- Кто так решил - Артур или Дана?
- Дана. Артур ещё не знает, что у него есть дочь... - Вдруг
Морган что было силы стукнул кулаком по передней панели. - Дочь,
чёрт возьми! Дочь! Это же было ясно как божий день!
Я затормозила и озадаченно поглядела на него.
- Что с тобой?
- Ха! Что со мной! - воскликнул Морган с потерянным видом
человека, которому только что пришло в голову, что он, возможно,
переоценивал свои умственные способности. Затем повернулся к
Пенелопе и спросил у неё: - Как ты находишь мои уши? Тебе не
кажется, что они сильно смахивают на ослиные? А мне кажется!
Недавно эти уши прохлопали одну любопытную фразу Бренды. Она
назвала дочь Артура ТВОЕЙ МЛАДШЕЙ СЕСТРИЧКОЙ! Из этого следует,
что либо Дана твоя мать, либо Артур твой отец. Лично я ставлю на
Артура.
Пенелопа вздохнула.
- Ты выиграл, Морган.
- Ещё бы! Ведь я делаю ставки наверняка. Теперь ясно, почему
Артур так озверел, когда я... Впрочем, ладно. - Морган посмотрел
на Дейрдру и на лице его отразилось недоумение. - Вы ничуть не
удивлены, миледи?
- Я знала это давно, - ответила она. - И Пенни знала, что я
знаю. Только и того, что сегодня мы впервые открыто признали это
друг перед другом.
- Потрясающе! - сказал Морган, откинувшись на спинку своего
сидения. - Просто очаровательно... Но почему вы скрывали это?
- На то были свои причины, - сказала я, нажав на газ и отпуская
педаль сцепления. - Спроси о них у Артура, когда он вернётся.
Машина тронулась, плавно набирая скорость.
Некоторое время мы ехали молча. Наконец Морган задумчиво
произнёс:
- Вот что, Бренда. Я знаю тебя лишь неполные три месяца, но
уверен, что ты не из тех, кто сначала говорит, а потом думает.
Тогда ты не проболталась, ты умышленно назвала при мне крошку
Дейрдру сестрой Пенелопы. Ведь так?
- Так, - ответила я. - И не упрекай себя в несообразительности.
Прежде всего, сообразительность - это умение всё подмечать и
делать правильные выводы, а заторможенность зачастую происходит
от излишка ума. На моём профессиональном жаргоне это называется
переполнением регистров.
ГЛАВА 4
АРТУР
В некотором смысле злые языки были правы, утверждая, что Амадису
больше к лицу ряса священника, чем королевская мантия. Он был
крупным мужчиной, не толстым, но в меру упитанным, с
вдохновенным лицом, как бы не от мира сего, и проницательным
взглядом светло-серых глаз, которые, в зависимости от
обстоятельств, могли излучать саму доброту, кротость и
милосердие, или метать молнии гнева божьего. У него был хорошо
поставленный голос профессионального проповедника, он в
совершенстве владел ораторским мастерством и мог вещать с амвона
дни напролёт, а паства слушала его разинув рты и развесив уши.
У моего сводного брата были две главные страсти в жизни - Митра
и женщины, благо культ Света не обязывал священнослужителей к
целомудрию. Амадис обожал разъезжать по Рассветным мирам,
входившим в официальные владения семьи, и не только потому, что
почти в каждом из них он имел собственный гарем. Он очень
серьёзно относился к своим пастырским обязанностям и по
всеобщему мнению был лучшим из жрецов Митры за всю историю
нашего Дома. Лет шестьдесят назад наш отец Утер, оценив успехи
Амадиса на ниве религии и окончательно убедившись в его
неспособности справиться с властью светской, задумал было
учредить для него отдельную должность верховного жреца Митры.
Однако дети Света, привыкшие видеть в лице короля
харизматического лидера, горячо протестовали против нововведения
и в конце концов отцу пришлось оставить всё, как было. Теперь
же, когда авторитет королевской власти упал до нуля, такая
реформа была не только возможна, но и желательна. Жаль, что
Амадис понял это так поздно...
Мы сидели в широких удобных креслах перед низким столиком,
обильно уставленным всяческими яствами и напитками. Уже
насытившись, я неторопливо пил кофе и курил. Амадис потягивал
маленькими глотками вино. Я никогда не видел его с сигаретой или
трубкой в зубах; поговаривали, что он вообще некурящий, но мне в
это с трудом верилось. Скорее всего, он просто создал себе такой
имидж, чтобы выделяться среди прочей массы Властелинов, а сам
тайком покуривает, прячась в укромных местах, как пугливый
гимназист.
- Помнишь, - произнёс я, нарушая длительное молчание, - как ты
впервые спас меня от смерти? Тогда Александр разбил
электрическую розетку и предложил мне потрогать оголённые
провода под высоким напряжением, сказал, что они приятно
щекочутся. Он собирался выдать это за несчастный случай, но, к
моему счастью, в тот момент ты вошёл в комнату и остановил меня.
А затем крепко "пощекотал" Александра.
- Раньше ты этого не помнил, - заметил Амадис.
- Бывает, что излечившись от амнезии, люди вспоминают и то, о
чём раньше не помнили. Так произошло со мной.
- Но это был не первый случай. Ещё раньше Александр дал тебе
конфету со стрихнином. Мы с Юноной едва успели откачать тебя.
После этих двух покушений я потребовал от отца запретить
Александру приближаться к тебе, а для пущей верности изготовил
для тебя специальный медальончик, который извещал меня и Юнону,
что Александр находится рядом с тобой.
- Медальон я хорошо помню, - сказал я. - Этот талисман не
единожды спасал меня от побоев в те времена, когда я сам ещё не
мог постоять за себя. Весёлые были деньки. Скучать не
приходилось.
Я умолк, чтобы прикурить очередную сигарету.
- Артур, - отозвался Амадис. - Скажи, только честно. Неужели ты
считаешь меня способным хладнокровно убить женщину? Тем более
мою жену с моим ребёнком.
Я выдержал внушительную паузу и лишь затем ответил:
- За ПРЕЖНЕГО Амадиса я мог бы поручиться своей головой. Но
время сильно меняет людей, и за прошедшие двадцать семь лет ты
мог стать совсем другим человеком. Чего только стоят твои козни
с целью опорочить Брендона - а ведь раньше ты превыше всего
ценил семейную солидарность, всегда выступал в роли миротворца,
тебя безмерно огорчала наша вражда с Александром, ты не уставал
убеждать нас в том, что братья должны жить в мире и согласии...
И вообще, какого дьявола ты сунулся в политику? Тебя никогда не
прельщала светская власть, ты даже оружие не любишь носить.
Амадис тяжело вздохнул и поставил свой бокал на стол.
- Всему виной мои комплексы и страстное желание избавиться от
них. Я хотел доказать себе и другим, что могу с толком
распорядиться властью... но доказал обратное. Да и отец был
хорош. Он так унизил меня, что я просто не мог стерпеть. Мне
казалось, что все тычут в меня пальцами, исподтишка смеются надо
мной...
- И ты решил проучить их?
- В первую очередь отца. Да простит меня Митра, наш отец был
воистину великим человеком, но он был и на редкость бессердечным
человеком. Почему он не поговорил со мной по душам и не дал мне
понять, что не хочет видеть меня своим преемником? Я бы сам
отрёкся от титула наследного принца, без малейшего нажима с его
стороны.
- Ты мог бы сделать это по собственной инициативе.
- Мог, но не сделал. Я боялся упрёков отца, не хотел лишний раз
услышать, что не оправдал возложенных на меня надежд. Ведь я
даже не подозревал о его истинных намерениях... И потом, меня
возмутил цинизм, с которым он использовал твоё имя, чтобы
устранить меня с пути Брендона. Это было подло и безнравственно.
- И ты ответил той же монетой, - прокомментировал я. - Подлостью
на подлость, безнравственностью на безнравственность. От обиды и
унижения ты расколол нашу семью на два враждующих лагеря. Твоими
стараниями Брендон и Бренда едва не превратились в отверженных
из-за тех нелепых сплетен о них, что распространялись твоими
сторонниками...
Тут Амадис коротко хохотнул.
- Ну уж нет! Этого ты мне не пришьёшь. Никакой нужды порочить
доброе имя близняшек не было. Они сами с пятнадцати лет
старались вовсю, дискредитируя себя. Я не знаю, спали они друг с
дружкой или только пробовали, но они так остро реагировали на
самые невинные шутки в адрес их тесной дружбы, с таким
негодованием отвергали любые намёки, так пылко и с таким жаром
убеждали всех и каждого, что между ними ничего быть не може т...
Впрочем, я не оправдываюсь. За время твоего отсутствия я наломал
столько дров, что сейчас вот-вот вспыхнет пожар. И кровь,
которая прольётся, будет на моей совести. А бедная глупышка
Рахиль сейчас отчитывается перед своим Иеговой за то дурацкое
упрямство, которое в конечном итоге привело к её смерти. Будь
она менее амбициозной, менее честолюбивой и тщеславной... Да что
и говорить! Все равно прошлого не вернёшь и допущенных ошибок не
исправишь.
- Как давно ты начал подумывать о том, чтобы уступить Брендону
корону?
- Фактически с первого дня царствования. Как только я приступил
к управлению государством, так сразу же понял, что ни черта у
меня не получится.
- И всё-таки продолжал править. Почему?
- Если откровенно, то поначалу мне недоставало мужества открыто
признать своё поражение. Порой очень трудно отличить гордость от
гордыни, особенно когда твои оппоненты настроены крайне
агрессивно и непримиримо. А потом появилась Рахиль, дела в Доме
пошли на лад... гм, более или менее. Во всяком случае,
сторонники Брендона перестали талдычить, что Дом разваливается
прямо на глазах и предрекать моё скорое падение. Я обрёл твёрдую
почву под ногами и уже мог разговаривать с оппозицией на равных,
предлагать компромисс, а не сдаваться на милость победителей.
Однако... - Тут он умолк в задумчивости.
- Но Рахиль заупрямилась, - продолжил я.
- Да, - кивнул Амадис. - Власть вскружила ей голову, она не
хотела быть женой ВСЕГО ЛИШЬ верховного жреца, ей нужна была
только корона.
- А ты не мог перечить ей ни в чём. Странный ты всё-таки
человек, брат. Женщины от тебя без ума, но как только они
становятся твоими, то обретают над тобой невероятную власть. Ты
готов потакать любым их капризам. - Я немного помедлил,
колеблясь, затем спросил: - А как это вообще получилось с вашим
браком?
- Небось, тебе поведали басню о том, что якобы царь Давид
подсунул мне свою дочку в роли троянского коня?
- Среди прочих я слышал и такую версию.
- Всё это бред собачий. Как, впрочем, и то, что я женился на
Рахиль, чтобы досадить родственникам. Никакого злого умысла ни с
чьей стороны и в помине не было. Просто однажды наши дорожки
пересеклись и... - Амадис не закончил и улыбнулся той особенной
улыбкой, глубокий смысл которой, очевидно, способны постичь лишь
самые прожжённые ловеласы. - Ты ведь знаешь, я люблю всех
хорошеньких женщин, но в Рахиль было что-то особенное; меня
влекло к ней с непреодолимой силой... Честное слово, мне будет
её очень не хватать.
И тут я понял, что уже вынес свой вердикт. Передо мной был
прежний Амадис, которого я хорошо знал и который, несмотря на
все недостатки, мне нравился. Я хотел верить в его невиновность
и испытал огромное облегчение, убедившись, что действительно
верю ему. Амадис ещё тот фрукт, он горазд на многое, в том числе
на подлость и коварство, но расчётливо убить женщину, тем более
беременную женщину, тем более беременную его ребёнком и тем
более сыном - нет, это не в его стиле.
- Яблони уже зацвели? - спросил я.
Амадис внимательно посмотрел на меня. В его глазах застыл немой
вопрос.
- Да, - сказал он. - Как раз в цвету.
Я встал.
- Если не возражаешь, давай прогуляемся в саду. Я так соскучился
по цветущим золотым яблоням.
Это был мой ему ответ. Амадис очень любил свой яблонёвый сад,
где аккуратными рядами между узенькими аллейками росли
карликовые деревья, которые дважды в году приносили небольшие
сочные плоды с золотистой кожурой, а в период цветения источали
дивный пьянящий аромат. Как-то раз, давным-давно, мы с
Александром, желая свести счёты, устроили там дуэль до первой
крови (между делом замечу, что я победил); Амадис, прознав об
этом, был вне себя от ярости. Он назвал свой сад островком мира
и согласия в бушующем океане страстей и строжайше запретил нам
