ного Ламбро Каччиони; греческих патриотов теперь казнили нещадно.
- Если и Каччиони схватили, - сказал Потемкин, - не миновать ему
смерти жестокой, на колу сидя...
Потемкин молился в храмах сельских, палил свечи перед иконами. Однаж-
ды, выйдя из церкви, велел подавать карету, в ожидании которой и присел
на повозку, согнувшись от боли. Василий Степанович Попов просил его сой-
ти на землю.
- А что? Разве я сел не в свои сани?
- Не в свои. Сойдите, ваша светлость...
Только сейчас Потемкин заметил, что сидит на кладбищенских дрогах,
приехавших за покойником после отпевания.
- Виддть, судьба... - ответил он равнодушно.
Наконец-то ему попался курьер от князя Репнина, и этот курьер ни за
что не хотел отдавать свою сумку.
- Дай! - выхватил ее князь Потемкин.
Секретные пакеты рвал наискось, пальцы тряслись. Из бумаг выяснилось:
князь Репнин, ободренный победою при Мачине, уже подписал с визирем
Юсуф-Коджою прелиминарные статьи мирного договора. Потемкин вмиг потуск-
нел лицом:
- Без меня? За моей спиной? Вот они каковы...
Часть бумаг оставил при себе, остальные запихнул в сумку курьера, ве-
лел ехать дальше, но тут же сказал:
- Репнин только надломил рог султанского полумесяца, а мне нужно ви-
деть его переломленным... Это еще не война! Это еще не мир! Я подпишу
свой мир - на берегах Босфора, у подножия храма Софии, в Царьградс. Не
успокоюсь, не умру, пока не увижу свободными валахов, болгар и эллии-
ов... Сейчас же слать гонцов в Севастополь, чтобы Ушаков искал неприяте-
ля и бил крепче!
Чернигов встретил его колокольным благовестом, тонкий музыкальный
слух Потемкина безошибочно выделил в перезвонах отдельное звучание могу-
чего колокола церкви Иоанна Богослова:
- Чаю, пудов на шестьсот будет. Век бы слушал его!
Три дня, страдающий, он провел в Чернигове, требуя, чтобы храмы горо-
да постоянно звонили в колокола.
- Потемкин-то по себе звонит, - говорили в народе.
Наконец, светлейший тронулся далее в Молдавию, а приехав в Яссы, бес-
помощно свалился на диван.
- Больно, - сказал он Попову: накрытый тулупом, Потемкин долго лежал
молча, но вдруг оживился: - Пора уже звать Моцарта в Россию... как-то он
там, в Вене?
- По слухам, Моцарт в меланхолии от болезни.
- А что же с ним?
- Ему, как и вам, тоже больно.
- Так напиши ему от меня, что в России многие, и я пуще всех, за его
здравие будем молиться.
- Напишу. Вам что-нибудь подать?
- Ничего уже не хочу.
- Ну... репку! - предложил Попов.
- Репку я съем, - согласился светлейший.
"Пока существует добрая, богатая Англия с визирем Питтом, у Порога
Счастья спокойно..." - В эти дни Селим III дал тайную аудиенцию английс-
кому послу Гексли.
- Что слышно в Лондоне? - спросил он.
- Что слышно в Лондоне, то скоро отзовется в Севастополе. Самая мощ-
ная эскадра нашего короля скоро войдет в Босфор.
- И я увижу ее из своих окошек?
- Да, - ответил Гексли, - она проследует в Черное море, чтобы дать
взбучку русскому флоту.
Селим сказал: до него дошли слухи, будто на английском флоте не все
так хорошо, как пишут в газетах:
- Французы, разрушив Бастилию, помутили сознание англичан, и ваш флот
бунтует, не желая сражаться с Россией.
Гексли отвечал султану, что это лишь "шалости":
- Мы вешаем шалунов на мачтовых реях с такой же ловкостью, с какой на
вашем флоте привыкли отрубать головы.
Селим с умом заметил, что матросов вешать легко:
- Но почему бы вашему визирю Питту не повесить на реях и ораторов
парламента, выступающих против войны с Россией?
- Англия-страна свободная, - пояснил Гексли, - и в нашем парламенте
привыкли говорить все, что хочется.
- Тогда моя Турция еще свободнее, - возразил султан. - У нас говорят
что хочется не только в Серале, но даже кричат на улицах...
Кричали. После падения Анапы русские овладели Суджук-Кале (будущим
Новороссийском), в Стамбуле снова бунтовала чернь, требуя от Сераля ре-
шительных побед над флотом Ушак-паши. Но было очень трудно доказать
что-либо всем этим торговцам табаком и рахат-лукумом, содержателям об-
щественных бань и домов терпимости, лодочникам и нищим, разбойникам и
лавочникам...
- Вы посмотрите на Босфор, и ваши сердца обрадуются! Ушакпаша скоро
проснется на дне Черного моря!
Босфор был плотно, как никогда, заставлен кораблями. На этот раз ка-
пудан-паша созвал эскадры из Алжира, Туниса и Марокко; пиратские кораб-
ли, наводящие ужас на всю Европу, теперь собрались воедино на водах Бос-
фора. В один из дней улицы Стамбула огласились грохотом духовых оркест-
ров - в окружении мулл и дервишей к вратам Блаженства двинулась торжест-
венная процессия. Муллы кричали:
- Смотрите, правоверные! Все смотрите... вот идет страшный лев Алжи-
ра, любимый крокодил нашего падишаха!
Адмирал Саид-Али доставил к Вратам Блаженства железную клетку, кото-
рую и отворил перед султаном:
- Клянусь, что в этой клетке вы скоро увидите Ушак-пашу, обезумевшего
в неверии, и будет он лизать следы ног наших...
Он увел флот к берегам Румелии.
Над Константинополем опустился покой жаркого летнего зноя, из дверей
кофеен слышалось ленивое звяканье кувшинов и чашек. Была очень душная
августовская ночь, когда Селим III пробудился от выстрелов с Босфора.
- Неужели так скоро пришла эскадра из Англии?
Но посреди Босфора стоял корабль, выстрелами из пушек умоляя о помо-
щи. Он тонул! В темноте было не разглядеть, что с ним случилось, но
вскоре в Топ-Капу доставили паланкин, в котором лежал израненный Са-
ид-Али; носильщики опустили паланкин на землю, падишах велел разжечь фа-
келы.
- Если это ты, - сказал он, - то где же мой флот?
- Прости, султан, сын и внук султанов, - отвечал Саид-Али, - я не
знаю, где флот. Корабли раскидало по морю от Калиакрии до берегов Леван-
та... Флота не стало!
- Разве вы попали в такую страшную бурю?
- Море было спокойно... Мы стояли у Калиакрии, когда Ушакпаша, поя-
вясь внезапно, вдруг ворвался в промежуток между нашим флотом и берегом,
сразу же отняв у нас весь ветер! И от самой Калиакрии он, прахоподобный,
гнал нас по ветру в открытое море, нещадно избивая наши корабли...
- Где клетка? - закричал султан. - Если она пуста, в ней будешь си-
деть ты, и я велю утром таскать тебя в этой клетке по улицам, чтобы каж-
дый нищий мог в тебя плюнуть...
Ушаков полностью уничтожил могучий флот Турции!
Султанша Эсмэ сказала брату-султану:
- Разве ты не видишь, что все кончено? Потемкин уже возвратился в Яс-
сы, и тебе остается одно - как можно скорее слать к нему послов, чтобы
заключить мир...
Потемкин остановился в ясском конакс молдавского господаря Гики;
здесь его навестила племянница Александра Браницкая, которая, узнав о
болезни дядюшки, срочно приехала в Яссы.
- Как ты хороша сейчас, - сказал ей Потемкин, заплакав.
Вскоре же приехали в Яссы и турецкие послы, жаждущие завершить пере-
говоры о мире, начатые в Галаце князем Репниным.
- Ну их... потом, - говорил светлейший.
Екатерина письмом от 4 сентября поздравила его: "Ушаков весьма кстати
Селима напугал; со всех мест подтверждаются вести о разграблении Мекки
арабами... я здорова, у нас доныне теплые и прекрасные дни". Благодатная
осень пленяла взоры и в цветущей Молдавии; лежа под тулупом, Потемкин
наблюдал в окно, как тяжелеют виноградные кисти, как играют котятки с
кошкою, а по воздуху летят светлые жемчужные нити паутины. От лекарств,
подносимых врачами, он отказывался.
- На что вы жалуетесь? - спрашивали его.
- Скушно мне, - отвечал Потемкин.
Могучий богатырь, он теперь быстро слабел, становясь беспомощнее ре-
бенка. В приемной его конака продолжалась прежняя жизнь: Сарти дирижиро-
вал симфоническим оркестром, в лисьих шубах потели молдаванские боярыни,
грызущие орехи, в кружевных кафтанах простужались на сквозняках фран-
цузские маркизы, ищущие его протекции, скучали турецкие паши, здесь же
крутились с утра до ночи католические прелаты, армянские патриархи, ев-
рейские раввины и православные архиереи. И каждому что-нибудь надо - от
него...
- Пугу-пугу... пугу! - выкрикивал Потемкин в удушающей тоске, а зак-
рывая глаза, он возвращал себя в прошлое, когда стелилась высокая трава
под животами степных кобылиц, мокрых от пота, истекающих молоком сытным.
- Пугу-пугу!
Очнувшись, он велел Попову вызвать в Яссы своего смоленского
родственника Каховского - героя штурма Анапы:
- Каховскому и сдам армию... только ему еще верю!
Слабеющей рукою Потемкин утверждал последние распоряжения по флоту и
армии. К лекарствам он испытывал отвращение, три дня ничего не ел,
только пил воду. Попов сообщал Екатерине: "Горестные его стенания сокру-
шали всех окружающих, 22-го Сентября Его Светлость соизволил принять
слабительное, а 23-го рвотное. Сегодня в полдень уснул часа четыре и,
проснувшись в поту, испытал облегчение". Консилиум врачей постановил:
давать хину!
27 сентября Потемкин оживился, графиня Браницкая показывала ему свои
наряды, он с большим знанием дела обсуждал дамские моды и прически... 2
октября Попов, встав на колени, умолял Потемкина принять хину, но свет-
лейший послал его подальше. А на следующий день, когда он еще спал,
штаб-доктор Санковский не мог нащупать на его руке пульса. "Его Свет-
лость, - докладывал Попов в Петербург, - не узнавал людей, руки и ноги
его были холодны как лед, цвет лица изменился".
Наконец он внятно сказал Попову:
- А что лошади? Кормлены ли? Вели закладывать...
Потемкин настаивал, чтобы его везли в Николаев:
- Там поправлюсь и тронусь обратно в Петербург...
Снова заговорил, что вырвет все "зубы":
- Я камня на камне не оставлю... все там разнесу!
Страшная тоска овладела светлейшим. Флоты уйдут в моря и вернутся в
гавани - без него. И прошагают в пыли скорые батальоны - без него. Без
него вырастут кипарисы таврические, в Алупке и Массандре созреет лоза
виноградная, им посаженная, забродит молодое вино, а выпьют его другие.
- Овса лошадям! - кричал он. - Дорога-то дальняя...
В ночь на 4 октября Потемкин часто спрашивал:
- Который час? Нс пора ли ехать?
Атаману Головатому велел наклониться, поцеловал его:
- Антон, будь другом-проводи меня...
Утром Попов доложил: турецкие делегаты обеспокоены его здоровьем и
настойчиво хлопочут о подписании мира:
- А если ехать, надо бы государыню оповестить.
- Пиши ей за меня... я не могу, - ответил Потемкин.
Вот что было писано Екатерине рукою Попова: "Нет сил более переносить
мои мучения; одно спасенье остается-оставить сей город, и я велел себя
везти к Николаеву. Не знаю, чго будет со мною..." Попов не решался пос-
тавить на этом точку.
- И все? - спросил он светлейшего.
- Нс все! - крикнула Санька Браницкая и, отняв у него перо, подписа-
лась за дядю: "верный и благодарный подданный".
- Дай мне, - сказал Потемкин; внизу бумаги, криво и беспорядочно, он
начертал последние в жизни слова:
...ДЛЯ СПАСЕНЬЯ УЕЗЖАЮ...
За окном шумел дождь. Потемкина в кресле вынесли из дома, положили на
диване в экипаже, казаки запрыгнули в седла, выпрямили над собой длинные
пики. Головатый скомандовал:
- Рысью... на шенкелях... арш!
Повозка тронулась, за нею в каретах ехали врачи и свита. Потемкин
вдруг стал просить у Попова репку.
- Нету репы. Лежите.
- Тогда щей. Или квасу.
- Нельзя вам.
- Ничего нету. Ничего нельзя. - И он затих.
Отъехав 30 верст от Ясс, ночлег устроили в деревне Пунчешты; "доктора
удивляются крепости, с какою Его Светлость совершил переезд сей. Они
нашли у него пульс лучше, жаловался только, что очень устал". В избе ему
показалось душно, Потемкин стал разрывать "пузыри", заменявшие в доме
бедняков стекла. Браницкая унимала его горячность, он отвечал с гневом:
