Я видел, что мужики помоложе на бегу оглядываются, и понимал, что вскоре
они опомнятся и могут захотеть вернуться. Но я не собирался их ждать.
Лопнули веревки под короткими косыми ударами ножа, я перекинул невесомое
тело Лайны через круп лошади, и мы поскакали так, словно нас несла крылатая
колесница Темной Матери, а не почтенная кобыла средних лет.
Только тут я заметил, что истерически смеюсь, и из нижней прокушенной губы
у меня течет кровь.
За нами ударили в землю копыта коня Таргила.
***
33
Когда мы остановились, я спешился, осторожно снял Лайну с лошади и уложил
на землю, вернее, на подстеленный Таргилом плащ. Капюшон ее сбился в
сторону во время скачки, и я увидел ее лицо.
И тогда я проклял угасающий день за то, что успел увидеть.
Она была стара. Она была уродлива. И лишь на самом дне запавших глаз
билась пленная Лайна, прежняя Лайна -- Предстоящая Ахайри.
***
34
...Мы с Таргилом украдкой пробирались по ночному кладбищу. Мрамор плит и
гранит надгробий были обильно припорошены лунной пылью, видно было
довольно хорошо -- и, тем не менее, мы продвигались вперед медленно и
осторожно, рассчитывая каждый шаг. Нет, мы нисколько не опасались
приятной встречи с призраком, вампиром или загулявшим покойничком...
Мы боялись спугнуть нескладную приземистую фигуру, по-хозяйски
расположившуюся на одном из свежих надгробий в дальнем конце кладбища.
Однако, опасения наши были слегка преувеличены. Сидевший на могильной
плите человек настолько увлекся своим занятием, что не замечал ничего и
никого вокруг. Мы с Таргилом тихо подкрадывались к нему, а у меня перед
глазами все стояло лицо Лайны, отмеченное печатью увядания -- каким я
увидел это лицо там, в излучине проклятой Хриринги...
...Когда она, наконец, осознала, что это я, Сарт, смотрю на нее -- она
вскрикнула и попыталась закрыться руками, и ей это даже удалось... а я все
смотрел на костлявые, старческие, обтянутые сухой пергаментной кожей руки...
Всю дорогу она ехала позади меня, точеное тело Варны-Предстоящей,
предчувствуя неизбежное и неспособный остановиться.
И лишь увядший тюльпан качнулся в моих ладонях; сгоревший цветок,
напоминающий залитый кровью пергамент, теряющее гибкость создание; и я
наложил цветочную стрелу на лук с витой рукоятью. Бывший стебель -- все, что
осталось от блистательной Варны -- ударил в крышу Дома и разлетелся
радужными осколками; но твердь над моей головой дрогнула и отозвалась.
Смерть и любовь слились во мне в один пылающий сплав, Сиалла-Лучница
замерла подле Эрлика, Зеницы Мрака, и я закричал, видя как крыша Дома
становится ниже -- или это я сам становился выше?! -- но ответный крик с
востока заставил испуганные горы сгорбиться и вжать головы вершин в плечи
перевалов.
Они шли вровень с горами. Буйвол Махиша, облаченный в пурпур и золото, и
яростный Инар, Властелин Молний, с огненным бичом в деснице, щелкающим
и разбрасывающим искры. Потом Махиша остановился, а Громовержец даже
не замедлил шага -- и я увидел, что равнину заполнили призраки, мечущиеся в
багровых отсветах.
Где-то далеко, словно в иной реальности, встал в воинском приветствии Бич
Божий, но я не мог даже повернуть голову и посмотреть на него. Ярость царила
над равниной, сплетая миражи в бесчисленных поединках; ярость бушевала во
мне, неукротимый гнев и боевое безумие берсерка, неистовство решающей
схватки и темное бешенство, ввергающее мозг в экстаз безрассудства.
Я вскинул руки над кипящим миром, и пламенные копья впились в крышу
Дома, рождая гул и зигзаги трещин, и одно из них краем зацепило Махишу,
мгновенно превратившегося в чадящий живой факел.
А Инар-Громовик прошел сквозь меня и остановился рядом с Сиаллой и
Эрликом, опалив мою душу ударом бича; и сладостна была та боль, сладостна
и чиста.
-- Таргил! -- воззвал я в упоении. -- Предстоятель Хаалана, где ты?!.
И он отозвался.
Таргил был один. Никто не шел рядом с ним, но западные горы за
Предстоятелем туманились и плыли в смутной дымке; и я понимал, что это
приближается незримый и равнодушный бог, Искушенный Халл, Отец Тайного
знания.
Таргил был единственным, кто заговорил со мной.
-- Вот и все, Сарт,-- сказал он. -- Дальше -- как знаешь... потому что теперь ты
знаешь. Да помилует тебя небо, сокрытое от нас...
Знание ворвалось в меня, и я захлебнулся в его горьком прибое, растворяясь в
безбрежности понимания; а силуэт Таргила заколебался, за ним проступили
контуры отрогов, все четче, все яснее, пока ненависть Грольна не потеряла
всякий смысл, уйдя вместе с Таргилом в никуда...
И боги склонили непокрытые головы, когда с ними поравнялся Хаалан-
Сокровенный, покровитель уходящих за ответом.
А крыша опустилась еще ниже. При желании я мог бы поднять руку и
дотронуться до нее. Но я не двигался. Я стоял, неотрывно глядя на тропу,
протянувшуюся ко мне от северного горизонта, и мгла сгущалась надо мной, а
слезы застилали взор, и я не мог их вытереть.
Ко мне шла Лайна. Лайна-Предстоящая, лед и пламя моей памяти, та Лайна,
какой я знал ее, какой она была в Доме: крохотная насмешливая женщина в
бархатной накидке, из-под капюшона которой упрямо выбивались волосы
цвета летних сумерек, и звездные камни перстней вновь обожгли мне глаза,
лишая зрения.
Я только чувствовал, что она -- рядом.
Может быть поэтому я и не заметил, как и откуда ко мне под ехала колесница
Темной Матери.
Вокруг смыкался мрак, но я все равно знал, что крылатые вепри Ахайри злобно
роют копытами землю, а сама Хозяйка Страха, Мать-Ночь стоит на колеснице
с поводьями в руке и протягивает мне нечто.
Я сжал ладонь. И ощутил ребристую поверхность рукояти. Рукояти черного
обсидианового ножа с выщербленным лезвием.
-- Ударь! -- сказал Инар, Пастырь Бури.
-- Ударь! -- эхом откликнулись Сиалла и Эрлик, Любовь и Смерть, начало и
конец.
-- Ударь...-- молчал Хаалан-Сокровенный.
Я не мог.
-- Ударь! -- властно приказала Ахайри, Рождающая чудовищ; и бронза ее
колесницы загудела колоколом.
Я не мог.
И тогда Лайна взяла меня за руку и сама направила нож. А потом сделала шаг.
И еще один, совсем маленький, преодолевая сопротивление трепещущей плоти,
впускающей в себя зазубренный клинок.
Она еще успела тихонько вздохнуть и погладить меня по щеке.
...Кажется, я плакал. Я опустился на колени, пытаясь в непроглядной тьме --
отныне моей тьме -- отыскать ее тело, прикоснуться к нему; и боги
отшатнулись, когда я проклял их последним проклятием, потому что чаша
души моей была переполнена.
А встать я уже не мог. Надо мной была -- крыша.
Ее тяжесть навалилась на меня, и я принял этот груз, эту плиту между мной и
небом; принял на согнутые плечи, на каменеющие ладони, на всю ярость
Инара-Громовика, весь ужас Матери-Ахайри, на страсть Сиаллы-Лучницы и
мудрость Хаалана-Сокровенного, на безысходность Эрлика, Зеницы Мрака...
И стал подниматься. Я, Сарт-Мифотворец, Предстоятель Пяти, стоящий на
Перекрестке Перекрестков, начал медленно разгибать колени.
С крышей мира на плечах.
На какой-то миг я действительно почувствовал себя Единственным, и с трудом
удержался на ногах, потому что я не могу, не хочу, да и не умею быть -- один; и
никакая власть не излечит от этого всесильного и всемогущего одиночества,
которое я ощутил в это мгновение, но чья-то рука удержала меня от падения;
чья-то рука и чей-то голос.
Рука Эйнара и голос Грольна.
Он пел, Льняной Голос, юноша-старик, лей бился в его руках, задыхаясь и
вскрикивая, рождая отчаянье и несбыточные надежды; спираль звуков смерчем
вздымалась ввысь и сотрясала дрожащую крышу Дома-на-Перекрестке, и дикой
гармонией откликался рев безумного Эйнара, под пальцами которого
крошилось ложное небо, осыпаясь вспыхивающими искрами, так непохожими
на звезды...Мы творили миф, мы вцепились в происходящее до крови из-под
ногтей, и вокруг нас корчился Дом, Дом-на-Перекрестке, поглотивший сверх
естественное и захлебнувшийся им.
И две разъяренные птицы с размаху бились в своды трескающегося купола,
роняя на горячий снег равнины окровавленные перья.
...А потом черепахе, на которой покоился диск нашего мира, надоело держать
его на себе, и она встряхнулась, колебля мироздание; а я внезапно почувствовал
на ладонях пустоту и потерял сознание, потому что не мог иначе, и еще потому,
что увидел высоко над собой -- небо...
***
...Дороги шли, ползли, бежали, сплетались в клубок, подобно песчаным змеям в
их жаркую брачную пору, и снова неслись дальше; а где-то там, в самой
глубине их переплетения, напрочь запутавшись в паутине времени и
пространства, словно мертвый, но все еще страшный паук, стоял --
дом.Заброшенный дом на забытом богом и людьми перекрестке -- дряхлый,
искалеченный, с высокими узкими окнами, мутные стекла которых были
затянуты хлопьями пыли и покрыты многолетним, если не многовековым слоем
грязи. Стропила и балки перекрытий были разворочены, и в бесчисленные
дыры заглядывало любопытное небо.
Ночное небо с редкими, тревожно мерцающими звездами.
Из западной стены был выворочен огромный кусок, и в проломе возвышался
гигант с растрепанными волосами, напряженно всматривающийся вдаль. У ног
его валялся тюк с чем-то тяжелым и угловатым, а на тюке примостился худой
юноша с выцветшими глазами, склонившийся над пятиструнным леем.
Оба человека были неподвижны, настолько неподвижны, что это казалось
невозможным; словно время устало и ненадолго остановилось у обочины --
перекусить, чем бог послал, и забыться тревожным, зыбким сном.
Время спало, а за спиной людей в проломе открывалась небольшая комнатка с
остатками полусгнившей мебели, первоначальное предназначение которой уже
невозможно было определить; а в самом углу на груде тряпья сидел седой
человек без возраста, и человек обращался к пустоте рядом с собой, как будто
ждал, что она ответит...
***
-- ...Это ты? -- спросил я, еще раз покосившись на сидящего рядом.-- Извини,
Сарт,-- сказал он, осторожно трогая мой локоть, и в звездном свете слегка
блеснул перстень со странным именем "Авэк". -- Я сейчас уйду. Вот посижу
немного -- и уйду. Совсем. Я теперь могу -- уйти...
-- Не надо,-- робко попросил я. -- Останься, а?.. Я не умею -- один... и не хочу.
-- А разве ты один? -- удивился он.
-- Один... Они все ушли, чтобы я остался. Я убил их. Предстоящих... И теперь я -
- пуст. До дна. До самого донышка. Все ушли, и боги ушли, и Лайна... и Дом.
Один я, Авэк, как перст, как... Чтоб мне пусто было!.. И Эйнар скоро уйдет,
наверное, и Гро...
-- Ну и дурак,-- жестко сказал Авэк ал-Джубб Эльри и зашелся сухим, лающим
кашлем. -- Ты мне раньше больше нравился... Один он... а они как же?!
Он махнул рукой в сторону пролома -- и я увидел.
Дороги... И люди на них.
-- Ты теперь свободен, Сарт... И я свободен. И они -- тоже. Свободны видеть
небо, не спотыкаясь взглядом о крышу, свободны верить во что угодно,
свободны выходить за рамки бытия и находить сверх естественное вокруг себя.
Прислушайся, Сарт, если ты не разучился слышать...
Я прислушался. И услышал.
Топот копыт кентавров, воздушную поступь богов и клич яростных героев,
шепот бездн и пульс миров, отзвук магических обрядов и стоны красавиц,
которых еще только надо спасти; хлопанье крыльев дракона и звон меча о
доспехи, вой оборотней и дыхание бессмертных, и шаги, шаги -- шаги людей по
бесчисленным дорогам, среди которых мне померещились и мои шаги; и голоса
слепых сказителей на перекрестках...
-- Ты разрушил Дом, Сарт, и теперь сверх естественное вернулось в жизнь и
расплескалось по мирам. И снова у человека появилось то, чего не может быть.
Ты разрушил Дом, который хотел стать богом,-- значит, отныне ты --
Предстоятель, Предстоятель Перекрестков, и вечно тебе, Сарту-Мифотворцу,
быть на перекрестках судеб и событий, потому что нет тебе смерти вне твоей
воли и желания...
-- Вне моей воли и желания,-- повторил я и внезапно понял, что Авэк прав, и
еще понял, что нигде и никогда не смогу передать свой нежданный и страшный
