Таргил говорил тихо, почти шепотом, и я вдруг сообразил, что он просто
боится разбудить спящего Гро. Предстоятель Хаалана опасливо поглядывал на
слегка дрожащие ресницы юноши-леера, а я вспоминал ночь в Фольнарке,
стилет под грудью Клейрис... О люди, воистину неисповедимы пути ваши!..
-- Боги, вера... Нет, это не костыль, на который мы опираемся, чтобы не упасть
в пропасть зверя -- это ключ, образ, помогающий собрать росу чувств
человеческих в НАШ кубок -- собрать и затем вернуть волшебной сказкой...
Злость, свирепость -- это все так, ерунда, пыль, но когда за ними встает Бог --
мы говорим: "Ярость". Влечение, похоть -- грязь, пот и сопение, но когда
Богиня взмахивает своим плащом, мы падаем на колени и шепчем: "Страсть"...
Опаска, боязнь -- одна улыбка Ахайри, Матери-Ночи -- и они превращаются в
"Ужас". Бог встает над мертвецом, которого скоро сожрут черви -- и живые
пишут слово "Смерть" с большой буквы. И непонятное знание в руке божества
оборачивается Тайной...
Таргил помолчал и жестко закончил:
-- Мы, Предстоящие, пили нектар душ человеческих, когда они переходили
порог посредственности; мы копили его в себе и возвращали миру сверх
естественное; но, отказавшись отдавать -- мы лишились имени Предстоящих и
стали вампирами человечества. Вспомни, Махиша, начало всего, вспомни
Авэка Эльри... В основе Дома лежали его голод и наша жадность, и Он в конце
концов пожрал и нас. Теперь мы остались в мире плоских бумажных людей, где
одна реальность -- Дом-на-Перекрестке...
Ты поможешь нам найти остальных, Махиша?
-- Да,-- ответил Махиша, не отрывая глаз от пола. -- Я помогу вам. Нет, не вам
-- нам.
-- А потом,-- неумолимо продолжал Таргил,-- потом ты сделаешь неизбежное?
Махиша резко вскинул голову и почему-то посмотрел на меня. Он словно
увидел меня впервые, и я никак не мог понять, что происходит -- но Махиша и
Таргил, по-видимому, прекрасно понимали друг друга.
-- Да,-- ответил Махиша-Предстоящий. -- Я пойду до конца.
***
30
...И был день, и был вечер, когда я проклял прошедший день -- последний из
той бешеной недели, в течение которой мы с Таргилом рыскали вдоль излучины
Хриринги, разыскивая следы Лайны-Предстоящей. Нас направил сюда
Махиша, но при этом он все время старался не встречаться со мной глазами и
под конец намекнул, чтобы я ехал один. Или, в крайнем случае, с Таргилом.
Не знаю, почему, только я послушался Махишу, и мы выехали вдвоем, погоняя
купленных у хозяина двора Арх-Ромшит лошадей. Правда, примерно через час
я заметил в голубизне неба над собой черную точку, описывавшую круги, и не
удивился, когда возмущенный Роа свалился нам буквально на головы и
полдороги обзывал нас всякими нехорошими птичьими словами.
Но все по порядку, или хотя бы относительно по порядку. А порядок был
такой: редкие леса с колючими вечнозелеными деревьями, такие же редкие
хутора с хмурым и неразговорчивым населением и изматывающие попытки
разговорить хуторян и выжать из них хоть слово, способное навести на след
Лайны. Дважды Таргил натыкался на Перекрестки, но один из них не подходил
Лайне, а другой находился в труднодоступном месте, и люди там давно не
жили. И в конце недели, когда я уже готов был убить Махишу по возвращении,
нам встретилась та крестьянка.
Роа уже приучился во время таких разговоров сидеть где-нибудь на ветке и
помалкивать, не привлекая к себе лишнего внимания. Алиец лениво клевал
крупную шишку, сбивая чешуйки на плечи и платок полной круглолицей
женщины лет сорока -- сорока пяти, с объемистыми корзинами в обеих пухлых
руках.
-- Вы не из столицы, господа мои? -- поинтересовалась почтенная толстушка
после того, как мы купили у нее абсолютно ненужную нам рыбу и круг
пористого козьего сыра.
-- Из столицы,-- подтвердил Таргил, я же только кивнул.
-- И часто у вас в столице казни публичные вершат? -- с милой улыбкой
осведомилась крестьянка. -- Соседи говорили, что в неделю до пяти, а то и
шесть раз случается,-- да врут небось, шиши языкатые...
Слюна в моем рту стала вязкой и горькой, и по спине пробежал зябкий ночной
холодок, хотя было еще не поздно.
-- Бывает,-- неопределенно пошевелил пальцами Таргил, словно затягивая
петлю на невидимой шее, и сам Предстоящий вдруг стал подозрительно похож
на заплечных дел мастера, ушедшего на покой в связи с возрастом. -- Всяко
случается, хозяйка... А тебе-то что с того, в глухомани вашей? -- или курицу
свою четвертовать собралась?..
Похоже, что "глухомань" обидела нашу собеседницу.
-- Да уж тоже не дегтем мазаны... Хриринга -- место известное, отсюда куда
хошь -- рукой доплюнуть, хоть до столицы, хоть куда... А спрашиваю по делу,
не просто так говорилом болтаю...
-- Это что ж за дело такое? -- я постарался состроить самую любезную
физиономию, на какую был способен, и, кажется, мне это удалось.
-- На Черчековом хуторе ведьму жгут,-- доверительно сообщила крестьянка,
сцепив руки под необъятной грудью и придвигаясь поближе. -- Думали, всех
повывели, ан нет, объявилась одна... У старого Черчека коровы уксусом доятся,
младшенький его женился осенью, а детей до сих пор нету... град, опять же,
зачастил... А тут и шепнули знающие люди, что на Кроапской пустоши черная
одна жить стала, и ворожит по ночам... Вот парни Чековы ее и вынули, порчу
тощую, и теперь жгут под закат, возле елок, да не знают, как оно положено, по
правилам-то, чтоб заклятья на себя не накликать... Хотела я остаться,
посмотреть, только поздно уже, мужик мой драться станет, а мужик у меня
жилистый -- все знают...
-- Черчек далеко живет? -- тихо спросил Таргил, и было в голосе его что-то
такое... этакое. -- Хутор где лежит?
...Роа сорвался с ветки и метнулся вслед двум всадникам, горячившим лошадей
так, словно за ними гнались все демоны этого проклятого леса, и предзакатное
солнце забрызгало беркута кровью.
-- Рыбку-то, рыбку,-- заблажила вдогонку испуганная крестьянка,-- рыбку
забыли!.. И сырок тоже... ой, горе-то какое, а я ж деньги брала, дура старая,
стыдобища одна... Видать, не так Черчеки ведьму палить собрались, не по
правилам! -- вот городские и спешат предупредить... заботливые люди, сразу
видно, душевные, легкие на подмогу... рыбку бы им, да забыли, ай, жалость...
***
31
...Закатное солнце, вскипая и пузырясь, лениво растекалось по острым
верхушкам колючих елей -- я наконец узнал от Таргила, как называются эти
растрепанные деревья -- и бор стоял единым монолитом, резной пластиной
черного металла, опущенной в расплавленную лаву драгоценных камней.
И это было красиво.
...Ближе к западному краю опушки, отсчитав три-четыре крохотных бугра с
редким кустарником, расположился хутор -- никаких деталей, снова сплошной
контур островерхих черепичных крыш, по которым бродили загулявшие
одинокие искорки; словно огромный ребенок вырезал их из двух листов бумаги
-- бор и хутор -- и расставил под углом друг к другу для неведомой и
таинственной игры.
И это тоже было красиво.
...Между двумя плоскостями декораций (все выглядело до того ненастоящим и
ирреальным, что я не мог воспринимать происходящее иначе) растревоженным
осиным роем гудело многоголовое и раздраженное существо -- толпа, сбившееся
в кучу население Черчекова хутора, человек сорок, и пред ними торчал
вкопанный в землю столб, заваленный вязанками хвороста.
К столбу была привязана маленькая хрупкая фигурка, плохо различимая на
таком расстоянии, и это тоже было красиво.
...А за спинами хуторян, в двух минутах галопа от страшного столба, на
вершине пологого холма стояли два всадника, одним из которых был я,-- и это,
несомненно, было очень красиво, только плевать я на это хотел. Руки мои
тряслись, мелкая противная дрожь вцепилась в тело, и липкий озноб бродил
внизу живота.
Там, у столба, еле видимая из-за вязанок, замерла Лайна, Лайна --
Предстоящая Ахайри, насмешливый хрусталь моих ночей, и я, как испуганный
ребенок, повернулся к Таргилу.
-- Что ты можешь сделать, Таргил?
-- Ничего,-- ответил он, и я увидел капельки пота на его переносице. -- Сверх
естественное ушло из мира в Дом, и я, Предстоятель Таргил -- шут и шарлатан,
а их там внизу -- сорок человек, озлобленных и звенящих от ненависти, как
струна, которая того и гляди порвется.
Я снова посмотрел вниз, где Судьба и Время наперегонки стремились к
жуткому живому факелу в надвигающейся ночи.
-- Она не может умереть. Предстоящим нет смерти вне их воли и желания. Вы
сами сто раз говорили это при мне...
Я судорожно цеплялся за память, за эти детские слова, но соломинка трещала
под пальцами, и я закоченел в холодном ужасе Таргилова голоса.
-- Да, не может. Она будет гореть и жить, жить и гореть... И, может быть, кто-
нибудь дотронется потом до обгорелого корчащегося трупа, чтобы она смогла
передать Дар -- и уйти навсегда. Будем надеяться...
Молчание встало между нами, и я почувствовал, как во мне зреет что-то
отрешенное и суровое; и понял безумие Эйнара.
-- Твой чернокнижник зажигал огонь на ладони,-- тихо произнес я. -- Ты тоже
можешь так?
Таргил ошарашенно глянул на меня, потом раскрыл ладонь, и на ней закачался
язычок пламени. Я протянул ему свою руку, Предстоящий как-то странно
причмокнул, и второй огненный лепесток осветил линии моей жизни и судьбы,
без боли вспыхнув в оправе пальцев.
Я сжал руку в кулак, и пламя исчезло. Роа недовольно захрипел и взъерошил
перья, клацая клювом.
-- Ты спустишься вниз, Таргил, и незаметно смешаешься с толпой. Что бы
потом ни происходило -- молчи и жди. Когда я вскину руки вот так -- как чаши
-- зажигай свой огонь у меня на ладонях. После сосчитай до пяти и кричи.
Громко кричи, Таргил-Предстоящий, страшно кричи -- и беги. Только
обязательно толкни кого-нибудь. Понял? Или повторить?..
Он глядел на меня, как, должно быть, смотрит волк на взбесившегося кролика.
-- Что можешь ты, Сарт,-- Таргил выговаривал каждое слово так, словно это
был адский, нечеловеческий труд,-- что можешь ты там, где бессилен
Предстоящий?
Я покосился на свою ладонь, где еще недавно горел огонь.
-- Увы, Таргил, отец Дома... Где недороги Предстоящие -- там в цене Сарт-
Мифотворец. Всему свое время: и силе, и отчаянью, и тому, что пока не имеет
имени.
И на миг мне показалось, что невдалеке сгустился и колыхнулся в вечернем
воздухе силуэт Дома, Дома-на-Перекрестке, и у нас стало одним зрителем
больше.
***
32
Я подождал, пока Таргил спустится с холма, привяжет коня у одиноко
растущего дерева и нырнет в людское месиво с равнодушно-заинтересованным
видом случайного проезжающего. Потом взгляд мой выхватил крупного
обрюзгшего мужика с факелом в мощной лапе -- по-видимому, это и был
Черчек, глава хутора -- и я стал легонько поглаживать Роа по хребту, от хвоста
к затылку.
Беркут встрепенулся и захлопал крыльями. Он вертел головой, не видя добычи,
не понимая, откуда должна взяться дичь, а мои пальцы все настойчивее
говорили алийцу о начале охоты.
Когда возбуждение птицы достигло предела, я успел учесть все, что нужно было
принять в расчет -- наполовину скрывшееся за горизонтом солнце, расстояние
от холма до столба и от столба до леса, настроение и нервозность толпы, где
было всего с дюжину мужиков, а остальные -- женщины, старики и дети...
Человек с факелом направился к куче хвороста, и время для раздумий истекло.
-- Роа,-- коротко бросил я, указывая на добровольного палача,-- ррай!..
Алиец сорвался с моего плеча и стал набирать высоту.
За мгновение до его охотничьего крика я привстал на стременах и заорал что
было сил:
-- А-ХАЙ-РИИИ!!!
Последний звук я провизжал на самой высокой ноте, на которую было
способно мое многострадальное горло.
Черчек чуть не выронил свой факел, и вся его многочисленная родня
немедленно обернулась на крик.
Я отчетливо понимал, что они сейчас должны видеть и чувствовать --
нарушение ритуала, неуверенность и одинокая фигура всадника на холме,
раздражающе неподвижная.
