полированной дубовой раки или хотя бы рясы одного из
носильщиков.
Когда шествие достигло монастырских ворот, брат Ансельм,
уверенно руководивший хором, возвысил свой прекрасный голос, и
псалом грянул с удвоенной силой. К тому времени брат Кадфаэль
пребывал словно во сне: тело его ступало по земле, шагая в такт
со своими товарищами, дух же воспарял все выше и выше над
толпой вместе с поднимавшимися над ней ликующими восклицаниями,
звуками торжественного гимна и возносившимся в синеву небес
вдохновенным голосом брата Ансельма. процессия вступила на
большой монастырский двор, забитый дожидавшимися возвращения
святыни богомольцами так, что яблоку негде было упасть. По
приближении братьев толпа стала расступаться, освобождая проход
к церкви. Тесные ряды паломников раздвигались медленно, что
несколько задержало продвижение процесии и вернуло брата
Кадфаэля к действительности. Несшие раку братья остановились, и
Кадфаэль впервые за все время шествия огляделся по сторонам.
Позади заполнявших двор людей, стремившихся пристроиться так,
чтобы все было видно и слышно, он приметил Мэтью и Мелангель.
Молодой человек и девушка тоже старались найти для себя
подходящее местечко. Монаху показалось, что у них обоих слегка
кружится голова, как у людей, не знавших вкуса хмельного и
впервые отведавших крепкого вина. А почему бы и нет? Он ведь и
сам прошел весь путь от часовни, пребывая во власти пьянящего
воодушевления, и, в то время как ноги двигались, повинуясь
завораживающему ритму, сердце рвалось ввысь вослед песнопениям.
Но как бы глубоко ни проникся Кадфаэль духом церковного
церемониала, отрешенность его не была полной: витая мыслями в
небесах, он твордо стоял ногами на земле, нимало не тяготясь
своей ношей.
Наконец движение возобновилось. Несшие раку братья
вступили под своды церкви и, пройдя нефом, свернули направо к
ожидавшему их огражденному алтарю. Над ними нависала
согреваемая солнцем громада храма. Внутри царил полумрак, было
тихо и пусто, ибо никто не должен был входить сюда, пока
покровительница обители не вернется на свое место.
Когда рака была установлена на алтаре, в церковь чинно
вошли и заняли свои места ведомые аббатом и приором братья, за
ними последовали провост, старейшины городских цехов и именитые
горожане, и, наконец, в прохладный полумрак каменной пещеры
храма хлынула с залитого солнцем двора толпа богомольцев. Народ
прибывал, пока не заполнил все пространство нефа. Восторженные
возгласы сменило благоговейное молчание. Все затаили дыхание;
казалось, даже огоньки алтарных свечей не трепетали, а их
отражения на серебряной отделке раки были неподвижны, как
драгоценные блестки.
Аббат Радульфус выступил вперед и дал знак к началу
торжественной мессы. Молитвенный настрой объединял всех
собравшихся в храме, взоры их были прикованы к алтарю, уши
ловили каждое слово службы. За долгие годы монашества порой
бывало, что во время богослужения брат Кадфаэль не мог
полностью сосредоточиться на молитве и отрешиться от
сиюминутных забот и тревог. Но на сей раз все было иначе. На
протяжении всей мессы он даже не различал лиц отдельных
богомольцев и не отделял себя от них. Он словно слился воедино
со всеми, чей дух был устремлен к небесам, пребывая в каждом из
них, так же как и любой из них пребывал в нем. Монах и думать
забыл о Мелангель и Мэтью, о Сиаране и Руне, он не озирался по
сторонам, чтобы выяснить, пришел ли Хью. Лишь одно-единственное
лицо стояло перед его внутренним взором. Он никогда не видел
его, да и не мог видеть, хотя хорошо помнил те легкие, хрупкие
кости, которые с такой заботой и благоговением извлек из земли,
а затем со спокойным сердцем вернул в родную почву, дабы они
покоились под сенью деревьев среди благоухающих зарослей
боярышника. Ему было ведомо, что она дожила до преклонных лет,
но по какой-то причине он всегда представлял себе юной, лет
семнадцати-восемнадцати, такой, какой была эта дева, когда
принц Крэдок посягнул на ее невинность. Ее тонкие кости
заставляли думать лишь о юности, и смутно представлявшееся его
воображению лицо было свежим, открытым,порывистым и прекрасным.
Он видел это лицо не в первый раз, и сейчас, как всегда, святая
смотрела куда-то в сторону, но почему-то именно теперь он
надеялся, что она обернется к нему и одарит одобрительной
улыбкой.
По окончании мессы аббат занял свое место справа от алтаря
и, воздев руки, возгласил, что всякий, имеющий нужду в
покровительстве, помощи и заступничестве святой может подойти к
алтарю и, преклонив перед ним колени, припасть губами к раке с
чудотворными мощами. В благоговейном молчании молящиеся один за
другим потянулись к святыне. К алтарю вели три ступеньки, и
рядом с ними, чтобы предложить руку всякому, кто нуждался в
помощи, преклоняя колени или поднимаясь с них, встал приор
Роберт. Те из богомольцев, кто не имел настоятельной нужды
обращаться к святым мощам, столпились вокруг, перешептываясь и
присматриваясь, стараясь не упустить ничего из событий этого
достопамятного дня. Люди не были уже больше единым целым: они
обрели лица, и каждый вновь стал самим собой.
Во всяком случае, такими их видел теперь брат Кадфаэль,
оставшийся коленопреклоненным на своем месте. Он следил за тем,
как паломники поднимались к алтарю и, упав на колени, припадали
к раке. Их долгая череда уже подходила к концу, когда он увидел
приближавшегося Руна. Слева паренька поддерживала под локоток
тетушка Элис, а справа -- Мелангель. Шел он с трудом, обычной
неуклюжей походкой, и больная нога волочилась по каменным
плитам пола. Лицо Руна было необычайно бледным, но не
мертвенной, а какой-то светящейся, даже слепящей бледностью.
Взгляд его был устремлен на раку, а огромные, широко раскрытые
глаза сияли, словно кристаллы синеватого льда. Стремясь
приободрить паренька, тетушка и сестрица неустанно нашептывали
что-то ему на ухо, но он, казалось, вовсе не слышал их и не
видел ничего, кроме алтаря, на котором было сосредоточено его
внимание. Когда подошла его очередь, Рун неожиданно
высвободился и на какой-то миг замер, по-видимому, не решаясь
сделать первый самостоятельный шаг.
Приор Роберт заметил нерешительность юноши и, протянув ему
руку, промолвил:
-- Сын мой, ты не должен смущаться тем, что недуг не
позволяет тебе преклонить колени. Господь и наша святая
покровительница читают в душах, и им ведома твоя добрая воля.
Рун отвечал тихо, почти шепотом, но, поскольку богомольцы
замерли в ожидании и в церкви царила тишина, трепетный голос
его был отчетливо слышен всем:
-- Нет, отец приор. Я смогу! Я сделаю это!
Рун выпрямился и отпустил костыли, которые выскользнули из
подмышек. Левый со слабым стуком упал, а правый успела
подхватить бросившаяся вперед с испуганным возгласом Мелангель.
Она замерла, стоя на коленях и сжимая в руках отброшенный
братом костыль, в то время как Рун поставил больную ногу на
пол. Ему предстояло сделать несколько шагов до подножия
ступеней, ведущих к алтарю. И он пошел -- медленно, неуверенно,
но неуклонно, не отводя взгляда от раки. Тетушка Элис
вздрогнула, порываясь броситься к нему, но что-то остановило
ее, и она застыла на месте, глядя на племянника с изумлением и
страхом. Приор Роберт вновь протянул ему руку, предлагая
помощь. Но Рун ни на кого не обращал внимания. Похоже, он не
видел ничего, кроме своей цели, и не слышал ничего, кроме
беззвучного зова, манившего его вперед, ибо шел затаив дыхание,
словно младенец, делающий первые в жизни шаги, преодолевая
кажущееся огромным расстояние до поджидающей его с
распростертыми объятиями и подзывающей нежными, ласковыми
словами матери. Первой на нижнюю ступень ведущей к алтарю
лестницы он поставил именно больную ногу. Поставил несмело,
неловко, ибо еще не умел уверенно пользоваться ею. Но стопа не
подвернулась, беспомощная до сего дня нога держала его надежно
и даже внешне выглядела как здоровая.
Кадфаэль почувствовал, как все собравшиеся в храме словно
окаменели: не было слышно ни шепота, ни вздоха, ни шороха. Люди
смотрели как завороженные, не веря своим глазам, еще не решаясь
признаться себе, свидетелями чего им выпало стать. Даже приор
Роберт застыл, словно величественная статуя, не сводя с юноши
зачарованного взгляда. Мелангель недвижно стояла на коленях,
прижимая к груди костыль, и, казалось, была не в силах даже
пальцем пошевелить, чтобы помочь брату, как будто на нее было
наложено заклятие. С болью и тревогой в глазах она следила за
каждым неловким, старательным шагом Руна, словно желая бросить
ему под ноги свое сердце как искупительную жертву за исцеление.
Поднявшись на третью ступень, Рун самостоятельно, безо
всякой опоры, лишь слегка придерживаясь за бахрому алтарного
покрова, опустился на колени и молитвенно сложил ладони. Глаза
его были закрыты, но бледное лицо светилось внутренним светом.
Звуков не было слышно, но все в церкви видели, как шевелились
его губы, произнося обращенные к святой молитвы. Кадфаэль знал,
что юноша не просил Уинифред о своем исцелении. Он просто
вручил себя ей, покорно и радостно отдаваясь на ее волю, и
святая ответила ему благосклонностью и милосердием.
Склонив светловолосую голову, он поцеловал кайму алтарного
покрова и поднялся с колен, держась за драпировку, подобно тому
как дитя держится за юбку матери. несомненно, сама святая
помогла ему встать. Выпрямившись, юноша припал губами к
серебряному ободку раки. Чьи бы кости ни хранились в ковчеге,
святая незримо присутствовала в храме и явила всем свое
могущество и милость.
Пятясь, парнишка спустился по алтарным ступеням, склонился
перед алтарем в глубоком поклоне, а затем повернулся и, ступая
легко, как всякий здоровый шестнадцатилетний юноша, с улыбкой
на устах направился к трепетно дожидавшимся его тетушке и
сестре. Взяв свои, ставшие теперь ненужными костыли, он
вернулся и положил их у подножия алтаря.
И тогда религиозный экстаз, державший заполнявший храм
народ в оцепенении, спал, ибо всем стало ясно, что свершилось
великое чудо. Сначала послышался единый глубокий вздох, затем
нестройный гул голосов, напоминавший рокот приближающейся бури,
и, наконец, собравшаяся в церкви толпа разразилась неистовыми,
ликующими криками. Охваченные умилением и восторгом, люди
смеялись и плакали одновременно. Радостные восклицания
заполнили оромную церковь от края до края, эхом отражаясь от
каменных сводов, стен и аркад. Сам воздух был напоен восторгом
и верой. Доселе горевшие ровным, спокойным пламенем высокие
алтарные свечи затрепетали, словно на ветру. Мелангель, едва не
лишившаяся чувств, рыдая от счастья, повисла на шее Мэтью.
Тетушка Элис, извергая фонтаны слез из сияющих, радостных глаз,
бросалась в объятия то к одному, то к другому из стоявших
поблизости, лопоча что-то невнятное.
Справившись с потрясением, приор Роберт воздел руки и
громовым голосом начал благодарственный псалом. Песнопение
подхватил брат Ансельм, а за ним и весь монашеский хор.
-- Чудо! Чудо! Чудо! -- гремело под сводами храма.
А среди всего этого ликования твердо и прямо стоял на
крепких, стройных, здоровых ногах Рун и растерянно озирался по
сторонам, глядя на восхищенные, исполненные благоговейного
экстаза лица. Звуки песнопения перекатывались через него,
словно волны, ибо он не слышал их, не слышал и не замечал,
