-- Даю вам пять часов".
"Среди людей, просящихся на Терру после отмены Геноцида, наш
работник встретил имя, которое показалось ему знакомым по Вашему
делу, товарищ Руководитель. Имя Вашей Бекки.
-- Это совершенно немыслимо,-- тихо выговорил Мэлор, и на миг показался
Чжу-Эру удивительно похожим на молодого Мэлора, который корчился
с завернутыми руками, нерешительного и слабого, совершенно не
подходившего к обстановке восьми разнонаправленных селекторов
(один -- прямая связь с Землей, с Координационным Центром),
готового на все секретаря в черном мундире (недавно получившего
звание подполковника Службы Спокойствия), и ослепительной
женщины, покорно ковыряющейся с медицинской пакостью ради него,
изможденного, бессильного и всевластного... -- Пускать эту
девочку в ад моей Терры... Даже услышать о том, что я жив, и
мало жив -- управляю, руковожу... Придумайте что-нибудь,
голубчик, пусть останется на Земле. Нельзя, чтобы кто-то из
прежней жизни меня видел, это...-- он глубоко вздохнул,
задумался.
-- Будет мне мешать,-- легко сказал он".
"Года через три разработали превентивную прививку, и те, кто
раньше был отбракован, получили возможность принять участие в
колонизации Терры. Бекки подала заявку, думая забыться среди
борьбы и решений, но ей снова не повезло. "Уникальный
случай..." -- перешептывались врачи. Прививка вызвала у нее
ужасную и, очевидно, неизлечимую экзему. Фактически
искалеченная, она вновь была принуждена остаться, чтобы работать
в четверть прежней силы и лечиться всю жизнь..."
Куда мягкому и доброму Ринальдо до теперешнего Мэлора Саранцева?
Перерождение прошло до конца, бывший ученый стал Руководителем и
полностью вписался в характерную для ГМК пирамиду власти.
Единственное, что следует поставить в вину В.Рыбакову -- это
некоторую неестественность перерождения Мэлора. По воле автора
Саранцев три года не спал, используя стимуляторы. Так что,
трудно понять: то ли он действительно переродился, то ли просто
сошел с ума. Процесс перерождения связан с самой сущностью
власти и ничего, кроме власти, не требует. Собственно, именно
это и вытекает из текста В.Рыбакова.
Глава 3. Обреченные
"Пройдя сквозь лес, мы вышли у черты,
Где третий пояс лег внутри второго
И гневный суд вершится с высоты".
Данте
Продолжим обзор "моделей мира", созданных В.Рыбаковым.
Пусть "Доверие" -- это ад под маской рая, но даже такое
будущее может оказаться несбыточной мечтой. В повести
"Первый день спасения" и фильме "Письма мертвого
человека" изображен крайний, последний вариант социальной
эволюции. Термоядерная война.
Фильм, на мой взгляд, и идейно слабее повести, и эмоционально
беднее ее, поэтому основное внимание здесь будет уделено
"Первому дню спасения".
Действие обоих произведений происходит в одной и той же
обстановке. Закончилась война. То есть, никакого официального
перемирия не было, но обмен ядерными ударами прекратился.
История человечества завершилась, лишь осколки его еще
существуют в подземных бункерах, принадлежащих правительству и
армии, в уцелевших городских убежищах, в случайно сохранившихся
маленьких деревнях. Конец этой жизни близок: занесенная снегом
земля не родит. Радиация. Выйти на поверхность можно только в
защитном костюме с противогазом. Многие месяцы стоит ядерная
зима.
Термин "ядерная зима", придуманный американским
астрономом К. Саганом. обозначает резкое падение средней
температуры земной поверхности, вызванное термоядерными ударами.
По расчетам Сагана, частицы пыли, поднятые в атмосферу взрывами
и пожарами, на три четверти сократят количество солнечной
энергии, попадающей на Землю. Наступит тьма: в полдень будет
темнее, чем сейчас в полнолуние. И так -- от нескольких месяцев,
до двух-трех лет.
В мире повести зима длится целый год. Пока еще есть
продовольствие, есть ионообменные смолы для очистки воды и
запасные фильтры для противогазов. Пока еще продолжается жизнь.
И в неизменном виде функционирует машина управления.
Пожалуй, эта деталь -- самое существенное отличие повести
"Первый день спасения" от других книг, посвященных
ядерному апокалипсису. Государственно-монополистический
капитализм обладает свойством импликации; любые элементы данной
социальной структуры порождают всю структуру. Ядерная война не
принесла никаких общественных изменений.
По прежнему собирается кабинет министров, издаются приказы,
выступает перед остатками народа руководитель государства.
Работает контрразведка, вылавливая скрывающихся больных и -- по
привычке -- выдуманных недовольных. Как и раньше, репрессии
производятся скрыто, под видом медицинской помощи.
Разумеется, все руководящие должности заняты людьми
некомпетентными -- опять-таки, как раньше. Обитатели бункера
пытаются найти под землей гидротермальные источники.
Квалифицированный геолог вместе с крупнейшим математиком
оказываются чернорабочими в шахте, а возглавляет проходку
скважины чиновник, не знающий даже геологической карты района.
Все еще занимается военным планированием комитет начальников
штабов. Впрочем, здесь произошли определенные изменения.
Поскольку противника нет, не вполне ясно, с кем сражаться. Но
военные не могут не воевать. Даже после термоядерной катастрофы.
И вражеским государством командующий объявляет правительственный
бункер. Быстро придумывается идеологическое оправдание будущего
завоевания -- так называемая "программа военного
феодализма", в которую, как мне кажется, не верят даже сами
ее авторы. Однако, операция разрабатывается. Изыскиваются
средства -- ведь людей в распоряжении правительства осталось
больше, чем у военных.
А между тем, в обоих бункерах свирепствует странная и страшная
болезнь. Никто не знает ее причину. Может, собственное
биологическое оружие вышло из под контроля. Может, невероятная
встряска ядерной войны вывела из строя имунную систему. "Это
не болезнь, это все болезни сразу",-- говорит врач.
Ненависть, породившая войну, пережила ее. Она переживет и людей,
и весь этот мир обреченных. Все ненавидят и боятся всех. Плач
ребенка может послужить для соседей поводом вызвать психогруппу
-- в сущности, ту же контрразведку.
Повесть абстрактна, аллегорична. Поэтому в ней почти нет имен.
Премьер-министр, Десятник, Начальник артиллерии, Врач. Не
названа страна, не названа планета. К концу повести мы узнаем,
что действие происходит не на Земле. Впрочем, какая разница,
если наблюдается такое сходство?
Единственный герой, не принадлежащий этому миру -- Мальчик --
тоже абстрактный образ, символ. Может быть В.Рыбаков и зря
раскрывает его тайну. Так ли нам важно узнать, что чудотворец,
способный открывать любые двери, читать секретные шифры, дышать
радиоактивным воздухом, является инопланетянином? Для жителей
планеты он -- Мутант, он -- последняя исступленная надежда на
чудо, на Спасение.
Но нельзя спасти людей друг от друга. Война продолжается.
Мутанта пытаются использовать и военные, и члены правительства.
Обе стороны нуждаются в уцелевшем военном спутнике, оснащенном
лазерным оружием. Тот, кто завладеет им, добьется победы.
Совершенно бессмысленной, но все-таки победы.
Связаться со спутником можно только с отдаленной
радиолокационной станции. Для Мальчика эта станция --
единственная возможность вызвать помощь со своей планеты.
Между солдатами из разных бункеров происходит схватка. В узком
замкнутом пространстве станции автоматные очереди разорвали
противников в клочья. Смертельно раненый профессор успевает
отдать спутнику команду уйти от планеты. Мальчик остается один.
Правда свободный от своих конвоиров.
Но что толку от свободы на опустошенной, обреченной планете,
где, кажется, уже не осталось людей? Пусть даже прилетят корабли
с лекарствами, продовольствием и оборудованием -- что это
изменит?
Так рассуждает Мальчик. Так рассуждают герои фильма "Письма
мертвого человека". Собственно, большая часть картины
состоит из подобных монологов и их критики. Разговоры ведут
выжившие в городском убежище ученые.
Сходство между книгой и фильмом достаточно велико. Повторяются
отдельные эпизоды, похожи характеры. Только Мальчика,
нравственного эталона, человека не принадлежащего к этому миру и
имеющего право судить его, нет в фильме.
В кинокартине человечество судят ученые. Перед лицом неизбежной
смерти эти люди ведут себя достойно. Все они в большей или
меньшей степени сумели остаться учеными, интеллигентами. У них
хватает бесстрашия мечтать, думать, решать.
Это может показаться бессмысленным, смешным и глупым -- ведь
проку от их деятельности не больше, чем от выступлений
премьер-министра. Но все-таки есть разница между безнадежной
борьбой за человека и столь же безнадежной борьбой против
человека. Разница в их пользу.
Только где они были раньше, эти прекрасные люди?
Работали на войну, стараясь обогнать друг друга.
"Я дрался! Я маневрировал, да! Мой лучший друг уже
двенадцать лет не подает мне руки! А мы служили вместе! В одном
артрасчете карабкались через Хинган в сорок пятом! Другой мой
друг, когда я приехал его проводить, плюнул мне в лицо. Теперь,
между прочим, он работает у того Маккензи, о чьей бороде Вы
говорили столь умильно. И бомбардирует конгресс штата письмами,
согласно которым, по его сведениям, биоспектральные исследования
в России ориентированы на создание лучевого оружия! И средств
подавления инакомыслящих! И намекает, что эти сведения он
получает от меня! И уже я плюнул бы ему в лицо -- всей слюной,
какая во мне осталась! -- он немощно ударил себя в узкую грудь
несколько раз. -- Но он далеко! Но я выиграл! Я нашел вас! И
выучил вас! Мы с Вами обгоняем их на пять лет!".
Этот отрывок взят из другого произведения В.Рыбакова.
Биоспектралистика, о которой идет речь,-- раздел медицины, не
имеющий никакого военного применения. Эта наука призвана лечить.
Лечить всех людей без разбора. И материалы по ней не
засекречены, и международные конференции проводятся. Только на
них почему-то скрывают, а не демонстрируют достижения. Только не
о больных, ждущих помощи, вспоминает ученый, хотя неизлечимо
болен он сам и сын одного из сотрудников его лаборатории.
"Мы с вами обгоняем их на пять лет!" Зачем? Во имя чего?
"Нас мало, и нас все меньше.
Но самое страшное, что мы врозь..."
"Мы с вами обгоняем их на пять лет!" Вот почему Ларсен
пишет теперь письма мертвому сыну. А врач отправляет на смерть
детей. В рецензиях этого врача справедливо называли подонком. Но
в фильме, который в отличие от повести замкнут на среду ученых,
не показаны силы, стоящие над этим врачом. А эти силы:
правительство, армия, контрразведка -- приказывали ему еще до
войны: "Обогнать их на пять лет!"
Разобщенность правительств была на Земле всегда, но лишь ХХ век
создал разобщенность ученых. В 1918 году Резерфорд сказал
чиновнику, пригласившему его на какое-то заседание: "То, что
я сейчас делаю, важнее вашей войны". А в 1946 году Курчатов
кричал Изотову: "-- Иди ты со своими угрызениями знаешь
куда... Думать стал! Вот и думай -- какое мы имеем право ехать в
комфорте, за чей счет все это? И ковыряешься в душе своей за чей
счет? Ты мне все это говоришь почему? Потому что знаешь, что я
себе такого позволить не могу. Я сомневаться не имею права. Да.
Знаю -- найдутся люди, которые будут считать, что мы и этот
Оппенгеймер одним мирром мазаны. Осудят нас... Я это не беру в
расчет. И даже тех не беру в расчет, кто еще через годы
поймет всю разницу между американцами и нами. Мне себя не жалко.
Каким я буду выглядеть? Плевать мне на то, как меня будут
расценивать в будущем! Я делаю дело не в расчете на место в
истории. Мне важен суд моих соотечественников, моего народа, а в
будущем... Если будущее будет, и будут жить в нем потомки наши,
самое главное, что они будут жить! Что хочешь мне говори, а я
буду думать одно: успеть, успеть! Мы успеть должны!.. Вот вся
моя нравственность! Они там, эти американцы, создали себе эти
