колдунов: последнее не имеет особого значения".)
Новое время и особенно ХХ век подорвали корни христианской
религии, ОСТАВИВ В СИЛЕ ХРИСТИАНСКУЮ МОРАЛЬ. Этические
нормы восходящие к Христу, если не к Моисею, попали в
конституции всех европейских стран, превратившись тем самым в
юридические законы. Даже "моральный кодекс строителя
коммунизма", даже отношения между людьми будущего в
большинстве советских фантастических романах -- христианские по
сути своей. (Исключение составляют книги И.Ефремова)
Обратите внимание: классическое христианство по крайней мере
как-то пыталось объяснить свои несуразные запреты. Сейчас те же
запреты остались в силе, причем никто не пытается их объяснить.
Сложилась совершенно неестественная ситуация, чреватая гораздо
более болезненными общественными явлениями, чем средневековые:
религия перестала играть роль регулятора сексуальных отношений,
в то время как все ограничения, ею созданные, действуют.
В этой обстановке возникло два противоположных общественных
течения, проявляющихся в искусстве, науке, в повседневной жизни.
Первое сохранило и упрочило запрет на сексуальность, объявив
общепринятые нормы поведения вечными и незыблемыми, а любое
отклонение от них -- извращением. Это течение характерно,
например, для нашей страны.
Другое, альтернативное направление -- полный и демонстративный
отказ от всяких сексуальных запретов, отрицание даже
теоретической возможности существования каких-либо моральных
критериев в этой области -- возобладало в странах северной
Европы. "В Швеции с основами сексуальных отношений знакомят
уже в средней школе; изображение полового акта в различных
вариациях можно увидеть и в витрине стокгольмского магазина, и в
кабинете делового человека, и в кино". (А.Гульга "Пути
мифотворчества и пути искусства" "Новый мир", No 5, с.227)
А.Гульга называет это "деградацией и извращением секса".
Каких-либо доказательств он не приводит. С этой точкой зрения
можно согласиться, а можно и спорить. Однако, оставим
скандинавам их проблемы. У нас вполне хватает своих.
Понятно, что какое бы течение не закрепилось в официальной
культуре, в обществе продолжают существовать оба. Принятый в
нашей стране строгий запрет на всякое изображение эротики, на
распространение любой информации, касающейся взаимоотношений
полов, все равно, научной ли, художественной ли, привел лишь к
вытеснению этой информации в общественное подсознание. Так,
наряду с официальной культурой возникает -- и со временем
приобретает определяющее значение -- "культура
подворотни". Поведение подавляющего большинства людей
опирается на более всеобъемлющую "культуру подворотни".
(Хотя бы потому, что большинство вопросов, связанных с
сексуальной тематикой, официальные средства массовой информации
просто игнорируют, а свято место, как известно, пусто не
бывает.) Соответственно, появляется и нарастает разрыв между
реальными общественными отношениями и изображением их в
официальной культуре.
Один из героев "Очага на башне" детский писатель Ляпищев
говорит Вербицкому: "Долдоны эти, думаешь, меня читают? Зря
думаешь. Даже слыхом не слыхивали. Они либо вообще не читают,
хватает им плеера в ухо и видика в глаз. Либо вылизывают Кафку,
Борхеса, Гессе... а ведь чтобы их читать надо быть мудрым! Они
организуют опыт, а если опыта нет, получается лишь презрение к
тем, кто во что-то верит. Мне приятель говорил, учитель:
шмакозявки с седьмого класса сосать приучаются. Понимаешь? Ее
спрашивают: зачем? Скучно, говорит, очень: уроки, собрания... Ей
говорят, ну любили бы друг-дружку по-человечески, уж на
крайний-то случай. Он что, настаивал? Нет, я предложила сама. Вы
что, не понимаете? До брака надо хранить чистоту, это же
капитал. А одна добавила: так надежнее, не будет последствий.
Четырнадцать лет, Валериан! А я пишу как гуляли ученики ПТУ Надя
и Сережа, ему нравилось,какая она красивая, какая у нее чистая,
нежная кожа, и он наломал ей сирени, и она покраснела, а он,
преодолевая застенчивость, взял ее за руку, и она не отняла руку
и спросила: тебе нравится твоя работа? А он ответил: да, я
горжусь своей работой, только мастер у нас немно-ожечко
консерватор. И мне говорят: все очень неплохо, но есть
сексуальные передержки. Например, кожа. Причем тут кожа?! Пусть
ему нравятся ее глаза".
Справка: по данным медицинского обследования до 80%
ленинградских школьниц-старшеклассниц живут половой жизнью.
Итак, официальная культура изображает по ее мнению
романтическую, возвышенную, неземную, а на деле -- ханжескую
любовь. "Культура подворотни" термин "любовь"
вовсе не применяет. Сексуальные отношения, и ничего более.
"-- Знал одну такую. Приехала к нашему, а его чего-то не
было. Ну, покатил с ней таун осматривать, впервые в Питере...
Знаешь, такая цыпа, ходит по ниточке, и ничего ей не смей... А
ведь знаю, что сучка, видно же... Вечером зашли поужинать, я ее
упоил чуть, так она как полезет!
...Жизнь пошла, мать-перемать... То сопромат грызешь, то
двигатели, то закон божий... Многие, конечно, херят это дело,
так ведь олухи нигде не нужны, потом локти искусаешь...
Свободная минутка выдастся -- что делать ? С чтива рвать тянет,
книжки все, дай волю, пожег бы, надоело читать... Телик врубишь
-- или воспитание какое, или дурак с микрофоном прыгает,
дурацкими шутками дураков веселит -- молодежная программа...
Идешь, встретишь такую вот, выпили... сунул, вынул и пошел...
опять за работу, очухался, человеком стал, а не буквоедом
каким... У девок -- то же..."
Та любовь, которая изображается в официальной культуре, давно
уже не существует. Таким образом, официальная культура создает и
распространяет МИФ. В наше время это понимают почти все.
Зато почти никто не желает понять, что "культура
подворотни" тоже описывает несуществующие взаимоотношения и,
следовательно, ТОЖЕ РАСПРОСТРАНЯЕТ МИФ.Только другой.
Причем оба мифа сходятся в одном: НАСТОЯЩУЮ ЗЕМНУЮ ЛЮБОВЬ
они отрицают.
Вполне естественный результат: разбив античный синтез духовного
и телесного в любви, человечество разложило прекрасное на две
уродливые составляющие. И не имеет значения, что превалирует в
официальной культуре -- ханжество или цинизм -- если и то и
другое отрицает любовь.
Все мы привыкли к термину "сексуальная революция". А
если попытаться понять его по другому? Не как уродливое
существующее, а как светлое желаемое? Что это будет?
Любовь без цинизма и ханжества.
Открытая, чистая и честная.
И спокойная, без постоянного страха.
Полная и открытая информация даст сексуальную грамотность.
Знание психоанализа приведет к пониманию комплексов и умению
справляться с ними.
Тогда будут возможны и школьные "дни посвящения". Они
существуют и сейчас в извращенной форме, в той же подворотне, а
станут праздником любви и красоты. Может быть, тогда и не
понадобится пятнадцатилетним использовать противозачаточные
средства гормонального воздействия. Может быть, тогда и
произойдет четкое разграничение эротики -- сексуальной любви и
любви для рождения ребенка. Наступит понимание того, что обе
формы существуют и обе они необходимы человеку и человечеству.
Творчество В.Рыбакова -- одна из попыток создать новый синтез,
показать настоящую любовь, единственную силу, противоречащую
фашизации.
В сущности и "Дерни за веревочку" и "Очаг на
башне" -- книги о любви. Рыбаков признает существование
циничной "культуры подворотни". Немало страниц его книг
отданы изображению этой культуры, пересказу ее мифов, под
влиянием которых в большей или меньшей степени находятся все его
герои за исключением, быть может, Андрея Симагина. Любой другой
вариант был бы ложью.
"Она всего боялась, ожидая лишь зла. Лишь себя видела доброй
наивной и чистой. Не верила ни словам, ни поступкам. Можно было
биться головой о стену -- смотрела насмешливо". Это про Асю,
главную героиню "Очага на башне". А вот Шут и Лидка из
"Дерни за веревочку":
"-- Ты к ней как к замечательному чуду природы, она к тебе
как к лопуху и мямле. Ты к ней: лебедь моя белая, красавица
ласковая... она к тебе: когда ж ты меня опрокинешь, лохарь,
скучно ж! Никто, кроме мазохистов, никого не любят. Лидка вот
никого кроме себя не любит. Потому и со мной. Я ее тщетными
свойствами о сопереживании не утомляю, за жисть беседовать не
лезу и ей не даю -- ей и хорошо... Каждый сам по себе, на досуге
совокупляемся..."
Во власти другого мифа Дима, главный герой повести: "Сегодня
я Ее увижу,... и будет две недели, прекрасных, осиянных ее
присутствием две недели, ослепительные и мгновенные, как вспышки
молний... две недели с человеком, чье каждое слово пьешь, словно
нектар, захлебываясь от восхищения и благодарности, пьянея
лучшим из богами и людьми придуманных способов, когда
абсолютно уверен -- Ей тоже хорошо, она не посматривает украдкой
на часы, не посмеивается про себя..."
Не посмеивается. А вот ее мысли: "Слизень... А она еще звала
его к себе, пыталась растормошить, позволяла притрагиваться к
себе этому кастрату". Мы ничего не узнаем из повести о Ней.
Человек без души, предавший Диму? Может быть, да.
А если нет? Если она просто из тех, сломанных "мифом
подворотни"?
Идея нового синтеза, отрицающего обе псевдокультуры, впервые
появляется в повести "Дерни за веревочку". В "Очаге
на башне" она звучит в полную силу.
Я не буду цитировать. Невозможно переписать в критическую статью
десятки страниц. А отрывки... они неизбежно покажутся либо
слащавыми, либо неуместно развязными. О любви невозможно
рассказать в одном маленьком эпизоде. Чтобы почувствовать
Рыбаковский синтез, нужно полностью прочесть "Очаг на
башне".
И в романе и в повести любовь гибнет.
Смерть Инги заставляет вспомнить крапивинский образ молний.
Случайность, глупая случайность. Ингу сбивает машина. Машину
бабка Юрика вызывает к своей дочери, которую сама же довела до
сердечного приступа. Сам Юрик после встречи с фашиствующими
молодчиками не мог добраться домой. А на краю города он
оказался, потому что Лариса выгнала его. Случайности. Которые
группируются в закономерности.
Инферно.
Опять альтернатива: либо одна индукция, либо другая. Если любовь
не сможет изменить общественные отношения, общественные
отношения уничтожат любовь.
Любовь Аси и Симагина в романе "Очаг на башне" умирает
медленно и мучительно. Но тоже неестественно. Валерий Вербицкий,
воспользовавшись результатами работы Симагина, меняет сознание
Аси, заставляя ее разлюбить.
Рыбаков показывает последний всплеск умирающей любви. Читать это
трудно, цитировать невозможно.
Потом быстро углубляется "воронка" -- необратимая
ситуация, где каждый шаг ведет в пропасть. "Ну вот и все.
Вот и пропал для меня Симагин". -- говорит Ася. Начинается
переоценка ценностей, такая, которая уже сама по себе -- уже
предательство. Его и себя. Приходит одиночество. И как будто
освобождение.
Ася кажется себе умнее, лучше, естественнее. Прежние отношения
даже не вспоминаются как счастье. Ведь их "не может
быть". Значит была не любовь -- глупость. Опять миф! Люди
двадцатого века все время путают разум с рационализмом.
Ася идет до конца. Она прерывает беременность. Отдается
Вербицкому. Даже брошенная всеми она отказывается вернуться,
хотя бы выслушать Симагина. Дает ему пощечину за предложение
помочь, используя тот самый метод, который -- без спросу --
применил Вербицкий.
Симагин говорит: "Человек ломается, чуть надави. Не
сломанный человек -- это ребенок, он еще не боится каждую
ситуацию решать творчески, вкладывая всю душу, как совершенно
неизвестную и жизненно важную, а у взрослых -- внеэмоциональный
инструментарий, технический набор стереотипов". О ком это
он? О себе? Об Асе? Наверное, обо всех.
Рыбаков не желает навевать иллюзии. Настоящая любовь не только
редка. Она хоть и всесильна, но абсолютно беззащитна. И раз нет
ничего вечного в этом мире, она обречена на смерть.
Тогда, значит, лучше не любить?
