птица, чтоб взлететь без антигравитатора и перепорхнуть через все эту
чертово отродье! Из чащи доносился посвист, хрипы слышались, и все
заглушал время от времени утробный похотливый рев.
А-а, была не была! - решился Иван. Раскрутил над головой пулемет,
придерживая его за самый конец ствола, да и зашвырнул далеко в чащобу.
Оттуда что-то гулко ухнуло. Но Иван уже не прислушивался. Он уселся прямо
в лишайник, зная, что трупоедные ранения-моллюски не трогают живых.
Уселся, уперся руками в колени, опустил голову. Пускай жрут! Глядишь,
кто-нибудь из ненасытных тварей и подавится, все польза! Иного выхода не
было. Он не хотел больше болтаться на цепи вниз головой! В конце концов,
он не Буратино какой-нибудь, а судьба злодейка не Карабас-Барабас, чтоб
так изгиляться над ним! Пусть жрут со всеми потрохами! Пусть обгладывают!
Он будет терпеть! Терпеть, пока срок не выйдет. А там... Что будет там,
Иван не знал, надо было еще дотянуть до этого "тама"! Он сидел и не
шевелился, старался даже не моргать.
Сначала из-за пурпурных стволов выглянула одна лысая голова-череп,
уставилась водянистыми голодными буркалами на Ивана. Почти вслед за ней на
разных уровнях и со всех сторон стали высовываться десятки точно таких
голов. Посвист стих. Звероноиды, осмелев, выходили из-за деревьев,
сбивались в кучки, сопели, пыхтели, хлюпали, показывали на Ивана корявыми
скрюченными пальцами без ногтей, и похоже, спорили о чем-то. Самые смелые
начинали приближаться, пока в одиночку, осторожно, на цыпочках, подгибая
обе нижние лапы, словно приседая на них, и прижимая к груди две пары
верхних. Зеленая слюна текла по розоватой в проплешинах шерсти. Но
звероноиды-смельчаки не замечали ничего, они видели только Ивана, только
очень вкусный и большой кусок мяса, пристроившийся прямо посреди небольшой
полянки.
Вслед за смельчаками потянулись другие. Даже детеныши-звероноидыши,
подрагивая и обливаясъ потом, ползли между ногами старших к лакомой
добыче. И Ивану было непонятно, почему они не бросаются на него всем
скопом, почему тянут резинуведь они же видят, что он беззащитный, что его
можно брать голыми руками?! Он зажмурился.
А когда открыл глаза через полминуты, перед ним, с боков и сзади
бесновалась сплошная стена из корявых тел, рук, лап, голов-черепов.
Звероноиды подпрыгивали, размахивали конечностями, скалились, рычали,
свистели, обливались слюной, дико вращали мутными бельмастыми буркалами,
скрежетали пилообразными зубищами и клацали огромными клыками.
Один, здоровенный и облезлый, может, вожак, а может и просто, местный
богатырь-силач, опустился перед Иваном на четвереньки, вздел две верхние
лапы, затряс ими угрожающе, приблизил свой угластый череп-голову к самому
лицу Ивана и раззявил кошмарную трехведерную пасть, зашипел, забулькал.
Ивану стало не по себе. Он и не представлял, что можно увидать такое:
перед ним в несколько рядов торчали острейшие изогнутые зубы, которыми
хоть бронепластик грызи, с фиолетового усеянного полипами языка текла
слюна, а дальше... дальше начиналось неимоверное, будто все внутренности
от пищевода до кишечника вдруг раздулись и высветились, причем, все это
подрагивало, сокращалось, наползало одно на другое... и жутко воняло.
Крепкий Иван был человек, но и его чуть не вывернуло наизнанку. Все! -
подумалось ему обреченно. - Сейчас грызть начнут! А может, и целиком
проглотят! Надо терпеть! Терпеть!
Звероноид-вожак заревел свирепейшим ревом с подвывэнием и захлебом. И
будто по команде все стали орать и свистеть втрое громче, яростней,
принялись размахивать лайами над головой Ивана, словно поставили себе
целью запугать его во что бы то ни стало до смерти. Зрелище было
невыносимое. Но Иван сидел и помалкивал. Он был готов ко всему, к самому
худшему.
Но вожак вдруг с лязгом захлопнул пасть. И отступил на пол-шага, чуть
не раздавив звероноидыша, крохотного и шустрого. Иван ни черта не понимал.
Ведь им пора бы уже было приступать к трапезе, чего они выжидают?
Вожак принялся махать лапами, обернувшись назад. Заухал по-совиному,
принялся клекотать и цокать. Через минуту под руки приволокли совсем
облезлого низенького и добродушного на вид звероноида с одним-единственным
пучком седой шерсти в паху. Нижние лапы у седого тряслись, буркалы были
совсем затекшими, зато углов на черепе было раза в два больше, чем у
остальных. Вожак что-то ухнул на ухо старику. И тот разлепив бельма,
уставился на Ивана. И вдруг сказал:
- Твоя некарашо! Твоя сапсэм плохая!
Иван выпучил на звероноида-толмача глаза. Но не стал оправдываться.
Вожак снова заухал, запричитал. И седой боязливо присел на корточки,
заверещал со страшным акцентом, коверкая все, что только можно коверкать:
- Твоя - прыгай! Твоя - боись! Твоя - не сиди! Некарошо! Так сапсэм
нильзя!
До Ивана стало доходить. Он немного расслабился, приподняв голову и
сказал вяло, уныло:
- Твоя сама прыгай и боись! Моя - сиди.
Толмач перевел вождю. И у того из глаз полились вдруг огромные слезы
- такие же зеленые, как и слюна. Он стал грустным.. Иван даже пожалел его,
проникшись неожиданно для себя заботами вожака и его печалью. Но что он
мог поделать! Не прыгать же перед ними, не стенать же?!
- Твоя - сапсэм нэвкусная! - дрожащим жалобным голоском протянул
старичок-толмач. - Твоя трава нэ станет, жрать! - Он ткнул в
лишайник-трупоед отекшим розовым пальцем. И тоже заплакал. - Так некарошо,
ай, ай!
- Ну что ж поделаешь, - скорбно ответил Иван.
Он видел, что звероноиды кучками и поодиночке разбредаются с полянки.
Детишки убежали почти все, им, видно, стало рядом со скучным куском мясом
неинтересно, тоскливо.
Иван встал нехотя, еле-еле, будто он выбился из последних сил,
ссутулился, сунул руки в карманы.
На секунду в глазищах вожака сверкнул интерес, мохнатые уши встало
торчком. Но Иван так поглядел на облезлого здоровяка, что тот снова
зарыдал, да еще пуще прежнего.
- Моя пошла с твоя! - заявил вдруг Иван горестным и потерянным тоном.
- Не-е-ет! - испуганно отмахнулся толмач. - Никак нильзя! Наша долга
кушать нэ сможет! Уходи!
Но от Ивана не так-то просто было отвязаться. Он почувствовал, в чем
его сила, и банным листом прилип к вожаку. Тот долго ухал, бил себя в
грудь лапами. Но в конце концов осклабился, проревел что-то
невразумительное. И поплелся на трех лапах, помогая время от времени
четвертой, к деревьям-животным.
Иван пошел за ним. Рядышком семенил старичоктолмач и с опаской
поглядывал на несъедобного Ивана. А тому думалось, что пора бы и
возвращаться, неужто еще срок не истек, неужто ему тут торчать и nорчать.
А вдруг все переменится?! Вдруг он не выдержит, сбросит случайно маску
унылости, а на него сразу набросятся?! Что ни говори, а соседи опасные,
лучше бы подальше от них держаться! Но Иван сумел справиться с тревогами,
сейчас нельзя было давать завладеть душою и мозгом.
- Наша дома! Уходи! - сказал толмач, когда они подошли к
бочкообразному пурпурному стволу.
Иван покачал головою. Опустился на корточки, показал пальцем на
дерево и сквозь слезы просопел так тяжко и грустно, что ему самому стало
жалко и себя и этих несчастных:
- Моя - туда! Моя - туда-а-а!
Минуты три они все вместе рыдали перед деревом-бочкой. Ивану даже
пришлось похлопать сострясающегося в плаче вожака по голой волдыристой
спине, успокаивающе, по-дружески. Вожак и вовсе захлебнулся в слезах и
слюне. Но подполз к мохнатой коре, просунул куда-то лапу, раздвинул
что-то... И Иван увидал довольно-таки широкий проход внутрь дерева.
- Туда-а-а! - снова просопел он и затряс в указываемом направлении
дрожащим пальцем.
Вожак столмачем поухали, попричитали... И они все вместе полезли в
отверзшуюся дыру.
В дереве было два хода - один наверх, другой вниз. Причем ходы эти не
были искусственного происхождения. Ивану показалось, что это не ходы даже,
а что-то наподобие пищеводов, кишок, а может, и вен, артерий
дерева-животного. Он все хорошо видел, потому что изнутри мохнатая кора
была почти прозрачной, наружный свет проходил сквозь нее как сквозь
запыленное и мутное стекло.
Они стали спускаться вниз. Лаз расширялся. И через несколько метров
Иван заметил, что множество подобных лазов, одни поуже, другие пошире,
сходились в довольно-таки большой и полутемной, лиловатой утробе-пещере.
Да тут был целый мирневедомый, странный! Это был самый настоящий симбиоз
абсолютно различных живых существ! Иван запнулся - а может, и не
абсолютно?! Нет, это надо спецам разбираться! И чем они только там в
лагере занимаются?! Ему вспомнилось, что ведь с этого момента, с этого дня
и часа прошло целых семнадцать лет! Неужто они так и не докопались ни до
чего?! Похоже, что нет, иначе бы Иван еще перед отлетом узнал бы об этом!
Вот ведь обормоты, вот бездельники! Да всем этим космобиологам - и земным,
и лагерным, грош цена после этого. Но Иван успокоился почти сразу,
вспомнив и другое - ведь он проработал на Гадре очень долго, годы - и ни
черта не знал, не догадывался даже! Так чего ж других винить! Ладно, еще
разберемся! Успеется!
По утробе шныряли туда и сюда звероноиды - самки, детеныши, самцы,
переползали с места на место дряхлые старики, разучившиеся ходить. Многие,
оттянув от стеночек или пола живые и словно резиновые округлые клапаны,
скрывались и переползали куда-то.
- Моя-туда-а-а! - прорыдал он и вцепился в верхнюю лапу толмача.
Вслед за вожаком они протиснулись в липкий сыроватый лаз, съехали
прямо на задницах по скользкому желобу-трубе, тоже какому-то живому,
дышащему, и очутились в еще большей утробе. Все в ней было оплетено
странными красноватыми сосудами-лианами. А еще там были ниши-соты и
множество, тысячи, десятки тысйч ниш-сот, размещенных в стенах на разных
уровнях. Это было настолько интересно и неожиданно, что Иван замер. Изо
всех ниш на него смотрели глаза звероноидов, но не такие, как у тех,
привычных, а совсем другие, более осмысленные, огромные, ясные. Иван
оживился, выпрямил спину, вскинул голову... И почувствовал на себе вдруг
плотоядный взгляд вожака - видно, добыча, вновь становилась для него
"вкусной". Иван захотел пригорюниться, сделаться унылым, тоскливым,
расслабленным. Но у него почему-то не получилось это во второй раз. И он
увидел, как побежала из пасти вожака слюна, как заскрежетали зубища, как
высунулся кончик языка, как начала вставать дыбом реденькая розоватая
шерстка. А из сот все глазели и глазели. Иван не знал, куда смотреть, на
что реагировать.
- Твая - карошая! - Твая - опять вкусная! - радостно, заголосил вдруг
старичок-толмач и тоже захлебнулся в собственной слюне.
Она начали подступать к Ивану, не спуская с него плотоядных
поблескивающих глаз. На этот раз не уйти! - подумалось ему. - Все, крышка!
Пилообразные зубы щелкнули у щеки, обдало вонючим дыханием, обрызгало
слюной, отекшая лапа легла на плечо, другая сдавила горло. Иван стоял
словно обвороженный и не пытался сопротивляться. Он почувствовал, как
затрещала ткань комбинезона, раздираемая зубами толмача. И снрва задрал
голову к нишам-сотам. Оттуда с любопытством следило за происходящим
множество глаз. Но никто не шевелился, не пытался выбраться наружу,
присоединиться к пиршеству.
Липкий противный язык обслюнявил Ивану лицо - ото лба до подбородка,
клыки клацнули у носа. И он вдруг обрел силы - резко отпихнул от себя
