и ходжа имам Музаффар Исфизари, а я присоединился к услужению
им. Во время пиршества я услышал, как Доказательство Истины Омар
сказал: "Могила моя будет расположена в таком месте, где каждую
весну ветерок будет осыпать меня цветами". Меня эти слова удиви-
ли, но я знал, что такой человек не станет говорить пустых слов.
Когда в году 1135 я приехал в Нишапур, прошло уже четыре года с
тех пор, как тот великий закрыл лицо свое покрывалом земли и
низкий мир осиротел без него. И для меня он был наставником. В
пятницу я пошел поклониться его праху и взял с собой одного че-
ловека, чтобы он указал мне его могилу. Он привел меня на клад-
бище Хайре. Я повернул налево и у подножия стены, отгораживающей
сад, увидел его могилу. Грушевые и абрикосовые деревья свесились
из этого сада и, распростерши над могилой цветущие ветви, всю
могилу его скрыли под цветами. И мне пришли на память те слова,
что я слышал от него в Балхе, и я разрыдался, ибо на всей повер-
хности земли и в странах Обитаемой четверти я не увидел бы для
него более подходящего места. Бог, святой и всевышний, да угото-
вит ему место в райских кущах милостью своей и щедростью!"
Над могилой Омара Хайяма в Нишапуре ныне возвышается величес-
твенный надгробный памятник -- одно из лучших мемориальных соо-
ружений в современном Иране. Ажурные конструкции надгробия напо-
минают чем-то стартовую установку, выводящую космический корабль
на орбиты Вселенной.
* * *
Со стихами Омара Хайяма связаны два редких историко-литера-
турных феномена.
Один -- это загадка объема и состава истинного поэтического
наследия Хайяма. До наших дней не дошло не только автографов и
прижизненных манускриптов четверостиший Омара Хайяма, но даже и
списков, более или менее близких по времени к жизни поэта.
Поздних рукописей стихов Хайяма много, и они предстают перед
исследователями в поразительном разнообразии, как по объему --
количеству четверостиший, так и по самому составу, повторяющему-
ся от списка к списку лишь в малой части, Рукописи хайямовских
сборников, как правило, небольшие -- двести-триста стихотворе-
ний, однако, собранные воедино, они дают внушительную цифру --
около полутора тысяч рубаи.
Текстологический анализ этих стихотворений показывает, что в
них можно обнаружить немало "пучков" -- сближенных по поэтичес-
кой идее рубаи-вариантов. Это явление исследователи классической
персидско-таджикской литературы объясняют следующим образом.
Омар Хайям в условиях религиозных преследований был лишен воз-
можности собирать и распространять свои стихи, он набрасывал их
на отдельных листках бумаги, на полях рукописей. Ученики и еди-
номышленники, слышавшие их от поэта, записывали стихи сразу или
спустя некоторое время, в большем или меньшем приближении к ав-
торскому тексту. Так рождался "пучок" рубаи-аналогов. В дальней-
ших переписываниях и устных передачах количество вариантов раз-
расталось.
Литературоведы-текстологи вскрыли и еще одно любопытное явле-
ние -- существование "странствующих" четверостиший. На это обра-
тил внимание известный русский ученый В. А. Жуковский, один из
самых первых исследователей истории персидско-таджикской литера-
туры в отечественном востоковедении. В рукописных сборниках чет-
веростиший Омара Хайяма и в изданных текстах Жуковский обнаружил
множество стихотворений, засвидетельствованных в диванах других
персидско-таджикских поэтов, он дал им название "странствующих".
Изыскания Жуковского были продолжены другими исследователями, и
результатом этой кропотливой работы был вывод -- в лучшем для
XIX века издании поэтического наследия Омара Хайяма (Париж,
1867, издатель Дж. Никола) почти четвертая часть стихов, 108 ру-
баи из 464-х, принадлежит к категории "странствующих".
Право на авторство этих рубаи разделили с Омаром Хайямом та-
кие классики персидско-таджикской литературы, как Хафиз, Аттар
(1142--1230), Джалал ад-дин Руми (1207--1273) , Абдаллах Ансари
(1006--1088) и другие, причем не только поэты более поздних по-
колений, но и некоторые предшественники Омара Хайяма. Так, нап-
ример, два следующих рубаи встречаются среди четверостиший, при-
писываемых Авиценне.
С ослами будь ослом, не обнажай свой лик!
Ослейшего спроси -- он скажет: "Я велик!"
А коли у кого ослиных нет ушей,
Тот для ословства -- явный еретик.
(пер. И. Сельвинский) [sel-0002]
Я познание сделал своим ремеслом,
Я знаком с высшей правдой и с низменным злом.
Все тугие узлы я распутал на свете,
Кроме смерти, завязанной мертвым узлом.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0013]
Не единичны случаи широкого "странствования", когда одно и то
же рубаи встречается в рукописных диванах (а иногда и в публика-
циях) трех-четырех поэтов одновременно. Примером может послужить
такое четверостишие:
Пью с умом: никогда не буяню спьяна.
Жадно пью: я не жаден, но жажда сильна.
Ты, святоша и трезвенник, занят собою --
Я себя забываю, напившись вина!
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0298]
Оно приписывается Омару Хайяму, Анвари и Камал ад-дину Исмаилу
(1172--1237). А хайямовское рубаи:
Если все государства, вблизи и вдали,
Покоренные, будут валяться в пыли --
Ты не станешь, великий владыка, бессмертным.
Твой удел невелик: три аршина земли.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0228]
встречается среди стихов Афзала Кашани (1195--1265), мастера яр-
ких и остроумных четверостиший, и прекрасной поэтессы Мехсети
Гянджеви, современницы Хайяма, с которым она, по преданию,
встречалась.
Ограничимся еще двумя примерами. Следующее рубаи входит в
состав поэтического наследия как Омара Хайяма, так и величайшего
лирика Хафиза:
Не молящимся грешником надобно быть --
Веселящимся грешником надобно быть.
Так как жизнь драгоценная кончится скоро --
Шутником и насмешником надобно быть.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0236]
Современник Омара Хайяма поэт Санаи (середина XI в -- 1131
г.), оставивший огромное литературное наследие, разделяет с Хай-
ямом право на авторство такого рубаи:
Муж ученый, который мудрее муллы,
Но бахвал и обманщик, -- достоин хулы.
Муж, чье слово прочнее гранитной скалы, --
Выше мудрого, выше любой похвалы!
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0284]
Работа по выявлению подлинного литературного наследия Омара
Хайяма, начатая В. А. Жуковским публикацией в 1897 году статьи
"Омар Хайям и "странствующие" четверостишия", продолжается и по-
ныне. Для авторской атрибуции этих кочующих из дивана в диван
рубаи было предложено немало различных научных приемов. Основы-
ваясь на старых и надежных рукописных источниках, ученые призна-
ют ныне бесспорное авторство Омара Хайяма для нескольких десят-
ков рубаи. В результате тщательных изысканий, проводившихся на
протяжении десятилетий крупными филологами восточных и западных
стран, методами текстологического, историко-литературного, сти-
листического, стиховедческого анализа, удалось определить группу
четверостиший, примерно в четыреста стихотворений, которые с до-
статочной степенью уверенности можно считать принадлежащими перу
Омара Хайяма. Что же касается тысячи других рубаи, "странствую-
щих" под именем Хайяма, ни одно из них нельзя ни категорически
приписать авторству Омара Хайяма, ни вычеркнуть решительно из
его поэтического наследия.
Хайямовские четверостишия весьма различны по идейно-темати-
ческому содержанию и далеко не равноценны по художественным дос-
тоинствам. Проведем небольшое сравнение. Вот три классических
хайямовских рубаи. Точными штрихами набросана модель мироздания
-- за этими четырьмя строками мы почти воочию видим облик учено-
го, философа, астронома:
Все обсудив без страха, мы истину найдем, --
Небесный свод представим волшебным фонарем:
Источник света -- солнце, наш мир -- сквозной экран,
А мы -- смешные тени и пляшем пред огнем.
(пер. Л. Некора) [nek-0041]
Сжато до предела формулирует поэт самую суть проблемы: Чело-
век -- Вселенная, Человек -- Время:
Круг небес, неизменный во все времена,
Опрокинут над нами, как чаша вина.
Это чаша, которая ходит по кругу.
Не стони -- и тебя не минует она.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0176]
Был ли в самом начале у мира исток?
Вот загадка, которую задал нам бог.
Мудрецы толковали о ней, как хотели, --
Ни один разгадать ее толком не смог.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0009]
И рядом иной раз незамысловатые сентенции, и по мысли и по
легкой изящной манере выражения вполне традиционные для раннек-
лассической персидско-таджикской поэзии:
Не тверди мне, больному с похмелья: "Не пей!"
Все равно я лекарство приму, хоть убей!
Нету лучшего средства от горестей мира --
Виноградною кровью лечусь от скорбей!.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0392]
В обширном цикле хайямовских рубаи особенно поражает исследо-
вателя противоречие, нередко взаимоисключение содержащихся в них
идей. Мы видим в этих стихах страстное стремление постичь тайны
рока и агностицизм, проповедь активного добра и отгораживание от
мира, беспечную теорию "одного дня" и обывательскую мудрость са-
мосохранения, сетование на несправедливость неба в распределении
земных благ и высмеивание сытого благополучия. Мы находим в чет-
веростишиях полярно противоположные точки зрения: ироничное спо-
койствие все постигшего мудреца и отчаянно-дерзкий протест бун-
таря. Поэт пленен жизнью, жизнь -- неиссякаемый источник наслаж-
дений:
Сад цветущий, подруга и чаша с вином --
Вот мой рай. Не хочу очутиться в ином.
Да никто и не видел небесного рая!
Так что будем пока утешаться в земном.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0423]
И вот -- отвращение от жизни, в смерти поэт видит желанный
исход от мучений земного бытия. А еще лучше -- не знать этого
света совсем :
Добровольно сюда не явился бы я.
И отсюда уйти не стремился бы я.
Я бы в жизни, будь воля моя, не стремился
Никуда. Никогда. Не родился бы я.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0122]
Эту пестроту ценностных ориентаций, "смесь высоких доблестей
и низменных страстей" некоторые литературоведы относили не без
оснований за счет вплетения в поэтическое наследие Хайяма сти-
хотворений других поэтов, каждый из которых выражал свой взгляд
на мир.
Однако это верно лишь отчасти. В обширном хайямовском цикле -
- и в этом еще одна загадка, заданная Омаром Хайямом, -- четве-
ростишия слиты столь органично, что "бродячие" рубаи не ощущают-
ся чужеродными равным образом ни в диванах многих поэтов, ни
среди стихотворений великого Хайяма. Смены и перепады настрое-
ний, широкий разброс оценочных суждений о жизни, -- в общем
свойственные живому человеку на разных этапах его земного пути,
-- мы наблюдаем у многих персидско-таджикских авторов XI--XIV
веков, каждый из которых нес в себе большую или меньшую частицу
