оказывалась совершенно бесполезной - а умница-Гундосый вихрем слетел на
землю и подхватил под уздцы лошадей своей упряжки, всем весом повиснув на
них и отворачивая оскаленные морды вправо к обрыву, заставляя животных
танцевать на месте и позволяя Амфитриону на полной скорости пройти
впритирку к левому боку его колесницы.
Что чуть не сбросило и Телема, и его лошадей с обрыва, но это сейчас
было совершенно неважно; и соленые брызги сорвались с гигантской волны,
подобно невольным аплодисментам.
Грохот копыт оглушал, венок из священного лавра почти сразу свалился
с головы, земля качалась в такт скачке, поводья жгли ладони, пытаясь
вырваться из окостеневшей хватки, дважды колесница отрывала от хрустевшего
щебня оба левых колеса, и оба раза хрипящий Амфитрион чудом удерживал
равновесие, а пот стекал по лбу и невыносимо разъедал глаза, но Амфитрион
все равно видел, что Ликимний до сих пор не справился с проклятыми
кобылами... вот он ближе... еще ближе... заднее колесо на миг зависает над
краем обрыва, но Ликимний, страшно оскалившись, рвет левый повод - и ему
удается выиграть у безымянной судьбы один локоть жизни... два локтя...
три... почти пять локтей жизни - и в этот промежуток между бортом
колесницы Ликимния и краем обрыва, за которым начиналось пенящееся
небытие, Амфитрион вбил себя, коней и свою колесницу, как в бою вбивал
копье между краем щита и выставленным вперед мечом врага.
- Хаа-ай!..
Он прыгнул. Мгновение они шли совсем рядом, со скрежетом вминаясь
друг в друга бортами - и Амфитрион, не понимая, что делает, боком взлетел
в воздух, обрушиваясь на закричавшего Ликимния, чуть не выбросив юного
шурина на камни, и пальцами-когтями вцепился в кулаки брата Алкмены,
омертвевшие на поводьях.
Еще через мгновение Амфитрион почувствовал, что спина его сейчас
порвется.
А небо пахло конским потом и смертью.
Потом была боль в прокушенной насквозь губе, радостная, счастливая
боль, потому что земля замедлила бег, постепенно перестала нестись
навстречу, грохоча и подпрыгивая; и Амфитрион слизывал с губы кровь,
наслаждаясь ее соленым вкусом, и пробовал разогнуть пальцы: сперва свои, а
позже - растерянно моргавшего Ликимния.
Только тогда хлынул ливень.
9
...Амфитрион снял с себя шерстяную накидку-фарос, чудом не
потерявшуюся во время скачки, набросил ее на скорчившуюся в углу жену;
взгляды его и Алкмены на миг встретились, переплелись, стали единым целым,
как тела любовников на ночном ложе - и Амфитрион медленно отвернулся,
сгорбившись под невидимой тяжестью.
Еле переставляя ноги, словно каждый шаг давался ему ценой года жизни,
он приблизился к краю обрыва и остановился, глядя на море. Мокрые волосы
кольцами облепили его лоб, хитон лопнул от подмышки до середины спины, на
бедре алела широкая ссадина; он стоял под дождем и смотрел вниз, туда, где
на узенькой полоске берега, на мокрой гальке валялись обломки его
колесницы, бился в агонии конь с переломленными ногами, а отпрянувшее море
неуверенно облизывало труп второй лошади.
За спиной Амфитриона раздалось громкое истерическое ржание - видимо,
ржала гнедая виновница всего случившегося.
Почему-то Амфитриону хотелось думать, что во всем виновата гнедая
кобыла.
Он изо всех сил заставлял себя в это поверить - и не мог.
Он стоял и смотрел, как волны, подобно слепым быкам, мечутся во все
стороны, то расшибаясь о скалы, то бодая друг друга, а из косматых туч,
грозно нависших над заливом, вырываются пучки ослепительных молний и
полосуют кипящее море... одно море... только море - и ничего больше.
И где-то глубоко внизу, под ногами, раздавался глухой рокот, будто
землю пытались раскачать, но некто сильнейший держал земные корни в своих
руках, как еще недавно Амфитрион - поводья колесницы, и земля вопреки
всему оставалась неподвижной, хрипло ропща от боли.
Или это просто гремел гром?
Небо в ярости хлестало море бичами молний и тугими струями ливня,
море неохотно огрызалось, словно взъерошенный зверь, еще рычащий и
скалящий зубы, но уже готовый припасть на брюхо и отползти назад; в рокоте
земли и раскатах грома звучали какие-то, непонятные людям слова - а между
небом и морем стоял измученный человек в порванном хитоне, и стихии
боялись взглянуть ему в глаза.
- Кто бы ты ни был, - прошептал Амфитрион, - кто бы ты ни был...
И не договорил.
Вместо этого он повернулся к небу и морю спиной, оглядел свое
испуганно молчащее воинство, криво улыбнулся жене и охающему Ликимнию - и
запел... нет, скорее заорал на все побережье:
- Хаа-ай, гроза над морем, хаа-ай, Тифон стоглавый... ну, дети
Ехидны! Хаа-ай...
- Хаа-ай, гроза над морем, - с обожанием в голосе подхватили
ветераны, и даже изрядно помятый Ликимний присоединился к общему хору. -
Хаа-ай, гроза над миром!..
- Вот так-то лучше, - буркнул Амфитрион, тронул пальцем ссадину на
бедре, поморщился и зашагал прочь от обрыва.
10
К ночи они добрались до окраины Крис - добрались изрядно промокшие,
но без приключений, и жрецы местного храма Аполлона-Эглета [Эглет -
Сияющий, одно из прозвищ Аполлона], едва завидев священные лавровые венки,
тут же разместили всех в примыкающих храму помещениях, специально
предназначенных для паломников.
Расторопный Телем мигом определил, кто из жрецов главный, и удалился
с ним, размахивая руками и втолковывая опешившему старцу что-то о внуках
Персея, любимцах богов и тому подобных вещах. Лысина старого жреца
встревоженно отражала свет звезд, Гундосый увлеченно ораторствовал - и,
когда Телем вернулся, то следом за ним шла вереница храмовых рабов,
согнувшихся под тяжестью плетеных корзин с разнообразной снедью и винными
амфорами.
Амфитрион для виду пожурил вымогателя, и, как оказалось, зря -
главной причиной любезности жреца были отнюдь не речи Гундосого, а
торговые галеры в гавани Крис, нагруженные тафийской данью; так что лысый
служитель Солнцебога не без оснований рассчитывал на изрядную мзду в
пользу храма.
О чем не преминул заявить Амфитриону с подкупающей откровенностью.
Правда, время он выбрал для этого неудачное - утром внук Персея
проснулся с дикой болью в спине и содранных чуть ли не до мяса ладонях, на
все намеки жреца только хмыкал и чесал расцарапанное бедро, а потом послал
в гавань Ликимния и семерых солдат, отказав жрецу в невинном желании
направить с Ликимнием добрый десяток дюжих рабов в качестве
сопровождающих.
Жрец заикнулся было о невидимых стрелах Аполлона, поражающих не
только преступников, но и скупердяев, а также о возможных дурных
пророчествах пифии в Дельфах - но Амфитрион довольно-таки невежливо
повернулся к жрецу спиной и без лишних слов пошел прочь.
Близ храма располагалась небольшая тенистая роща, в которой бил
источник, излечивающий по поверью девяносто девять различных болезней.
Таким количеством недугов Амфитрион не страдал, но, добравшись до
источника, с удовольствием окунул в ледяную воду многострадальные руки и
долго стоял так на коленях, закрыв глаза и наслаждаясь покоем полного
безмыслия.
"И одиночества", - хотел сказать он себе, но не сказал, потому что
минута слабости прошла, и звериное чутье, не раз выручавшее Амфитриона в
его бурной жизни, подсказало ему обернуться и внимательно оглядеться по
сторонам.
Шагах в десяти от него, полускрытый стволом ясеня и пышными кустами
шиповника, на таком же морщинистом, как и он сам, бревне сидел старик.
Жирный, обрюзгший старик с отвислой, почти женской грудью - отчего старику
не стоило бы носить одежду, открывающую левое плечо и часть груди. Не
стоило бы, а он носил. Может быть потому, что не мог увидеть себя. Впалые
веки его, казалось, давно срослись и провалились вглубь глазниц, туда, где
когда-то были глаза, а теперь были лишь мрак и память.
- Я знаю тебя, - негромко сказал Амфитрион, уверенный, что старик
прекрасно слышит его. - Ты Тиресий, знаменитый прорицатель и уроженец Фив.
Креонт еще жаловался, что как раз дома, в Фивах, ты объявляешься реже
всего - особенно когда нужен позарез.
Старик с полным безразличием пожал плечами. Крупная муха, жужжа, села
ему на щеку и деловито засучила передними лапками, но он даже не попытался
согнать ее.
"В конце концов, - отрешенно подумал Амфитрион, - если я могу сидеть
на земле, а этот слепец на бревне, то почему бы мухе не сидеть на его
щеке?"
- Ты - Тиресий, - повторил Амфитрион, стряхивая с рук сверкающие
капли. - Прорицатель. Говорят, тебя ослепила Афина за то, что ты видел ее
обнаженной, но взамен дала дар прозрения.
- Говорят, - равнодушно отозвался Тиресий.
Голос его оказался неожиданно низким и звучным.
- А еще говорят, что тебя ослепила Гера, когда в ее споре с Зевсом о
том, кто больше испытывает наслаждения в любви - мужчина или женщина? - ты
принял сторону Зевса и сказал, что женщина берет себе девять частей
наслаждения, мужчина же - всего одну часть. Гера ослепила тебя, а Зевс
наградил прозрением.
- Говорят, - тем же тоном ответил старик.
- Так где же правда?
- Не знаю.
- Ну что ж, - Амфитрион встал, отряхнул колени и приблизился к ясеню,
за которым сидел Тиресий, - во всяком случае, ты не можешь пожаловаться на
несправедливость богов.
- Я и не жалуюсь, - спокойно сказал старик, глядя куда-то в сторону
своими провалами вместо глаз. - Боги справедливы. Я даже могу представить
себе бога, который отнимет у тебя, Амфитрион Персеид, твой дом, твою жену
(Амфитрион вздрогнул), твоих детей и имущество, одарит тебя сотней
болезней, а потом в награду за терпение даст взамен другой дом, другую
жену, другое здоровье, других детей и другое имущество... Да, такой бог
тоже будет справедлив. Но скажешь ли ты, что он еще и добр, этот бог?
Амфитрион отрицательно покачал головой, забыв, что Тиресий не может
его видеть.
Слепец неторопливо протянул руку, его толстые пальцы безошибочно
нащупали цветок шиповника, но Тиресий не сорвал его - так, подержал и
отпустил, отчего куст слегка закачался, играя солнечными пятнами.
- Вот так и ты, внук Персея, так и я, зрячий слепец, - тихо бросил
старик, - как вольный цветок в руке богов: могут погладить, могут сорвать,
а могут...
- А могут и палец наколоть, - закончил Амфитрион, катая каменные
желваки на скулах.
- Могут, - усмехнулся Тиресий. - Я не способен увидеть тебя земными
глазами, гордый внук знаменитого деда, но я чувствую исходящее от тебя
дыхание Ананки-Неотвратимости. Если ты хочешь о чем-то спросить меня -
спрашивай, потому что я скоро уйду. Или уходи первым и ни о чем не
спрашивай.
- Когда я умру? - неожиданно для себя самого спросил Амфитрион,
вглядываясь в безмятежное лицо слепца, заросшее редкими мутно-белесыми
волосами, похожими на лишайник, растущий в пещерах.
- Нескоро. Хотя и неожиданно.
- Как я умру?
- В бою. Такие, как ты, редко умирают дома.
- У меня... у меня будет наследник?
- Да. Но тебе придется бороться за него с богом; и сперва победит
бог, а потом - ты. Большего я тебе не скажу.
- Кто... кто побывал у меня дома той ночью?!
Почему-то Амфитрион не сомневался, что Тиресий твердо знает, о какой
ночи идет речь.
Старик не ответил. Он грузно, долго разгибая хрустящие колени,
поднялся с бревна и замер, опираясь на невесть откуда взявшийся посох и
глядя поверх плеча Амфитриона.
- Я слышал гул голосов, - наконец разлепил бескровные губы Тиресий. -
