Детина гнусаво хихикнул и кинул на кон две медных монеты. Я поддержал
компанию. Выиграв, мой партнер довольно осклабился, сгреб деньги -- и
дальше игра покатила в полный рост, как любили выражаться солдаты.
Я пару раз проиграл -- для затравки, потом пару раз выиграл -- для престижа, а
там игра завертелась сама собой. Менялись партнеры, росли ставки, деньги
гуляли из рук в руки, солдаты прочно уверились, что я -- свой парень, и
обращались просто по имени; мы хлопали друг друга по спинам, хохотали над
грубыми мужскими шутками, и пора было переходить к следующей стадии
моего плана.
-- А не выпить ли нам, братва? -- осведомился я как бы между делом.
Хохот смолк, выдвинутая мною идея была всесторонне обсуждена и с
сожалением отставлена в сторону.
-- Выпьешь тут, как же...-- физиономия детины вытянулась и стала кислой-
кислой. -- В заначке пусто, а зараза Зархи, кобель жареный, злобствует, что в
столицу не взяли! Слова лишнего не скажи... так поднесет, что неделю
похмеляться будешь...
-- Сообщаю, парни,-- я таинственно понизил голос до шепота,-- противник
надрался и потерял бдительность, самое малое, на сутки, а ключи от сотникова
погребка -- у меня в кармане. Слазим за бочонком?
-- Ну да,-- недоверчиво протянул один из солдат,-- Зархи, чтоб напиться, как
раз бочонок и нужен. И то неизвестно, хватит ли...
-- Кто мне не верит,-- я рубанул ладонью по краю нар,-- пошли смотреть!
Пригодитесь -- бочонок тащить. Гулять -- так гулять!..
Слово "гулять" возымело магическое действие. Вызвались двое -- мой первый
партнер по игре, несколько обогатившийся за мой счет и теперь согласный на
все; и плюгавый подлиза, выискивавший скрытый подвох.
Подвох, конечно, был, но вряд ли солдатик мог догадываться о его истинной
сути.
Разумеется, факты подтвердились -- Зархи сочно храпел, и от него за лигу
разило дешевым вином; солдаты радостно отволокли капрала на его койку,
пару раз уронив по дороге -- а бочонок с вожделенным содержимым только и
ждал, чтобы его перенесли в казарму.
Верзила тут же отогнал всех интересующихся и взвалил драгоценный груз себе
на плечи, и, пока мы шли, плюгавый все крутился под ногами, пытаясь
поддержать, потрогать, рассмотреть или хотя бы поинтересоваться -- не нужна
ли какая помощь?..
Наше появление было встречено восторженным воплем. Присутствие
известного труса и перестраховщика -- плюгавого -- убедило казарму в полной
безопасности происходящего, и веселье стало казарменным в прямом смысле
этого слова.
Мне не удалось отвертеться, и пришлось выпить два или три кубка. Ну что ж,
это еще не самый худший вариант...
В самый разгар я бросил новую порцию дрожжей в уже готовое сусло:
-- Парни, а вы что тут -- совсем без баб?
-- Да не то чтобы совсем... Иногда вот в самоволку по деревням рванешь... ну а
там уж -- как повезет...
-- Ладно тебе, не трави душу!.. В той деревне всех телок -- три старухи да
корова!..
-- И мужья с кольями лезут... А пришибешь кого -- начальству доносят!.. На
сутки с полной выкладкой ставят, в панцире -- на солнцепек!..
Я сочувственно поцокал языком и разлил остатки вина.
-- Ну, а на Празднество Сиаллы слабо сбегать?
-- Да мы бы хоть сейчас... только сотник...
-- А что -- сотник? Он -- в столице, а мы -- здесь. Откуда ему знать?
-- А Зархи? Язык до пупа, болтанет сгоряча...
-- Ваш Зархи до утра во сне копытом бить будет. А если что и заподозрит -- так
скажете, что напился и в горячке невесть что увидел!..
-- Верно, братва! Пошли!..
-- Стремно как-то... Неровен час -- проснется капрал...
-- Да хрен с ним, с капралом!..
-- Плевать мы на него хотели!..
-- Собирайся, парни, время не ждет...
Обо мне уже успели забыть, и я под шумок протолкался к выходу и
выскользнул из вопящей и гогочущей казармы.
Дело было сделано. А зелье в вине не даст их порыву остынуть -- это я ощущал
на собственной шкуре, торопя коня и ерзая в седле...
ВОЗЛЕСЛОВИЕ
ГРОЛЬН ЛЬНЯНОЙ ГОЛОС
Сарт явился перед самым началом Празднества. Он был явно чем-то доволен, и
мне передалась частица его радостного возбуждения.
-- Ну, дети мои, дерзайте!.. И смотрите, не подведите -- сегодня к нам явится
много, очень много гостей, и все они будут весьма возбуждены...-- он слегка
усмехнулся и потрепал меня по плечу. И подмигнул Клейрис.
-- Да, Учитель,-- ответили мы с Клейрис одновременно. И рассмеялись.
Зал был битком набит народом. Большую часть, к нашему удивлению,
составляли изрядно подвыпившие солдаты. Ну и гости!.. Мне даже вдруг стало
страшно -- и за себя, и за Клейрис, и за весь праздник... и за Учителя...
Я обернулся -- Сарт кивнул мне из-за колонны в дальнем углу, лукаво собрав
морщинки возле хитрых глаз, но я заметил, что руки Учителя дрожат. И страх
ушел. Я сделаю это. Я и мой лей. Мы сделаем все, что возможно. И еще чуть-
чуть.
Как странно -- в эту минуту я почти не думал о Клейрис... простить себе не
могу...
Свечи ярко вспыхнули, с потолка посыпались благоухающие лепестки лоренны,
главная жрица запела гимн во славу Сиаллы-Несущей Счастье,-- и праздник
начался.
Я плохо помнил, что было дальше. Я видел красные, потные лица солдат, их
безумные, алчущие глаза, устремленные на танцующих жриц Сиаллы; из
общего гомона прорывались отдельные, пахнущие перегаром реплики... И
тогда я ступил на ковер из цветов и вновь доверился своим пальцам, и музыка,
звучавшая во мне, перетекла в дрожащие от предчувствия струны лея, и дальше,
дальше...
Я видел, как звериный блеск в глазах солдат постепенно сменяется огнем
искреннего восхищения, и руки, привыкшие к мечу и копью, тянутся к
обнаженным жрицам уже не с грубой похотью, а с мольбой о снисхождении;
как хмельные морды становятся человеческими лицами, и нестройные, осипшие
голоса присоединяются к голосу главной жрицы, вознося хвалу...
И когда в центре освещенного круга возникла Клейрис -- на мгновенье все,
даже я, застыли в потрясенной немоте! Спустя секунду я вновь заиграл, и так я
играл в первый и последний раз в своей раздерганной, промозглой жизни!..
Тело Клейрис покорно окунулось в поток звуков и поплыло в их струях; оно
словно менялось вместе с музыкой -- и девушка то выгибалась сладострастной
кошкой, то гордым лебедем плыла по цветочной воде, то застывала
безмолвным изваяньем, то превращалась в неистовое, сжигающее пламя -- и из
пламени рождалась Богиня, сама Сиалла-Лучница, рассыпающая цветы и
поражающая стрелами своего чудесного лука; а когда она, наконец, выстрелила
-- сотни сияющих лучей пронзили сердца сидящих в зале, и стон восторга
отразился от древних стен, а жрицы и вместе с ними девушки окрестных
деревень, решившиеся развязать свой пояс в честь Богини -- все они скользнули
в ждущие объятия, и больше не было пьяной солдатни и голых тел, а было
великое таинство единения и потаенное, известное только двоим...
А я все играл и не видел крови на сбитых пальцах... играл и не видел, играл и...
***
14
...Ночь. Мать-Ночь Ахайри стоит за окном, подрагивая светляками звезд,
отголоски Празднества бродят во мне терпким, клокочущим хмелем, и горячее
тело Лайны-Предстоящей рядом...
-- Ты молодец, Сарт...
Я лежу в смятых простынях, вольно закинув руки за голову. Я молчу. Я и сам
знаю, что я -- молодец.
-- Ты хорошо поработал, Сарт...
Я молчу. Я не просто хорошо -- я прекрасно поработал. Праздник удался как
нельзя лучше, у Варны-Предстоящей есть два отличных Мифотворца... Я не
хочу думать, что теперь их -- нас! -- ждет изменчивый Дом-на-Перекрестке; не
хочу думать о том, что будет завтра; не хочу думать о слепом Эйнаре, о теле,
зарытом не заднем дворе, о своих догадках -- о многом, об очень многом я
совершенно не хочу думать...
Я хочу думать о любви, лежащей в основе большинства мифов, о Грольне и
Клейрис, о пальцах, касающихся струн, и о ногах, переступающих по
усыпанному цветами полу; о Сиалле-Лучнице и ее сияющих стрелах...
-- Скажи мне, Сарт, что ты создал сегодня?
Ночь. Темная Мать улыбается и дышит в окно прохладой.
-- Я создал миф, Лайна... Я создал целый венок легенд: легенду о солдатах,
которых Сиалла свела с ума и привела в свой храм вопреки воле их
командиров; легенду о пьяной солдатне, протрезвевшей и преобразившейся
перед таинством Богини, и взамен получившей иное, неземное опьянение...
Легенду о появлении в Фольнарке самой Сиаллы-Страстной в сопровождении
небесных музыкантов... и, наконец, легенду о тех командирах, которые
запретили своим воинам идти на праздник и были наказаны за святотатство --
в столице уже наверняка судачат о четырех офицерах, утративших мужскую
силу в самый разгар празднества... Достаточно?
-- Достаточно! -- смеется в темноте Лайна, и мне кажется, что звездный
хрусталь ночи тихонько позванивает в бархатной бесконечности...
-- Ты знаешь, Лайна,-- задумчиво шепчу я, и темнота затихает, вслушиваясь,--
пожалуй, и мне хотелось бы уважить Сиаллу-Страстную и заняться тем, чем и
положено заниматься в эту ночь.
-- Тогда, о хитроумный Сарт, мне придется к тебе присоединиться -- не
заниматься же тебе этим в одиночестве? -- и ночь снова заливается смехом, но
на этот раз таким пьянящим и зовущим...
...Через некоторое время, расслабленно раскинувшись на постели, я услышал,
как Лайна прошептала:
-- Воистину, благословение Сиаллы снизошло на тебя! Раньше я не замечала за
тобой такого усердия...
-- Понятное дело,-- бормочу я сквозь сон,-- еще как снизошло... ведь я пил это
вино вместе со всеми...
ВОЗЛЕСЛОВИЕ
ЭЙНАР БИЧ БОЖИЙ
...Он проснулся от какого-то смутного предчувствия.
Одна из жриц Сиаллы добровольно вызвалась ублажать убогого -- и, похоже,
не прогадала, покинув его ложе только перед рассветом в полном изнеможении;
но, тем не менее, спал он чутко и мгновенно сел на кровати, еще не понимая
причины внезапного пробуждения.
Темнота окружала его. Он все никак не мог привыкнуть к ней, она давила,
морочила; в ней ворочались чужие, неуютные шорохи, запахи...
Плохая темнота... лживая, как вечность...
Он встал, расплескав окружающий мрак, и подошел к двери. Открыл ее,
постоял на пороге, вслушиваясь в неизвестное, тяжело поворачивая
всклокоченную голову -- и присел на корточки, обернувшись к проему спиной и
нашаривая в углу тюк со своей звенящей поклажей.
-- Тихо! -- прошипел у него над ухом знакомый голос, и умелые пальцы
захлестули горло слепого шелковым шнурком. -- Молчи, калека!..
Коридор ожил тихими, вкрадчивыми шагами множества людей; вот они ближе,
вот они совсем рядом, у двери в соседнюю комнату, и уже слышен тихий скрип
железа, вставляемого в замок...
Эйнар медленно прижал подбородок к груди и выпрямился.
-- Это ты, Ратан? -- спокойно спросил отставной Мифотворец, не выпуская свой
тюк. -- Можешь не отвечать... Тебя хватка выдает. Ну что ж, держи крепче...
Тело слепого словно стало распухать, заполняя собой всю широкую рубаху,
ворот затрещал от напора шейных мышц, и свободно свисавший пояс
натянулся, плотно обхватив раздавшуюся талию.
Сзади послышались сдавленные проклятия, пальцы Ратана тщетно пытались
удержать концы удавки, колено уперлось в затвердевшую спину Эйнара -- и
сокрушительный удар обрушился на многострадальную голову слепца,
опрокидывая его в безмолвие...
Он не слышал нетерпеливых возгласов в коридоре. Два удара слились для него
в один -- первый, ввергнувший его в бессмысленную незрячесть, и второй,
сегодняшний, вычеркивающий все время, что прошло между ними, и
возвративший Эйнара Безумного в горнило той битвы, откуда его с трудом
вынесли взмыленные кони...
Стены вздрогнули от хриплого рева, огромный тюк взлетел в воздух и рухнул
на потрясенного Ратана с его лопнувшим шнурком -- и в распахнутое окно
ворвался визжащий Ужас вместе со сгустком ярости по имени Роа...
***
15
...Когда я выскочил в коридор, судорожно натягивая одежду, все было кончено.
Эйнар бродил между исковерканными телами людей в темно-лиловых
накидках, а возбужденные птицы хлопали крыльями, и клювы их были
