нескольких минут, и вот появилась голова ее постояльца. Казалось, он был
мертв; но он почти прямо сидел в гробу, крышку которого после
нечеловеческих усилий ему удалось приподнять.
Его немедля доставили в ближайшую больницу, и врачи сказали, что он
жив, только в состоянии асфиксии. Через несколько часов он пришел в
