у Лары захватило дух от страха, но она не посмела отказаться.
Она через силу глотала розовые душистые куски, которые от
волнения становились у нее поперек горла.
И ведь эта робость перед дорогим кушаньем и ночною столицей
потом так повторилась в ее робости перед Комаровским --
главная разгадка всего происшедшего. Но теперь он был
неузнаваем. Ничего не требовал, не напоминал о себе и даже не
показывался. И постоянно, держась на расстоянии,
благороднейшим образом предлагал свою помощь.
Совсем другое дело было посещение Кологривова. Лара очень
обрадовалась Лаврентию Михайловичу. Не потому чтобы он был так
высок и статен, а благодаря выпиравшей из него живости и
таланту гость занял собою, своим искрящимся взглядом и своей
умною усмешкою полкомнаты. В ней стало теснее.
Он сидел, потирая руки, перед Лариной кроватью. Когда его
вызывали в Петербург в Совет министров, он разговаривал с
сановными старцами так, словно это были шалуны приготовишки. А
тут перед ним лежала недавняя часть его домашнего очага,
что-то вроде его родной дочери, с которою, как со всеми
домашними, он перекидывался взглядами и замечаниями только на
ходу и мельком (это составляло отличительную прелесть их
сжатого, выразительного общения, обе стороны это знали). Он не
мог относиться к Ларе тяжело и безразлично, как ко взрослой.
Он не знал, как с ней говорить, чтобы не обидеть ее, и сказал,
усмехнувшись ей, как ребенку:
-- Что же вы это, матушка, затеяли? Кому нужны эти
мелодрамы? -- Он смолк и стал рассматривать пятна сырости на
потолке и обоях. Потом, укоризненно покачал головой,
продолжал: -- В Дюссельдорфе выставка открывается
международная -- живописи, скульптуры, садоводства. Собираюсь.
Сыровато у вас. И долго это вы намерены болтаться между небом
и землею? Здесь ведь не Бог весть какое раздолье. Эта
Войтесса, между нами говоря, порядочная дрянь. Я ее знаю.
Переезжайте. Довольно вам валяться. Поболели и ладно. Пора
подыматься. Перемените комнату, займитесь предметами, кончайте
курсы. Есть у меня один художник знакомый. Он уезжает на два
года в Туркестан. У него мастерская разгорожена переборками,
и, собственно говоря, это целая небольшая квартира. Кажется,
он готов передать ее вместе с обстановкой в хорошие руки.
Хотите, устрою? И затем вот что. Позвольте уж я по-деловому. Я
давно хотел, это моя священная обязанность... С тех пор как
Липа... Вот тут небольшая сумма, наградные за ее окончание...
Нет, позвольте, позвольте... Нет, прошу вас, не упирайтесь...
Нет, извините, пожалуйста.
И, уходя, он заставил ее, несмотря на ее возражения, слезы
и даже что-то вроде драки, принять от него банковский чек на
десять тысяч.
Выздоровев, Лара переехала на новое пепелище, расхваленное
Кологривовым. Место было совсем поблизости у Смоленского
рынка. Квартира находилась наверху небольшого каменного дома в
два этажа, старинной стройки. Низ занимали торговые склады. В
доме жили ломовые извозчики. Двор был вымощен булыжником и
всегда покрыт рассыпанным овсом и рассоренным сеном. По двору,
воркуя, похаживали голуби. Они шумной стайкой подпархивали над
землей, не выше Лариного окна, когда по каменному сточному
жолобу двора табунком пробегали крысы.
3
Много горя было с Пашею. Пока Лара серьезно хворала, его не
допускали к ней. Что должен был он почувствовать? Лара хотела
убить человека, по Пашиным понятиям, безразличного ей, а потом
очутилась под покровительством этого человека, жертвы своего
неудавшегося убийства. И это все после памятного их разговора
рождественскою ночью, при горящей свече! Если бы не этот
человек, Лару бы арестовали и судили. Он отвел от нее
грозившую ей кару. Благодаря ему она осталась на курсах, цела
и невредима. Паша терзался и недоумевал.
Когда ей стало лучше, Лара вызвала Пашу к себе. Она
сказала:
-- Я плохая. Ты не знаешь меня, я когда-нибудь расскажу
тебе. Мне трудно говорить, ты видишь, я захлебываюсь от слез,
но брось, забудь меня, я тебя не стою.
Пошли душераздирающие сцены, одна невыносимее другой.
Войтковская, -- потому что это происходило еще во время
Лариного пребывания на Арбате, -- Войтковская при виде
заплаканного Паши кидалась из коридора на свою половину,
валилась на диван и хохотала до колик, приговаривая: "Ой не
могу, ой не могу! Вот это можно сказать действительно...
Ха-ха-ха! Богатырь! Ха-ха-ха! Еруслан Лазаревич!"
Чтобы избавить Пашу от пятнающей привязанности, вырвать ее
с корнем и положить конец мучениям, Лара объявила Паше, что на
отрез отказывается от него, потому что не любит его, но так
рыдала, произнося это отречение, что ей нельзя было поверить.
Паша подозревал ее во всех смертных грехах, не верил ни одному
ее слову, готов был проклясть и возненавидеть, и любил ее
дьявольски, и ревновал ее к ее собственным мыслям, к кружке,
из которой она пила, и к подушке, на которой она лежала. Чтобы
не сойти с ума, надо было действовать решительнее и скорее.
Они решили пожениться, не откладывая, еще до окончания
экзаменов. Было предположение венчаться на Красную горку.
Свадьбу по Лариной просьбе опять отложили.
Их венчали в Духов день, на второй день Троицы, когда с
несомненностью выяснилась успешность их окончания. Всем
распоряжалась Людмила Капитоновна Чепурко, мать Туси Чепурко,
Лариной однокурсницы, вместе с ней окончившей. Людмила
Капитоновна была красивая женщина с высокой грудью и низким
голосом, хорошая певица и страшная выдумщица. В придачу к
действительным примерам и поверьям, известным ей, она на ходу
экспромтом сочиняла множество собственных.
Была ужасная жара в городе, когда Лару "повезли под
злат-венец", как цыганским Панинским басом мурлыкала себе под
нос Людмила Капитоновна, убирая Лару перед выездом. Были
пронзительно желты золотые купола церквей и свежий песочек на
дорожках гуляний. Запылившаяся зелень березок, нарубленных
накануне к Троицыну дню, понуро висла по оградам храмов,
свернувшись в трубочку и словно обгорелая. Было трудно дышать,
и в глазах рябило от солнечного блеска. И словно тысячи свадеб
справляли кругом, потому что все девушки были завиты и в
светлом, как невесты, и все молодые люди, по случаю праздника,
напомажены и в черных парах в обтяжку. И все волновались, и
всем было жарко.
Лагодина, мать другой Лариной товарки, бросила Ларе горсть
серебряной мелочи под ноги, когда Лара вступила на коврик к
будущему богатству, а Людмила Капитоновна с тою же целью
посоветовала Ларе, когда она станет под венец, креститься не
голой, высунутой рукой, а полуприкрытой краешком газа или
кружева. Потом она сказала, чтобы Лара держала свечу высоко,
тогда она будет в доме верховодить. Но, жертвуя своей
будущностью в пользу Пашиной, Лара опускала свечу как можно
ниже, и всЛ понапрасну, потому что сколько она ни старалась,
все выходило, что ее свеча выше Пашиной.
Из церкви вернулись прямо на пирушку в мастерскую
художника, тогда же обновленную Антиповыми. Гости кричали
"горько, не пьется", -- а с другого конца согласным ревом
ответствовали: "надо подсластить", -- и молодые, конфузливо
ухмыляясь, целовались. Людмила Капитоновна пропела им
величание "Виноград" с двойным припевом "Дай вам Бог любовь да
совет" и песню "Расплетайся трубчата коса, рассыпайтесь русы
волоса".
Когда все разошлись и они остались одни, Паше стало не по
себе от внезапно наступившей тишины. На дворе против Лариного
окна горел фонарь, на столбе, и, как ни занавешивалась Лара,
узкая, как распиленная доска, полоса света проникала сквозь
промежуток разошедшихся занавесок. Эта светлая полоса не
давала Паше покою, словно кто-то за ними подсматривал. Паша с
ужасом обнаруживал, что этим фонарем он занят больше, чем
собою, Ларою и своей любовью к ней.
За эту ночь, продолжительную как вечность, недавний студент
Антипов, "Степанида" и "Красная Девица", как звали его
товарищи, побывал на верху блаженства и на дне отчаяния. Его
подозрительные догадки чередовались с Лариными признаниями. Он
спрашивал, и за каждым Лариным ответом у него падало сердце,
словно он летел в пропасть. Его израненное воображение не
поспевало за новыми открытиями.
Они проговорили до утра. В жизни Антипова не было перемены
разительнее и внезапнее этой ночи. Утром он встал другим
человеком, почти удивляясь, что его зовут по-прежнему.
4
Через десять дней друзья устроили им проводы в той же
комнате. Паша и Лара оба кончили, оба одинаково блестяще, оба
получили предложения в один и тот же город на Урале, куда и
должны были выехать на другой день утром.
Опять пили, пели и шумели, но на этот раз только одна
молодежь, без старших.
За перегородкой, отделявшей жилые закоулки от большой
мастерской, где собрались гости, стояла большая багажная и
одна средняя корзины Лары, чемодан и ящик с посудою. В углу
лежало несколько мешков. Вещей было много. Часть их уходила на
другой день утром малою скоростью. ВсЛ почти было уложено, но
не до конца. Ящик и корзины стояли открытые, не доложенные
доверху. Лара время от времени вспоминала про что-нибудь,
переносила забытую вещь за перегородку и, положив в корзину,
разравнивала неровности.
Паша уже был дома с гостями, когда Лара, ездившая в
канцелярию курсов за метрикой и бумагами, вернулась в
сопровождении дворника с рогожею и большой связкою крепкой
толстой веревки для увязывания завтрашней клади. Лара
отпустила Дворника и, обойдя гостей, с частью поздоровалась за
руку, а с другими перецеловалась, а потом ушла за перегородку
переодеваться. Когда она вышла переодетая, все захлопали,
загалдели, стали рассаживаться, и начался шум, как несколько
дней тому назад на свадьбе. Наиболее предприимчивые взялись
разливать водку соседям, множество рук, вооружившись вилками,
потянулось в центр стола за хлебом и к блюдам с кушаньями и
закусками. Ораторствовали, крякали, промочивши горло, и
наперебой острили. Некоторые стали быстро пьянеть.
-- Я смертельно устала, -- сказала Лара, сидевшая рядом с
мужем. -- ты все успел, что хотел сделать?
-- Да.
-- И все-таки я замечательно себя чувствую. Я счастлива. А
ты?
-- Я тоже. Мне хорошо. Но это долгий разговор. На вечеринку
с молодою компанией в виде исключения был допущен Комаровский.
В конце вечера он хотел сказать, что осиротеет после отъезда
своих молодых друзей, что Москва станет для него пустынею,
Сахарой, но так расчувствовался, что всхлипнул и должен был
повторить прерванную от волнения фразу снова. Он просил
Антиповых позволения переписываться с ними и наведаться к ним
в Юрятин, место их нового жительства, если он не выдержит
разлуки.
-- Это совершенно лишнее, -- громко и невнимательно
отозвалась Лара. -- И вообще все это ни к чему --
переписываться, Сахара и тому подобное. А приезжать туда и не
думайте. Бог даст без нас уцелеете, не такая мы редкость, не
правда ли, Паша? Авось найдется вашим молодым друзьям замена.
И совершенно забыв, с кем и о чем она говорит, Лара что-то
вспомнила и, торопливо встав, ушла за перегородку на кухню.
Там она развинтила мясорубку и стала распихивать разобранные
части по углам посудного ящика, подтыкая их клочьями сена. При
этом она чуть не занозила себе руку отщепившейся от края
острою лучиной.
За этим занятием она упустила из виду, что у нее гости,
перестав их слышать, как вдруг они напомнили о себе особенно
громким взрывом галдежа из-за перегородки, и тогда Лара
