- Ясно, Сократ: душа схожа с божественным, а
тело со смертным.
- Теперь подумай, Кебет, согласен ли ты, что из
всего сказанного следует такой вывод: божественному,
бессмертному, умопостигаемому, единообразному, не-
разложимому, постоянному и неизменному самому по
себе в высшей степени подобна наша душа, а человече-
скому, смертному, постигаемому не умом, многооб-
разному, разложимому и тленному, непостоянному и
несходному с самим собою подобно - и тоже в высшей
степени - наше тело. Можем мы сказать что-нибудь
вопреки этому, друг Кебет?
- Нет, не можем.
- А если так, то не подобает ли телу быстро раз-
рушаться, а душе быть вовсе неразрушимой или почти
неразрушимой?
- Как же иначе?
- Но ведь ты замечаешь, что, когда человек умирает,
видимая его часть - тело, принадлежащая к видимому,
или труп, как мы его называем, которому свой-
ственно разрушаться, распадаться, развеиваться, под-
вергается этой участи не вдруг, не сразу, но сохраняет-
ся довольно долгое время, если смерть застигнет тело
в удачном состоянии и в удачное время года. К тому
же тело усохшее и набальзамированное, как бальзами-
руют в Египте, может сохраняться чуть ли не без
конца. Но если даже тело и сгниет, некоторые его ча-
сти - кости, сухожилия и прочие им подобные, можно
сказать, бессмертны. Верно?
- Да.
- А душа, сама безвидная и удаляющаяся в места
славные, чистые и безвидные - поистине в Аид, к
благому и разумному богу, куда - если бог пожелает -
вскорости предстоит отойти и моей душе, - неужели
душа, чьи свойства и природу мы сейчас определили,
немедленно, едва расставшись с телом, рассеивается и
погибает, как судит большинство людей? Нет, друзья
Кебет и Симмий, ничего похожего, но скорее всего
вот как. Допустим, что душа разлучается с телом чи-
стою и не влачит за собою ничего телесного, ибо в те-
чение всей жизни умышленно избегала любой связи с
телом, остерегалась его и сосредоточивалась в самой
себе, постоянно в этом упражняясь, иными словами,
посвящала себя истинной философии и, по сути дела,
готовилась умереть легко и спокойно. Или же это нельзя
назвать подготовкою к смерти?
- Бесспорно, можно.
- Такая душа уходит в подобное ей самой безвид-
ное место, божественное, бессмертное, разумное, и,
достигши его, обретает блаженство, отныне избавлен-
ная от блужданий, безрассудства, страхов, диких вожде-
лений и всех прочих человеческих зол, и - как говорят
о посвященных в таинства - впредь навеки поселяется
среди богов. Так мы должны сказать, Кебет, или как-ни-
будь по-иному?
- Так, клянусь Зевсом, - ответил Кебет.
- Но, думаю, если душа разлучается с телом осквер-
ненная и замаранная, ибо всегда была в связи с телом,
угождала ему и любила его, зачарованная им, его
страстями и наслаждениями настолько, что уже ничего
не считала истинным, кроме телесного, - того, что
можно осязать, увидеть, выпить, съесть или использо-
вать для любовной утехи, а все смутное для глаза и
незримое, но постигаемое разумом и философским рас-
суждением, приучилась ненавидеть, бояться и избе-
гать, - как, по-твоему, такая душа расстанется с телом
чистою и обособленною в себе самой?
- Никогда!
- Я думаю, что она вся проникнута чем-то телес-
ным: ее срастили с ним постоянное общение и связь и
долгие заботы о нем.
- Совершенно верно.
- Но ведь телесное, друг, надо представлять себе
плотным, тяжелым, землеобразным, видимым. Ясно, что
душа, смешанная с телесным, тяжелеет, и эта тяжесть
снова тянет ее в видимый мир. В страхе перед без-
видным, перед тем, что называют Аидом, она бродит
среди надгробий и могил - там иной раз и замечают
похожие на тени призраки душ. Это призраки как раз
таких душ, которые расстались с телом нечистыми; они
причастны зримому и потому открываются глазу.
- Да, Сократ, похоже на то.
- Очень похоже, Кебет. И конечно же это души
не добрых, но дурных людей: они принуждены блу-
ждать среди могил, неся наказание за дурной образ
жизни в прошлом, и так блуждают до той поры, пока
пристрастием к бывшему своему спутнику - к телес-
ному - не будут вновь заключены в оковы тела. Оковы
эти, вероятно, всякий раз соответствуют тем навыкам,
какие были приобретены в прошлой жизни.
- О каких же навыках ты говоришь, Сократ?
- Ну, вот, например, кто предавался чревоугодию,
беспутству и пьянству, вместо того чтобы всячески их
остерегаться, перейдет, вероятно, в породу ослов или
иных подобных животных. Как тебе кажется?
- Это вполне вероятно.
- А те, кто отдавал предпочтение несправедливо-
сти, властолюбию и хищничеству, перейдут в волков,
ястребов или коршунов. Или же мы с тобою решим,
что такие души перейдут в иные какие-нибудь те-
ла?
- Что ты! - сказал Кебет. Конечно, в эти, ко-
торые ты назвал.
- Тогда, по-моему, уже ясно, что и всем остальным
предназначены места, соответствующие их главной в
жизни заботе.
- Да уж куда яснее!
- А самые счастливые среди них, уходящие в самое
лучшее место, - это те, кто преуспел в гражданской,
полезной для всего народа добродетели: имя ей рассуди-
тельность и справедливость, она рождается из повсе-
дневных обычаев и занятий, без участия философии
и ума.
- Чем же они такие счастливые?
- Да они, вероятно, снова окажутся в общительной
и смирной породе, среди пчел, или, может быть, ос,
или муравьев, а не то и вернутся к человеческому роду,
и из них произойдут воздержные люди.
- Да, похоже на то.
- Но в род богов не позволено перейти никому, кто
не был философом и не очистился до конца, - никому,
кто не стремился к познанию. Потому-то, милые мои
Симмий и Кебет, истинные философы гонят от себя все
желания тела, крепятся и ни за что им не уступают, не
боясь разорения и бедности в отличие от большинства,
которое корыстолюбиво, и, хотя они в отличие от вла-
столюбивых и честолюбивых не страшатся бесчестия и
бесславия, доставляемых дурною жизнью, они от жела-
ний воздерживаются.
- Так ведь иное было бы и недостойно их, Со-
крат! - воскликнул Кебет.
- Да, недостойно, клянусь Зевсом. Кто заботится о
о своей душе, а не холит тело, тот расстается со всеми
этими желаниями. Остальные идут, сами не зная куда,
а они следуют своим путем: в уверенности, что нельзя
перечить философии и противиться освобождению и
очищению, которые она несет, они идут за ней, куда бы
она ни повела.
- Как это, Сократ?
- Сейчас объясню. Тем, кто стремится к познанию,
хорошо известно вот что: когда философия принимает
под опеку их душу, душа туго-натуго связана в теле и
прилеплена к нему, она вынуждена рассматривать и
постигать сущее не сама по себе, но через тело, словно
бы через решетки тюрьмы, и погрязает в глубочайшем
невежестве. Видит философия и всю грозную силу этой
тюрьмы: подчиняясь страстям, узник сам крепче лю-
бого блюстителя караулит собственную темницу. Да,
стремящимся к познанию известно, в каком положении
бывает их душа, когда философия берет ее под свое
покровительство и с тихими увещаниями принимается
освобождать, выявляя, до какой степени обманчиво
зрение, обманчив слух и остальные чувства, убеждая
отдаляться от них, не пользоваться их службою, на-
сколько это возможно, и советуя душе сосредоточиваться
и собираться в себе самой, верить только себе, когда,
сама в себе, она мыслит о том, что существует само по
себе, и не считать истинным ничего из того, что она
с помощью другого исследует из других вещей, иначе
говоря, из ощутимых и видимых, ибо то, что видит душа,
умопостигаемо и безвидно. Вот то освобождение, кото-
рому не считает нужным противиться душа истинного
философа, и потому она бежит от радостей, желаний,
печалей и страхов, насколько это в ее силах, понимая,
что, если кто сильно обрадован, или опечален, или
испуган, или охвачен сильным желанием, он терпит не
только обычное зло, какого и мог бы ожидать, - напри-
мер, заболевает или проматывается, потакая своим
страстям, - но и самое великое, самое крайнее из всех
зол и даже не отдает себе в этом отчета.
- Какое же это, зло, Сократ? - спросил Кебет.
- А вот какое: нет человека, чья душа, испытывая
сильную радость или сильную печаль, не считала бы то,
чем вызвано такое ее состояние, предельно ясным и
предельно подлинным, хотя это и не так. Ты, я думаю,
со мною согласишься, что в первую очередь это отно-
сится к вещам видимым.
- Охотно соглашусь.
- А согласишься ли ты, что именно в таком со-
стоянии тело сковывает душу особенно крепко?
- То есть как?
- А вот как: у любой радости или печали есть как
бы гвоздь, которым она пригвождает душу к телу, прон-
зает ее и делает как бы телесною, заставляя принимать
за истину все, что скажет тело. А разделяя представ-
ления и вкусы тела, душа, мне кажется, неизбежно пе-
ренимает его правила и привычки, и уже никогда не
прийти ей в Аид чистою - она всегда отходит, обреме-
ненная телом, и потому вскоре вновь попадает в иное
тело и, точно посеянное зерно, пускает ростки. Так она
лишается своей доли в общении с божественным, чи-
стым и единообразным.
- Верно, Сократ, совершенно верно, - сказал
Кебет.
- По этим как раз причинам, Кебет, воздержны и
мужественны те, кто достойным образом стремится к
познанию, а вовсе не по тем, о которых любит говорить
большинство. Или, может, ты иного мнения?
- Нет, что ты!
- Да, душа философа рассуждает примерно так,
как мы говорили, и не думает, будто дело философии -
освобождать ее, а она, когда это дело сделано, может
снова предаться радостям и печалям и надеть прежние
оковы, наподобие Пенелопы, без конца распускающей
свою ткань. Внося во все успокоение, следуя разуму и
постоянно в нем пребывая, созерцая истинное, боже-
ственное и непреложное и в нем обретая для себя
пищу, душа полагает, что так именно должно жить,
пока она жива, а после смерти отойти к тому, что ей
сродни, и навсегда избавиться от человеческих бед-
ствий. Благодаря такой пище и в завершение такой
жизни, Симмий и Кебет, ей незачем бояться ничего дур-
ного, незачем тревожиться, как бы при расставании
с телом она не распалась, не рассеялась по ветру, не
умчалась неведомо куда, чтобы уже нигде больше и
никак не существовать.
После этих слов Сократа наступило долгое молча-
ние. Видно было, что и сам он размышляет над только
что сказанным, и большинство из нас тоже. Потом Ке-
бет и Симмий о чем-то коротко перемолвились друг с
другом. Сократ приметил это и спросил:
- Что такое? Вы, верно, считаете, что сказанного
недостаточно? Да, правда, остается еще немало сомни-
тельных и слабых мест, если просмотреть все от начала
до конца с нужным вниманием. Конечно, если у вас на
уме что-нибудь другое, я молчу. Но если вы в затруд-
нении из-за этого, не стесняйтесь, откройте свои со-
ображения, если они кажутся вам более убедитель-
ными, наконец, примите в свой разговор и меня, если
находите, что с моею помощью дело пойдет лучше.
- На это Симмий отозвался так:
- Я скажу тебе, Сократ, все как есть. Мы уже
давно оба в смущении и всё только подталкиваем друг
друга, чтобы тебя спросить, потому что очень хотим
услышать, что ты ответишь, да боимся причинить тебе
огорчение - как бы наши вопросы не были тебе в тя-
гость из-за нынешней беды.
- Сократ слегка улыбнулся и сказал:
- Ах, Симмий, Симмий! До чего же трудно было бы
мне убедить чужих людей, что я совсем не считаю бе-
дою нынешнюю свою участь, если даже вас я не могу
в этом убедить и вы опасаетесь, будто сегодня я рас-
положен мрачнее, чем раньше, в течение всей жизни!
Вам, верно, кажется, что даром прорицания я уступаю
лебедям, которые, как почуют близкую смерть, заводят
песнь такую громкую и прекрасную, какой никогда еще
не певали: они ликуют оттого, что скоро отойдут к богу,
которому служат. А люди из-за собственного страха
перед смертью возводят напраслину и на лебедей, ут-
верждая, что они якобы оплакивают свою смерть и что
скорбь вдохновляет их на предсмертную песнь. Им
