кой обрядности -- если бог вездесущ и всеведущ, надо ли надое-
дать ему без конца молитвами? Реалии религиозного культа, впро-
чем, могут и сослужить свою полезную службу мусульманину: чалма
и четки пригодятся, чтобы заложить их в кабаке за чащу вина, как
сказано в одном из рубаи; в мечеть же мощно изредка заглянуть,
признается поэт в другом стихотворении, хотя бы для того, чтобы
стащить новый молитвенный коврик. И вот -- рубаи, где соседству-
ют Коран и винная чаша; и как же рьяно, не отрываясь, читают му-
сульмане -- нет, не стихи Корана! -- стих, опоясывающий чашу:
Благоговейно чтят везде стихи корана, [К-021]
Но как читают их? Не часто и не рьяно.
Тебя ж, сверкающий вдоль края кубка стих,
Читают вечером, и днем, и утром рано.
(пер. О. Румер) [rum-0007]
Приведем еще два известных хайямовских рубаи, где протест
против духовного закрепощения человека выражен особенно сильно.
Все религии, не только ислам, утверждает поэт, рабство:
Дух рабства кроется в кумирне и в Каабе, [К-026],[К-001]
Трезвон колоколов -- язык смиренья рабий,
И рабства черная печать равно лежит
На четках и кресте, на церкви и михрабе. [М-009]
(пер. О. Румер) [rum-0157]
И прямой бунт против творца, против существующего мироустрой-
ства:
Когда б я властен был над этим небом злым,
Я б сокрушил его и заменил другим,
Чтоб не было преград стремленьям благородным
И человек мог жить, тоскою не томим.
(пер. О. Румер) [rum-0195]
К такого рода стихам -- как, впрочем, ко многим рубаи Хайяма
-- как нельзя более подходит меткое определение, принадлежащее
одному из наших современных писателей: "Афоризмы, убедительные,
как выстрелы". Очевидно, именно такого рода четверостишия имел в
виду историк Кифти, когда написал, что стихи Омара Хайяма "со-
держали в глубине змей для всего шариата в виде множества всеох-
ватывающих вопросов". Продолжая свою характеристику Хайяма-поз-
та, Кифти заключает: "Он порицал людей своего времени за их ре-
лигию". Четверостишия Омар Хайям писал для себя и небольшого
круга друзей и учеников, отнюдь не стремясь сделать их общим
достоянием. Однако эти крылатые поэтические речения приобретали
широкую гласность -- именно так можно понять высказывания, кото-
рые мы находим у того же Кифти, что "современники очернили веру
его и вывели наружу те тайны, которые он скрывал".
Нападая на творца, Омар Хайям обличал и духовенство -- и
здесь его обычная насмешливость уступала место неприкрытой злос-
ти. Ревнители мусульманского благочестия, с их показной святос-
тью, говорит поэт, это ненасытные кровопийцы, рядом с которыми
запойный пьяница -- праведник:
Хоть я и пьяница, о муфтий городской, [М-013]
Степенен все же я в сравнении с тобой;
Ты кровь людей сосешь, -- я лоз. Кто кровожадней:
Я или ты? Скажи, не покриви душой!
(пер. О. Румер) [rum-0153]
Столкновения с духовенством приняли столь опасный для Омара
Хайяма характер, что он вынужден был, в уже немолодые годы, со-
вершить долгий и трудный путь паломничества в Мекку. Источники
так и пишут: "убоявшись за свою кровь", "по причине боязни, а не
пол причине богобоязни".
По возвращении из хаджа Омар Хайям поселился в уединенном до-
ме в деревушке под Нишапуром. По словам средневековых биографов,
он не был женат и не имел детей. Хайям жил замкнуто, испытывая
чувство постоянной опасности из-за непрекращающихся преследова-
ний и подозрений. К этому периоду жизни Хайяма относится сто
стихотворение, написанное на арабском языке в форме кыта. Строки
этих стихов позволяют нам представить душевное состояние поэта в
старости:
Доволен пищей я, и грубой и простою,
Но и ее добыть могу я лишь с трудом.
Все преходяще, все случайно предо мною,
Давно нет встреч, давно уж пуст мой дом.
Решили небеса в своем круговращенье
Светила добрые все злыми заменить.
Но нет, душа моя, в словах имей терпенье,
Иль головы седой тебе не сохранить.
(пер. Б. Розенфельд)
Приведем еще один эпизод из жизни Омара Хайяма, запечатленный
географом XIII века Закарийа Казвини; в рассказе проглядывают
живые черты поэта и самый образ его жизни среди горожан. Один из
факихов Нишапура -- знатоков мусульманского права -- публично
поносил Омара Хайяма, однако по утрам приходил к нему, не упус-
кая случая присоединиться к числу учеников. Хайям собрал у себя
однажды утром трубачей и барабанщиков. Как только факих пришел
по обыкновению на занятия, Омар Хайям подал знак трубить и бить
в барабаны. К собравшимся на улице горожанам Хайям обратился со
следующими словами: "Внимание, о жители Нишапура! Вот вам ваш
ученый. Он ежедневно в это время приходит ко мне и постигает у
меня науку, а среди вас говорит обо мне так, как вы знаете. Если
я действительно таков, как он говорит, то зачем он заимствует у
меня знания? Если же нет, то зачем поносит своего учителя?"
Время, отмеченное всесилием фанатичного духовенства, принуж-
дало выдающегося мыслителя к молчанию. Поэт должен хранить в
глубине сердца тайны своего знания, как море хранит в створках
раковины жемчужину, -- таково содержание одного из рубаи. И вот
другое, с той же мыслью:
То не моя вина, что наложить печать
Я должен на свою заветную тетрадь:
Мне чернь ученая достаточно знакома,
Чтоб тайн своей души пред ней не разглашать.
(пер. О. Румер) [rum-0230]
"Притворись дураком и не спорь с дураками,--советует себе по-
эт, -- каждый, кто не дурак, вольнодумец и враг". "Он обуздал
свои речи и перо", -- пишут о старом Хайяме средневековые источ-
ники.
В стихах находила выражение напряженная внутренняя жизнь ума
и души Омара Хайяма. Можно предположить, что в эти поздние годы
одиночества были написаны многие его философские стихи, поднима-
ющие извечные вопросы, стоящие перед людьми: что есть человек?
Откуда мы пришли? Куда уйдем? Какой смысл скрыт в нашем кратком
земном существовании?
Мир я сравнил бы с шахматной доской:
То день, то ночь... А пешки? -- мы с тобой.
Подвигают, притиснут -- и побили.
И в темный ящик сунут на покой.
(пер. И. Тхоржевский) [tho-0006]
И непостижимая загадка этого движущегося мира: где его нача-
ло, где конец?
Творенья океан из мглы возник,
Но кто же до глубин его постиг
И жемчугу подобными словами
Изобразил непостижимый лик?
(пер. Ц. Бану) [ban-0002]
В четверостишиях Омара Хайяма -- неодолимый для человеческой
души протест против смерти, Хайям-ученый и в старости не оболь-
щался иллюзиями о грядущем воскресении из мертвых, внушаемых ре-
лигией мусульманам. Стихи формулируют жестокий закон природы,
неизбежно обрекающий все живое на превращение в прах:
И тот, кто молод, и тот, кто сед,
Из мира все уйдут друг другу вслед.
А царство мира все ничье, как прежде;
Кто был -- ушел; придут -- и вновь их нет.
(пер. А. Старостин) [sta-0013]
Не будь этой вечной смены поколений, говорит поэт в другом
стихотворении, наш черед земной жизни никогда бы не пришел. Об-
ращаясь к предполагаемому собеседнику, Хайям утешает: примиримся
с мыслью, что живая душа нам дана на подержание, и вернем ее в
положенный срок, когда минует череда отведенных нам дней, каждо-
го из которых так мучительно жаль:
Ты знаешь, почему в передрассветный час
Петух свой скорбный клич бросает столько раз?
Он в зеркале зари увидеть понуждает,
Что ночь -- еще одна -- прошла тайком от нас.
(пер. О. Румер) [rum-0123]
Хайямовская скорбь о конечности человека, о неодолимости все-
сильного времени выражена в большом цикле рубаи, отмеченных осо-
бым взлетом поэтического гения:
Океан, состоящий из капель, велик.
Из пылинок слагается материк.
Твой приход и уход -- не имеют значенья.
Просто муха в окно залетела на миг...
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0101]
Чем может утешиться человек, сей недолгий гость на земле?
Омар Хайям находит это утешение в идее материального неисчезно-
вения. Бесконечный круговорот материи -- так видят глаза поэта-
философа окружающий его мир. Глина, из которой вылеплены винные
кувшины и чаши, кирпичи в стенах дворцов, песок под ногами, вся
живая природа -- цветы, травы -- все это знало другое, может
быть, человеческое инобытие. Осторожно, остерегает поэт, прика-
сайся к ним: вот это, возможно, было локонами и устами луноликой
красавицы, это -- головой султана, а это -- сердцем везира:
Давно -- до нас с тобой -- и дни и ночи были
И звезды, как сейчас, на небесах кружили.
Не знаешь, как ступить на этот прах земной, --
Зрачками любящих его песчинки жили.
(пер. В. Тардов) [tar-0001]
Значит, и нам дано вернуться в земной мир, уже в иных, бес-
словесных формах: "из праха твоего налепят кирпичей и в стены
,дома их уложит твой сосед". И так велико страстное желание поэ-
та ощутить бессмертие пусть самой малой крупицей земной жизни --
восстать из праха хотя бы стеблем зеленой травы! И вот завещание
Омара Хайяма:
Когда голову я под забором сложу,
В лапы смерти, как птица в ощип, угожу --
Завещаю: кувшин из меня изготовьте,
Приобщите меня к своему кутежу!
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0145]
Озорное воображение Хайяма видит в этом для себя последнюю
надежду на воскрешение: а вдруг волшебный дух вина и вдохнет в
него жизнь?
Жизнь мгновенная, ветром гонима, прошла,
Мимо, мимо, как облако дыма, прошла.
Пусть я горя хлебнул, не хлебнув наслажденья, --
Жалко жизни, которая мимо прошла.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0418]
Год смерти Омара Хайяма неизвестен. Самой вероятной датой его
кончины принято считать 1123 год. Из глубины XII века дошел до
нас рассказ о последних часах Хайяма. Абу-л-Хасан Бейхаки слышал
его от одного из родственников поэта. Омар Хайям в этот день
внимательно читал "Книгу исцеления" Авиценны. Дойдя до раздела
"Единое и множественное", он вложил золотую зубочистку между
двумя листами и попросил позвать необходимых людей, чтобы сде-
лать завещание. Весь этот день он не ел и не пил. Вечером, окон-
чив последнюю молитву, поклонился до земли и сказал: "О боже, ты
знаешь, что я познал тебя по мере моей возможности. Прости меня,
мое знание тебя -- это мой путь к тебе". И умер.
Приведем в заключение еще один рассказ -- о посещении могилы
Омара Хайяма его искренним почитателем Низами Арузи Самарканди.
"В году 1113 в Балхе, на улице Работорговцев, -- пишет Низами
Арузи, -- в доме Абу Саида Джарре остановились ходжа имам Хайям
