берега, груз бы, конечно, привязали. Объяснить его отсутствие можно лишь
тем, что убийца отвалил от берега, не прихватив его с собой второпях. А
когда стал спускать тело в воду, то, несомненно, заметил свой промах, но
ничего подходящего под рукой не оказалось. Но он уже был готов на любой
риск, только бы не возвращаться больше к этому проклятому берегу.
Избавившись от трупа, убийца спешит в город. Там, у какого-нибудь
глухого причала, он сойдет на берег. Ну, а лодка, зачалит ли он ее? Он
слишком спешит, и ему, конечно, не до того. Более того, у него было бы
такое чувство, словно он сам же пришвартовывает к причалу собственного
своего обличителя. Естественно, больше всего ему хочется избавиться от
всего, что так или иначе может его выдать. И он непременно оттолкнет
лодку, чтобы ее унесло течением. Последуем же за нашим воображением
дальше. Наутро этот выродок остолбенеет от ужаса, увидев, что лодку
задержали и она стоит под присмотром в районе, куда он заглядывает не
раз ежедневно по привычке или - по долгу службы. И той же ночью он, так
и не посмев потребовать руль, угоняет ее.
Где же теперь эта ладья без руля? С ее поисков мы и начнем. Стоит нам
только напасть на ее след - и победа за нами. Лодка тотчас же приведет
нас - мы и удивиться не успеем, к человеку, который подрядил ее в то
роковое воскресенье. И доказательство к доказательству сами подберутся
так, что убийце некуда будет податься.
(По соображениям, от уточнения которых мы воздерживаемся, но которые
многие наши читатели поймут и сами, мы берем на себя смелость сделать
пропуск в той наста предоставленной нам рукописи, в которой описаны со
всей обстоятельностью события, развернувшиеся после того, как Дюпен
подобрал этот, пока еще явно ненадежный, ключ к загадке. Считаем
целесообразным лишь вкратце подтвердить, что успех превзошел самые
смелые надежды, и префект, хотя и скрепя сердце, выполнил все условия
заключенного им с шевалье соглашения совершенно безупречно. Дальше мы
приводим заключительную часть рукописи мистера По. - Ред.) <Редакция
журнала, в котором появилась первая публикация (Примеч, авт.)> Пусть
меня не поймут превратно: я говорю лишь о совпадениях, не более того. И
я свое сказал, больше мне прибавить по этому вопросу уже нечего. В моей
душе вера в сверхъестественное как-то не укоренилась. Природа и ее
Творец - не одно и то же, и люди мыслящие не станут с этим спорить.
Столь же бесспорно и то, что второй из них, сотворивший первую, мог бы,
при желании диктовать ей свою волю и преображать ее. Я оговариваю: "при
желании", ибо под вопросом в данном случае остается наличие таковой его
воли, а не то, что осуществить ее в его полной власти, как заключает
логика скудных умов. Дело не в том, что Божество не может обновлять
данные им законы, а в том, что мы превращаемся в богохульников,
воображая, будто может возникнуть потребность в их обновлении. При
сотворении своем эти законы были указаны так, что охватывали заранее всю
совокупность явлений, которые могли открыться в грядущем. Бог вне
времени.
Так повторяю же, что только совпадения и имелись в виду в моем
рассказе. И далее: из моего изложения само собой вытекает, что между
судьбой бедняжки Мери Сесили Роджерс и судьбой нашей пресловутой Мари
Роже - вплоть до наступления решающего этапа ее истории, существует
некая параллель, от размышлении над поразительной точностью которой
разум испытывает смущение. Да, да, такая параллель напрашивается сама
собой. Ни в коем случае не следует, однако, думать, будто, продолжив
свою скорбную повесть о Мари, начиная с момента, когда дело перешло в
наши руки, и пройдя вслед окутавшей ее тайны до самого ее denouement
<Развязка (франц ).>, я имел скрытый умысел незаметно навести читателя
на мысль продлить эту параллель или, тем более, хотел внушить, будто
меры, принятые в Париже для изобличения убийцы нашей гризетки, или меры,
намеченные в итоге сходных умозаключений, привели бы и в данном случае к
тем же результатам.
- Ибо, что касается последних предположений, то следует принять в
расчет, что самая незаметная нетождественность параллельных фактов этих
двух дел способна в таком случае привести к просчетам, так как будет все
больше отклонять эти два потока событий в разные стороны один от другого
- точно так же, как в арифметике ошибка, сама по себе, может быть, и
пустяковая, приводит, умножаясь в каждом новом звене последовательных
вычислений, в итоге к ответу, чудовищно не совпадающему с правильным.
Что же касается первого моего предостережения, то не следует забывать,
что то самое счисление вероятностей, на которое я уже ссылался, отметает
всякую мысль о продолжении установившейся между двумя убийствами
параллели, отметает ее с безоговорочностью и настоятельностью,
возрастающими прямо пропорционально тому, насколько далеко эту параллель
уже провели, и тем больше, чем точней она до сих пор получалась. Это -
одна из тех изумительных пропорций, которые, хотя они, казалось бы,
взывают к уму безотносительно к математике, тем не менее в полной мере
доступны лишь математикам. Труднее ничего и не придумать, чем, например,
пробовать убедить самого что ни на есть обычного читателя, будто уже
факта, что у игрока в кости дважды подряд выпали одни шестерки, более
чем достаточно, чтобы биться об какой угодно заклад, что на третий раз у
него все шестерки не выпадут. Как правило, здравый смысл восстает против
подобного убеждения. Он не улавливает, из чего это следует, что два
выбрасывания костей, которые только что проделаны и, стало быть, - уже
дело прошлое, к которому нет и возврата, могут оказать какое-нибудь
влияние на третье выбрасывание, которое само по себе еще только
предстоит. Шанс на выпадение шестерок в третий раз представляется точно
таким же, как и во всяком ином случае, как всегда, то есть зависящим
только от различных комбинаций, в которых могут выпасть кости при их
бросании. И такое соображение кажется настолько само собой очевидным,
что попытка возразить против него вызывает чаще всего лишь ироническую
улыбку, как явно не заслуживающая внимания. Не берусь в рамках данного
рассказа, которые слишком для того тесны, обличать кроющееся здесь
недомыслие, глубочайшее недомыслие, порядком отдающее суеверием; ну, да
мудрым, конечно, все и так ясно. Довольствуемся же лишь той оговоркой,
что так образуется одна из бессчетного множества систем заблуждений
человеческих, с которыми Разуму приходится сталкиваться постоянно из-за
своей страсти добираться до истины со всей обстоятельностью.
НА СТЕНАХ ИЕРУСАЛИМСКИХ
Эдгар Аллан ПО
ONLINE БИБЛИОТЕКА http://bestlibrary.org.ru
Intonsos rigidam in frontem ascendere canos passus erat...
Lucan
<Стричь перестав, седины поднял на лоб непреклонный...
Лукан (лат.). Перевод: дикий кабан>
- Поспешим на стены, - сказал Абель-Фиттим, обращаясь к Бузи бен Леви
и Симону фарисею в десятый день месяца Таммуза, в лето от сотворения
мира три тысячи девятьсот сорок первое. - Поспешим на крепостной вал,
примыкающий к Вениаминовым воротам, в граде Давидовом, откуда виден
лагерь необрезанных; ибо близится восход солнца, последний час четвертой
стражи, и неверные, во исполнение обещания Помпея, приготовили нам
жертвенных агнцев. Симон, Абель-Фиттим и Бузи бен Леви были гизбаримами,
то есть младшими сборщиками жертвований в священном граде Иерусалиме.
- Воистину, - отозвался фарисей, - поспешим, ибо подобная щедрость в
язычниках весьма необычна, зато переменчивость всегда отличала этих
поклонников Ваала.
- Что они изменчивы и коварны, это столь же истинно, как Пятикнижие,
- сказал Бузи бен Леви, - но только по отношению к народу Адонаи.
Слыхано ли, чтобы аммонитяне поступались собственной выгодой? Невелика
щедрость поставлять нам жертвенных агнцев по тридцати серебряных сиклей
с головы!
- Ты забываешь, бен Леви, - промолвил Абель-Фиттим, - что римлянин
Помпеи, святотатственно осаждающий град Всевышнего, может подозревать,
что купленных жертвенных агнцев мы употребим на потребности нашего тела,
а не духа.
- Клянусь пятью углами моей бороды! - воскликнул фарисей,
принадлежавший к секте так называемых топалыциков (небольшой группе
праведников, которые так усердно истязали себя, ударяя ногами о
мостовую, что были живым упреком для менее ревностных верующих и камнем
преткновения на пути менее талантливых пешеходов). - Клянусь пятью
углами этой бороды, которую мне, как священнослужителю, не дозволено
брить! Неужели мы дожили до того, что римский богохульник, язычник и
выскочка осмелился заподозрить нас в присвоении священных предметов на
потребу плоти? Неужели мы дожили?..
- Не станем допытываться о побуждениях филистимлянина, - прервал его
Абель-Фиттим, - ибо сегодня впервые пользуемся его великодушием, а может
быть, жаждой наживы. Поспешим лучше на городскую стену, дабы не пустовал
жертвенник, чей огонь негасим под дождями небесными, а дымный столп
неколеблем бурями.
Та часть города, куда поспешали наши почтенные гизбаримы и которая
носила имя своего строителя царя Давида, почиталась наиболее укрепленной
частью Иерусалима, ибо была расположена на крутом и высоком Сионском
холме. Вдоль широкого и глубокого кругового рва, вырубленного в
скалистом грунте, была воздвигнута крепкая стена. На стене, через равные
промежутки, подымались четырехугольные башни белого мрамора, из которых
самая низкая имела в вышину шестьдесят, а самая высокая - сто двадцать
локтей. Но вблизи Вениаминовых ворот стена отступала от края рва. Между
рвом и основанием стены возвышалась отвесная скала в двести пятьдесят
локтей, составлявшая часть крутой горы Мориа. Таким образом, взойдя на
башню, носившую название Адони-Бэзек, - самую высокую из всех башен
вокруг Иерусалима, откуда обычно велись переговоры с осаждавшими, -
Симон и его спутники могли видеть неприятельский лагерь с высоты, на
много футов превышающей пирамиду Хеопса, а на несколько футов - даже
храм Бела.
- Воистину, - вздохнул фарисей, опасливо взглянув с этой
головокружительной высоты, - необрезанных - что песку в море или саранчи
в пустыне! Долина- Царя стала долиной Адоммина.
- А все же, - заметил бен Леви, - покажи мне хоть одного неверного -
от альфы до тау - от пустыни до крепостных стен, который казался бы
крупнее буквы "йот"!
- Спускайте корзину с серебряными сиклями, - крикнул римский солдат
грубым и хриплым голосом, казалось, исходившим из подземных владений
Плутона, - спускайте корзину с проклятыми монетами, названия которых
благородному римлянину не выговорить - язык сломаешь! Так-то вы
благодарны нашему господину Помпею, который снизошел до ваших языческих
нужд? Колесница Феба - истинного Бога! - уже час, как катит по небу, а
ведь вы должны были прийти на крепостную стену к восходу солнца. Эдепол!
Или вы думаете, что нам, покорителям мира, только и дела, что дожидаться
у каждой паршивой стены ради торга со всякими собаками? Спускайте,
говорю! Да глядите, чтобы ваши дрянные монеты были новенькие и
полновесные!
- Эль Элоим! - воскликнул фарисей, когда резкий голос центуриона
прогремел среди скал и замер у стен храма. - Эль Элоим! Что еще за бог
Феб? Кого призывает этот богохульник? Ты, Бузи бен Леви, начитан в
писаниях необрезанных и жил среди тех, что имеют дело с терафимом;
скажи, о ком толкует язычник? О Нергале? Об Ашиме? О Нибхазе? О Тартаке?
Адрамелехе? Анамалехе? О Суккот-Бенифе? О Дагоне? Белиале? Ваал-Перите?
Ваал-Пеоре? Или Ваал-Зебубе?
