- Не серди меня! Я сам знаю, что делать...
Утром велел ехать скорее. Над полянами нависал легкий туман, карету
качало, вровень с нею мчались степные витязи - казаки славного Черно-
морского войска. Потемкин, безвольно отдаваясь тряске, часто спрашивал:
нельзя ли погонять лошадей? Николаев, далекий и призрачный, казался ему
пристанью спасения. Наконец он изнемог и сказал:
- Стой, кони! Будет нам ехать... уже наездились. Хочу на траву. Выне-
сите меня. Положите на землю.
На земле стало ему хорошо. Браницкая держала его голову на своих ко-
ленях. Потемкин смотрел на большие облака, бегущие над ним - в незнае-
мое... Неужели смерть? И не будет ни рос, ни туманов. Не скакать в полях
кавалерии, не слышать ему ржанья гусарских лошадей, разом остановятся
все часы в мире, а корабли, поникнув парусами, уплывут в черный лед не-
бытия... Камердинер стал подносить к нему икону, но графиня Браницкая,
плача, отталкивала ее от лица Потемкина:
- Уйди, уйди... не надо! Не надо... уйди.
- Что вы? Разве не видите-он же отходит...
Раздались рыдания - это заплакал адмирал дс Рибас.
Попов заломил над собой руки - с возгласом:
- Боже, что же теперь с нами будет?
Потемкин обвел людей взором, шевельнул рукою:
- Простите меня, люди... за все простите!
Он умер. И глаза ему закрыли медными пятаками.
- Едем обратно - в Яссы, - распорядился Попов.
На том месте, где Потемкин скончался, атаман Головатый воткнул в зем-
лю пику, оставив казачий пикет:
- Подежурьте, братцы, чтоб не забылось место сие...
Лошади развернули экипаж с покойным, увезли его назад - в Яссы. Попов
перерывал в Яссах все сундуки.
- Чего ищешь, генерал? - спросила Браницкая.
- Венец лавровый... с бриллиантами! Тот, что государыня ему подарила.
Да разве найдешь? Сейчас все растащат...
Графиня Браницкая вызвала ювелира ставки:
- Мне желательно иметь перстень с алмазами, и чтобы на нем было выре-
зано памятное: "К. П. Т. 5 окт. 1791 г.".
- Это не трудно, - заверил ее ювелир.
Чуть выше затылка в черепе Потемкина хирург Массо выдолбил треу-
гольное отверстие, через которое извлекли его большой мозг, заполнив
пустоту ароматическими травами...
- Не выбрасывайте сердце, - распорядился Попов. - Его мы отвезем в
село Чижово, на Смоленщину, и захороним возле той баньки, в которой
князь и явился на свет Божий... Я верю, - добавил Попов, - что Потемкин
жил в своем времени: ни раньше, ни позже на Руси не могло бы возникнуть
такого человека... Будем считать так: он был счастливый! Но будем ли мы
счастливы без него?
ЗАНАВЕС
Платон Зубов после смерти Потемкина фактически стал правителем Новой
России, подчинив себе и сказочную Тавриду. Екатерина дала ему высокий
чин гснерал-фсльдцейхмсйстера - начальника всей артиллерии, он стал кня-
зем, генерал-адъютантом, членом Государственного совета, обвешал свое
ничтожество регалиями и орденами. Первым делом Зубов решил упразднить
"потемкинские вольности", в которых ему виделось зеркальное отражение
французской революции.
- Для того и указываю, - свысока повелел он, - всех беглых вернуть
помещикам в прежнее крепостное состояние. А тех крепостных Потемкина,
которым он волю дал, расселяя в краях южных, тех следует раздать помещи-
кам по рукам, чтобы впредь о воле не помышляли... Потемкинский дух не-
терпим!
Край опустел. Посадки лесов засыхали на корню, погибали в полях посе-
вы гороха и фасоли, оскудели стада, в селениях, брошенных людьми, воца-
рилось безлюдье, колодцы исчахли - цветущий край снова превращался в
пустыню, как было и при татарских ханах. Вместе с "потемкинским духом"
исчезала и сама жизнь! Но этого Зубову показалось мало; он, никогда моря
не видевший, пожелал быть главнокомандующим Черноморского флота, и Ека-
терина согласилась на это... Ушаков был обречен на бездействие, а его
ненавистники, граф Войнович и Мордвинов, снова заняли свои посты, подав-
ляя Ушакова своей властью.
В один из дней, просматривая списки чинов Черноморского флота, Платон
Зубов презрительно фыркнул:
- Странно! Ни одной знатной фамилии, ни князей, ни графов, одна ме-
люзга. - Палец фаворита, оснащенный блистающим перстнем, задержался воз-
ле имени сюрвайера в чине бригадира. - Курносов? Не помню таких дворян
на Руси.
Услужливые сикофанты охотно накляузничали.
- Да это, извольте знать, давний прихвостень светлейшего, сам-то он
из плотников архангельских, а Потемкин любил окружить себя всяческим
сбродом. С того и карьера была скорая!
- Убрать его! Чтобы флота моего не поганил...
Убрать дважды кавалера, да еще увечного в бою, заслужившего право но-
шения белого мундира, было трудно, и Прохор Акимович получил новое наз-
начение - на верфи Соломбалы.
- Все возвращается на круги своя, - сказал он.
Но в Адмиралтействе, когда получал назначение вернуться на родину,
мастеру стало невмоготу от обиды:
- Клеотуром никогда не был и в передних не околачивался, ласки у пер-
сон выискивая. Едино оправдание карьере моей: век утруждался, да еще вот
люди мне попадались хорошие. Я покровителей не искал-они сами нашли ме-
ня!
Как не стало Камертаб, как погибли сыновья, все в жизни пошло прахом;
раньше никогда о деньгах не думал, а теперь, на склоне лет, и деньги пе-
ревелись... До отъезда в Архангельск он прожился вконец, обиду сердечную
вином заглушая.
Анна Даниловна, на мужа глядя, страдала:
- С первым маялась, и второй - с рюмкою.
- Молчи. Сбирайся. До Соломбалы.
- Знай я, что так будет, зачем я Казань покинула?
- Ништо! На Севере тоже люди живут...
Полярная ночь тиха. Архангельск в снегу, в гавани Соломбалы - недост-
роенные суда. Прохор Акимович поселился в доме покойного дяди Хрисанфа,
работал в конторе, украшенной гравюрами с видами старинных кораблей, в
горшках цвели герани, за окошками сверкал иней. Ливорнский пудель Черныш
выходил вечерами на крыльцо, озирал снежные сугробы и, замерзнув, возв-
ращался домой-отогреваться у печки.
- Плохо тебе, брат? - спрашивал его хозяин.
Анна Даниловна в таких случаях говорила:
- Он еще у собаки спрашивает! Где бы меня спросить - каково мне, бед-
ной, в эдакой-то юдоли прозябать?
Только теперь Прохор Акимович осознал ошибку: ах, зачем увел под ве-
нец эту чужую женщину, и боль о прошлой любви Камертаб камнем ложилась
на покаянное сердце. Наливал себе водки, закусывал ее ломтями сырой сем-
ги. Над рабочим столом, заваленным чертежами кораблей, укрепил лубочную
картинку "Возраст человечий": жизнь делилась тут на семь долек.
- Ив каждой по семь годочков! Детство и юность, совершенство и серед-
ка. Затем первая седина, до которой я дожил. А затем - старость и непре-
менное увядание...
На исходе зимы довелось Курносову прочесть стихи Державина, писанные
на смерть Потемкина:
Кто это идет по холмам,
Глядясь, как месяц, в воды черны?
Чья тень спешит по облакам
В воздушные жилища горны?..
Не ты ли, счастья, славы сын,
Великолепный князь Тавриды?
Не ты ли с высоты честей
Незапно пал среди степей?..
Жуть охватывала при мысли, что уже не Потемкин - тень его! - по ею
пору блуждает по берегам Черного моря, исполинская, - ищет светлейший
места, где бы отряхнуть прах свой, где бы кости свои оставить. Мастеру и
за себя становилось страшно:
- Вот был я, первый и последний дворянин Курносов, а не бывать про-
должению моему. Одно останется-корабли, гавани да крест на кладбище. А
как жил, как любил, как умирал - все позабудут люди... Ладно! Не я пер-
вый на Руси такой, не я и последний. Нс для себя жил, не для себя ста-
рался...
Он скинул ботфорты - обул валенки: так удобнее. Зябкой рукой снова
налил себе водки. Анна Даниловна извела мужа попреками:
- На што мне, несчастненькой, така доля выпала? Солнышко нс светит,
яблок и вишен нету, все округ трескою пропахло. Зачем мне шаньги ржаные,
неужто не поем булок с изюмом?
- Если невмоготу, так езжай отсюдова.
- И правда, друг, отпусти доченек повидать...
Уехала! Посмотрел он, как взвихрило снег за ее санками, спешащими в
неизбытное, и опять вспомянулась юность, страданьями еще не початая. И
первые казанские радости, когда браковал он лес, выбирая из бревен самые
чистые, самые непорочные, без сучков, без свиля, без косослоя... Конец
всему! "Ладно, - сказал себе в утешение, - проживем и так: без любви. В
конце-то концов, и добра повидал немало. Спасибо людям хорошим и добрым
- за то спасибо, что они были. Теперь их тоже не стало..."
Он вернулся в контору, налил себе водки.
Опьянев, он говорил по-английски и голландски, пересыпал речь словами
турецкими, ругательствами испанскими. Собака внимательно слушала хозяи-
на. Слушала и молчала.
- Не понимаешь меня? Да и кто поймет ныне?..
Слоистый снег покрывал древнюю землю Архангельска.
Утром думал Прохор Акимович: отчего маета душевная? И понял, что вы-
дернут из души главный стержень, а стержнем этим была служба при Потем-
кине, князе Таврическом. При нем все было иначе: бедово, непостоянно,
пышно и жутко, но зато и радостно, трудолюбиво. И жить хотелось гогда -
напропалую, тоже отчаянно и радостно. Теперь стержня не стало...
- Ничего не стало, Черныш, - сказал он собаке.
Он просунул ноги в валенки, мундир теснил его - Курносов облачился в
кацавейку, что носил еще дядя Хрисанф, и стал похожим на своего покойно-
го дядю.
- Ах, да что назад-то оглядываться? - сказал.
Здесь же, на верфях Соломбалы, Курносов равнодушно воспринял весть о
смерти Екатерины, меланхолично пережил невзгоды царствования Павла
I-вплоть до воцарения Александра I. Внук Екатерины поспешил заверить об-
щество, что возвращается на стезю своей бабки, желая исправить разрушен-
ное, поднять все уроненное, и Прохор Акимович вскоре же получил именной
рескрипт о присвоении ему чина генерал-майора по флоту.
Рескрипт застал мастера дел корабельных в конторе; он сидел за столом
хмельной и небритый.
- Теперь уже поздно, - сказал он, никак не выразив ни печали, ни ра-
дости.
Осенью 1802 года до Архангельска дошло, что Радищев, не веря в спра-
ведливость на свете, принял чашу смертную.
Это известие ошеломило Курносова:
- Вот так! Если уж самые умные люди на Руси таково из жизни уходят,
мне-то, сирому, сам Бог указал...
Всю ночь в конторе горели свечи. Выстрела не услышали. Когда утром
вошли к нему, он был мертв. Перед ним, прямо в доски стола, был жестоко
врублен плотницкий топор-с такой неистовой силой, что его с трудом выр-
вали из досок. Страшно и бедово выла собака... В завещании было написа-
но, чтобы в гроб ему положили топор, с которого и началась радостная и
прекрасная жизнь человеческая.
Мастера отвезли в Холмогоры и там похоронили.
Собака осталась на могиле, и, как ни звали ее люди, она нс пошла за
ними, верная до конца, как и положено собаке.
"Прощайте, люди! Что я мог, то и сделал. А чего не мог сделать, за то
и не брался. Пусть делают за меня другие".
Январь 1982 года.
Рига
ПРИМЕЧАНИЯ
1. А. А. Загряжский (1716-1786) был прадедом жены А. С. Пушкина Н. Н.
Гончаровой, и в этом заключалось дальнее не родство, и сродство поэта с
Г. А. Потемкиным, личностью которого Пушкин серьезно интересовался. Брат
поэта Лев Пушкин был женат на Е. А. Загряжской. - Здесь и далее примеча-
ния автора.
2. В исторической литературе бытует версия, согласно которой Потемкин
был удален из университета за острую поэтическую сатиру, направленную
против засилья немецкой профессуры. К сожалению, поэтическое и музы-
кальное наследие Потемкина затерялось от потомства во времени.
3. Никитин Перевоз - ныне город Никополь.
4. В дальнейшем, говоря о Турции и ее правительстве, нам придется
именовать их по-разному: Высокая Порта, Блистательная Порта, Порог
