намерениями, чем доказательностью, мы считаем целесообразным
воздержаться от их публикации". - "Cazetle de matin", 28 июня.
"Мы получили, по всей видимости, от совершенно разных лиц несколько
очень убедительно составленных писем, авторы которых уверены, что
злополучная Мари Роже стала жертвой одной из бесчисленных хулиганских
банд, которыми по воскресеньям кишат Парижские пригороды. Наше мнение
решительно склоняется к тому же заключению. В ближайших номерах мы
постараемся отвести на своих страницах место для обсуждения этой темы".
- "Cazetle de soir", вторник 31 июня <Нью-йоркская "Ивнинг пост".
(Примеч, авт.)>.
"В понедельник некий речник с баржи, служащий при таможне, заметил
пустую лодку, плывущую по течению Сены. Паруса оказались свернутыми на
дне лодки. Таможенник пришвартовал ее у речной пристани. К утру лодку
угнали, и никто из служащих пристани не знал, как было дело. Руль от
лодки находится в настоящее время в конторе пристани". - "Le Diligence",
четверг, 26 июня <Нью-йоркский "Стандарт". (Примеч, авт.)>.
Прочтя эти разрозненные выдержки, я не увидел в них ничего
интересного и никак не мог взять в толк, какое нам до них дело; к нашим
розыскам они, по-моему, отношения не имели. Я подождал, что скажет
Дюпен.
- Пока, - сказал он. - на первых двух выдержках можно не
останавливаться. Я выписал их для вас, просто чтобы, проиллюстрировать
нерадивость нашей полиции, которая, насколько я понял со слов префекта,
даже и не справлялась, что это за моряк, который здесь упоминается. Но
ведь только глупцу может быть не ясно, что мысль о связи между первым и
вторым исчезновениями Мари напрашивается сама собой. Предположим, первый
побег к возлюбленному действительно кончился ссорой и возвращением
соблазненной домой. Тогда есть все основания допустить, что второй побег
из дома (если знать наверняка, что это был именно побег) скорее означает
возобновление посулов все того же соблазнителя, а не увлечение кем-то
другим - "возрождение" прежней amour <Любви (франц.).> представляется в
данном случае более вероятным, чем начало новой. Десять шансов против
одного, что она снова послушалась именно того, к кому однажды уже
бежала, а не поддалась уговорам другого. Кстати, обратите внимание, что
между первым, о котором мы знаем, и вторым, о котором говорим
предположительно, побегами прошло всего на несколько месяцев больше
обычного срока дальних плаваний у наших военных моряков. Помешала ли в
тот раз злодею необходимость уходить в море, и теперь он при первой же
возможности вернулся к гнусным замыслам, которых тогда не успел
осуществить? Обо всем этом мы не знаем ничего.
Вы, конечно, можете возразить, что вторичное ее исчезновение не было
побегом, и все это одни домыслы. Правильно; но разве исключено, что
такое намерение у нее было? Кроме Сент-Эсташа да еще, пожалуй, Бове, мы
не назовем ни одного признанного, явного поклонника, ухаживающего за
Мари открыто, не таясь. Ни о ком больше не было слышно. Кто же этот
тайный любовник, о котором родственникам (во всяком случае, большинству
родственников) ничего не известно, а Мари встречается с ним в то
воскресное утро и настолько послушна, что с готовностью остается с ним
вдвоем, когда уже вечерние тени пали на пустынные рощи у заставы дю
Руль? Кто же он, спрашиваю я, этот тайный любовник, о котором родные,
или большинство родни, и не слыхали? И что означает загадочное
пророчество, оброненное мадам Роже: "Боюсь, что не видать мне больше
Мари"?
Но если маловероятно, чтобы мадам Роже была посвящена в план побега,
то почему бы нам тем не менее не допустить, что у нашей девицы такой
план все-таки был? Перед уходом она сказала, что хочет проведать тетку,
и попросила Сент-Эсташа зайти за ней вечером. Что ж, на первый взгляд,
это действительно веский довод против моих предположений; но давайте
рассуждать. Известно, что она встретила какого-то знакомого и поехала с
ним за реку, а к трем часам они появились у заставы дю Руль. Но, уезжая
со своим приятелем, она (независимо от того, каковы были ее планы и
догадывалась ли о них мадам Роже) должна была подумать о недоумении и
подозрениях Сент-Эсташа, когда, явившись в условленный час на улицу де
Дром, он узнает, что она там и не появлялась, а вернувшись,
встревоженный этим открытием, в пансион, увидит, что ее все нет. Она,
повторяю, не могла не предвидеть этих последствий. Она, конечно же,
предвидела заранее и досаду Сент-Эсташа, и подозрения, которые возникают
у домашних. Вряд ли она надеялась легко отговориться, вернувшись; но
если, скажем, она и не собиралась возвращаться, то эти неизбежные
нарекания ее не могли беспокоить.
Рассуждала она, по всей видимости, следующим образом: "Я должна
встретиться с одним человеком, чтобы бежать с ним, или с другой целью, а
какой именно, - это уж мое дело. Надо, чтобы нам не могли помешать;
чтобы нас не настигли, нужно выгадать побольше времени; пусть думают,
что я в гостях у тети и пробуду у нее весь день; я попрошу Сент-Эсташа
не заходить за мной, пока не стемнеет, тогда дома не будут беспокоиться,
что меня нет; именно так я и выиграю больше всего времени. Если я
запрещу Сент-Эсташу заходить за мной, пока не стемнеет, то раньше он,
конечно, и не явится; если же я не условлюсь с ним, то запас времени у
меня убавится, потому что меня хватятся дома гораздо раньше, и
поднимется переполох. Если бы я собиралась вернуться, решив только
поразвлечься с этим человеком, тогда не было бы расчета просить
Сент-Эсташа зайти за мной, ибо, явившись, он, конечно, сообразит, что я
его просто дурачу, о чем ему бы ни за что не догадаться, если бы я ушла
из дома, не сказавшись, вернулась засветло и сказала, что была в гостях
у тети. Но поскольку я решила уйти из дома совсем, или на несколько
недель, или скрываться, пока мое убежище не откроют, - то мне бы сейчас
только выиграть время, все остальное пока неважно".
Вы уже обратили в ваших заметках внимание, с какой готовностью
подхватила молва объяснение этой печальной истории тем, что девица стала
жертвой хулиганской шайки. Ну, а при известных условиях общим мнением
пренебрегать не следует. Когда оно возникает стихийно и безыскусно, оно
подобно тем озарениям, которые даны только гению. И в девяноста девяти
случаях из ста я приму его приговор без рассуждении. Но только при
условии его полной внутренней независимости. Это должен быть в самом
строгом смысле глас народа, а признаки посторонних влияний бывают почти
неуловимы, так что их иной раз и не докажешь. В данном же случае,
сдается мне, "общее мнение" насчет банды сложилось под впечатлением от
одного происшествия, к делу совершенно не относящегося, - оно изложено в
третьей выдержке из моей подборки. Весь Париж взволнован находкой трупа
Мари Роже, девицы молодой, прелестной и пользующейся большой
популярностью. Тело со следами зверского насилия выловлено в реке. А тут
становится известно, что тогда же, или примерно в то же время, когда, по
всей видимости, эта девица была убита, банда молодых бездельников, хотя
до убийства у них и не дошло, надругалась над другой девицей так же, как
надругались над той, которую потом убили. Удивительно ли, что полученные
людьми сведения об одном насилии повлияли на их догадки о другом, об
обстоятельствах которого ничего не известно? Общее: мнение никак не
могло определиться и только и ждало какого-нибудь указания, а если
придерживаться известного о другом недавнем насилии, то все, казалось,
вставало на свои места! Мари к тому же нашли в реке, а на этой реке и
было, как известно, только что совершено насилие. Аналогия между двумя
происшествиями напрашивалась настолько очевидно, что оставалось бы
только диву даваться, если бы толпа не заметила ее и не вняла этой
подсказке. По существу же, известное об одном нападении может наводить
лишь на ту мысль о другом, случившемся в то же время, что оно должно
было произойти как-то иначе. Было бы поистине чудом, если бы, в то
время, как банда выродков совершала где-то подлейшее насилие, в одном с
ней городе такая же банда совершала в таких же точно окрестностях ту же
гнусность, действуя точно теми же приемами! Но именно такому сочетанию
поистине чудесных совпадений и склоняет нас поверить поддавшееся
случайному впечатлению общественное мнение.
Прежде, чем перейти к следующим вопросам, давайте рассмотрим
предполагаемое место убийства в кустарнике у заставы дю Руль. От
зарослей этих, хотя и густых, рукой подать до проезжей дороги. В самой
гуще их находятся три-четыре больших валуна, сложенных креслом, со
спинкой и подставкой для ног. На верхнем лежала нижняя белая юбка; на
следующем - шелковый шарфик. Зонтик, перчатки и носовой платочек нашлись
там же. Платок с меткой "Мари Роже". Клочья одежды повисли на ближних
кустах. Трава была вытоптана, кусты переломаны, и все вокруг говорило о
борьбе не на жизнь, а на смерть.
Несмотря на шумиху, поднятую прессой, когда набрели на этот
кустарник, и на единодушное решение, что место преступления здесь, для
сомнений на этот счет были серьезные основания. Можно верить или не
верить, что драма разыгралась именно здесь, - сомнения остаются
сомнениями. Если бы преступление, как и полагала "Le Commercial",
действительно произошло неподалеку от улицы Паве Сен-Андре, убийцы,
конечно, пришли бы в ужас от того, что общее внимание так безошибочно
направлено в их сторону; люди, которым хитрости не занимать, постарались
бы на их месте придумать, как отвлечь от себя внимание. А поскольку
заросли у заставы дю Руль уже были на подозрении, то решение подбросить
туда вещи убитой должно было напрашиваться само собой. Вопреки
уверенности "Le Soleil", ничто не подтверждает, что эти находки не
пролежали в кустарнике всего несколько дней; зато есть множество
косвенных соображений, убеждающих, что они не могли оставаться там с
того рокового воскресенья не замеченными целых двадцать дней, пока их не
нашли мальчишки. "Они насквозь промокли от дождя и слиплись от плесени,
- повторяет "Le Soleil" вслед за другими газетами. - Они успели зарасти
травой. Шелк на зонтике еще сохранял прочность, но ткань его села.
Верхняя часть зонта, где он собирался и складывался, прогнила от плесени
и, как только его раскрыли, лопнула". Очевидно, что о траве, которой они
"успели зарасти", сообщается со слов, а стало быть уже по воспоминаниям
двух мальчуганов, первыми заметивших эти вещи, которые они тут же
собрали и отнесли домой. Но ведь трава, особенно при теплой, сырой
погоде (какая и стояла в ту пору, когда совершилось убийство), вырастает
не меньше, чем на один-два дюйма за день. Зонтик, оставленный на
свежевзрыхленной почве, не мог за одну только неделю зарасти травой так,
что его не отыщешь. О плесени, покрывшей вещи, редактор "Le Soleil"
пишет так прочувствованно, что в коротком отрывке ввертывает это
словечко дважды; но разве ему неизвестно, что такое плесень? Неужели он
никогда не слышал, что это - один из множества классов fungus <Грибков
(лат.).>, самая характерная особенность которых в том и состоит, что за
двадцать четыре часа они успевают вырасти и сойти?
Таким образом, самая беглая проверка убеждает, что приведенные с
таким торжеством доказательства, будто вещи пролежали в кустарнике "по
меньшей мере три-четыре недели", критики не выдерживает. С другой же
стороны, никак себе не представишь, что эти вещи могли пролежать в
