такого и сами Мойры не помнят! Короче, раскрутили мы ее кое-как...
- Вы? - буквально подскочил Владыка.
- Мы, - с достоинством подтвердил Гермий. - Я тоже помогал! Только
все зря - под конец она опять скрутилась. Так что когда два жребия
вытянули - не смогли выяснить, кому какой. Впрочем, чего там выяснять,
черепки-то почти одинаковые были...
- А жребий, жребий-то какой?! - чуть ли не выкрикнул Старший.
И тогда Лукавый склонился к самому уху Владыки и что-то прошептал.
Сполохи озадаченно мигнули и погасли.
ЭПИСОДИЙ ПЕРВЫЙ
1
...Это случилось за два часа до рассвета, в то проклятое время, когда
безраздельно властвует легкокрылый Сон-Гипнос, сын многозвездной Нюкты; и
часовые семивратных Фив клюют носами, всякий раз вздрагивая и озираясь по
сторонам - а Гипнос неслышно смеется и брызжет маковым настоем из
сложенных чашечкой ладоней в лицо нерадивым караульщикам.
Это случилось за два часа до рассвета.
Издалека, со стороны долины Кефиса, донесся еле слышный рокот -
сбивчивый, напоминающий звук осыпи камней на склонах Киферона - и понесся,
приближаясь и усиливаясь, постепенно заглушая стрекот цикад, эхом
отдаваясь в вершинах кипарисов и заставляя вспугнутых птиц тревожно
хлопать крыльями.
- Ишь, гонит, - проворчал Телем Гундосый, старший караульщик поста у
юго-восточных ворот Фив, и плотнее закутался в шерстяную накидку.
- Кто, дяденька? - робко поинтересовался сидевший рядом с Телемом
юноша, почти мальчик, моргая длинными девичьими ресницами.
- Да почем я знаю - кто? - хмуро отозвался Гундосый, и юноша
поежился, вслушиваясь в надвигающийся рокот, а затем ближе придвинул к
себе короткое копье с листовидным жалом.
Телем покосился на юношу, хмыкнул, почесал свою проваленную
переносицу и скорчил гримасу, которую с большой натяжкой можно было бы
назвать ободряющей.
- Не боись, дурашка, - в голосе Телема пробились отеческие нотки. -
Всякий раз за копье хвататься станешь - прикажу гнать тебя из
караульщиков. Лучше слушать учись...
- Так что ж тут слушать, дяденька? - недоуменно пожал плечами юноша.
- Рокочет и рокочет... ровно чудище на сотне копыт скачет.
- Уши растопырь! - прикрикнул на глупого юнца Гундосый. - Какой я
тебе дяденька?! Я тебе, обалдую, господин старший караульщик! Понял?
Чудища ему мерещатся! Вот как взгрею сейчас!.. чудо стокопытное...
- Отстань от парня, Гундосый, - лениво обозвался третий часовой -
коренастый бородач в кожаном панцире с редкими бронзовыми бляхами. До того
бородач сидел, привалясь к стене, и молчал, бездумно вертя в пальцах
сорванный стебелек; теперь же, прискучив этим занятием, решил вступить в
разговор.
- А ты, Филид, не лезь, когда не спрашивают! - отрезал Телем, в
сердцах ударив кулаком по колену. - Парень второй месяц в караульщиках -
пора бы и научиться чудище от колесницы отличать! Ох, разбалуешь ты его...
- Колесница? - юноша удивленно поднял брови домиком. - Так это...
надо бы шум подымать, дяденька господин старший караульщик!
- Зачем?
- Как зачем? Раз колесница, значит, это... враги!
Бородач расхохотался и прикусил стебелек крепкими зубами, а Телем
отвесил юноше несильный подзатыльник.
- Враги... Дубина ты сучковатая! Враги на одной колеснице не
приезжают и не гонят так по незнакомой дороге, да еще ночью! Это кто-то
свой, здешний, кто и путь знает, и поводья не впервые держит. Вот только
кто? Ты как полагаешь, Филид?
- Я... - начал было бородатый Филид, но тут рокот стал совсем
близким, и Филид резво вскочил на ноги, не дожидаясь приказа Гундосого, и
стал по лестнице карабкаться на стену, которая в этом месте была не выше
пятнадцати локтей.
Он оказался на стене как раз вовремя.
Тяжелая воинская колесница, запряженная парой взмыленных коней,
вылетела из-за поворота дороги, зацепив и смяв растущий на обочине куст
колючего маквиса - и плохо различимый в предрассветных сумерках возница
мощным рывком натянул поводья, сдерживая конский бег и заставляя животных
остановиться у самых ворот.
- Открывай, засони! - низкий голос возницы громом раскатился по
округе, и юноша испуганно покосился на Телема, а тот повел могучими
плечами, словно разминаясь перед кулачным боем. - Эй, город проспите!
Живо!
- До утра обождешь, - бросил со стены Филид. - Приказ басилея
[басилей - правитель города; аналог - удельный князь] Креонта - никого в
город не пускать, пока не рассветет. Ясно?
- Ты что же, не узнал меня, Филид?
Голос новоприбывшего уже не напоминал гром - нет, скорее, он был
теперь похож на рычание матерого льва, пока что сытого, но в любую минуту
готового проголодаться.
Филид еще только думал да вглядывался, приложив ладонь козырьком ко
лбу, а Телем уже сорвался с места и принялся суетливо отпирать ворота.
- Сейчас, господин мой, - Гундосый возился с засовом, не желающим
поддаваться, и юноша с удивлением следил за старшим караульщиком,
поскольку никогда не видел его таким. - Я уже... уже...
Створки ворот дрогнули, заскрипели - и колесница медленно въехала в
открывшийся проем. Ставший необыкновенно услужливым Телем кинулся чуть ли
не под колеса и в последний момент успел перехватить брошенные ему
поводья.
- С возвращением, господин мой! - Гундосый низко поклонился, прижав
корявую лапищу к сердцу. - Ох, лошадок-то вы загнали... ну ничего, я их
вывожу, высушу, будут как новенькие! Вы уж не беспокойтесь, господин
мой...
Приехавший легко спрыгнул с колесницы, всплеснув полами широкого
плаща, и дружески хлопнул Гундосого по плечу - отчего дюжий караульщик
изрядно качнулся, но устоял, щерясь счастливой ухмылкой.
- Колесницу после смены к моему дому подгонишь! - приказал ночной
гость. - Получишь пифос вина и одежду на всех троих. Да, вот еще что - за
брата не беспокойся. Жив он, к полудню дома будет - я приказал Панопею
Фокидскому на рассвете выступать к Фивам. Хорошую добычу мы на Тафосе
взяли, всем хватило! А брат твой - воин добрый, таких при дележе не
обходят. Ну, прощай, караульщик Телем!
И широким походным шагом двинулся прочь по улице, ведущей к центру
города и Кадмее, внутренней крепости.
- Помнит, - довольно буркнул Телем, начиная выпрягать храпящих
лошадей. - И меня помнит, и брата, и всякого воина в лицо... Когда мы с
ним еще в первый раз на телебоев ходили - а все помнит. Одно слово -
герой! Вот скажи он: пошли, Телем, вдвоем на лапифов - пойду! Клянусь
Зевсом Додонским, пойду! Говорит, брат к полудню вернется... ох, и
напьемся же неразбавленного!
- Да кто ж это был-то, дяденька? - заикнулся было юноша, но Гундосый
его не услышал, погруженный в радостные мечты о предстоящей попойке.
- Амфитрион это был, - вместо Телема ответил спустившийся со стены
Филид. - Амфитрион Персеид [потомок Персея, в данном случае - внук (ср.:
Зевс - Кронид (сын Крона), Автолик - Гермесид (сын Гермеса) и т.п.);
иногда использовалось окончание-ад (Алоад, Гелиад и т.п.)], друг басилея
Креонта и гордость всей Эллады. Понял, недоросль?
- Понял, - закивал юноша. - Амфитрион Персеид, гордость Эллады.
Который на родной племяннице женился, а потом своего тестя дубиной убил.
Как не понять - гордость и вообще...
- Ну что возьмешь с дурака?! - Филид почесал затылок и сплюнул от
огорчения. - Не буду я больше за тебя заступаться перед Телемом! Тестя
убил... Он же случайно! И потом - я своего тестя давно уже убил бы! Достал
до не могу, пень старый!.. А вот не убиваю же! Потому что не герой. Был бы
я герой...
Юноша еще раз кивнул, не слушая Филида и глядя на улицу, по которой
совсем недавно шел герой Амфитрион Персеид.
Улица была пуста, но юноше все мерещились крылья дорогого плаща и
уверенная поступь ночного гостя, похожего на бога.
Веселого, бесстрашного и беспощадного.
2
Пройдя через двор, Амфитрион легко взбежал по ступенькам и вошел в
дом, который покинул почти год назад, уйдя в поход на тафийцев.
"Стоили ли этого все захваченные острова?" - подумал он, приближаясь
к опочивальне, и невесело улыбнулся, так и оставив этот вопрос без ответа.
Спавшая на пороге девчонка-рабыня не проснулась при его появлении,
свернувшись калачиком и сладко посапывая - и пришлось сперва пнуть ее
ногой, а потом зажать рот, чтобы она с перепугу не разбудила всю челядь
своим визгом. Когда до глупой девчонки дошло, что никто на нее не
покушается (чем она была немало огорчена), а это просто вернулся долго
отсутствовавший хозяин - она проворно убежала вглубь дома, а Амфитрион
расстегнул фибулу плаща, дав ему упасть на пол, шагнул через порог и
замер, как мальчишка.
У него были женщины. У него, тридцатитрехлетнего мужчины, было
множество женщин - и до Алкмены, и после нее; он знал все уловки жриц
Афродиты, он знал случайную страсть дочерей и сестер тех гостеприимных
хозяев, в чьих домах ему приходилось останавливаться, он испытал острое
наслаждение ужасом и болью пленниц, зачастую еще не достигших женского
совершеннолетия - но никогда и никого он не любил так, как эту
разметавшуюся на ложе женщину, дочь своего дяди Электриона, дочь своей
родной сестры Анаксо, свою племянницу, двоюродную сестру и жену
одновременно.
До беспамятства.
Неистово и самозабвенно.
Той любовью, которую боги не прощают.
Амфитрион резко выдохнул воздух, ставший вдруг болезненно-жгучим, и
упал на колени подле ложа, срывая и отшвыривая в сторону льняной хитон,
ткнувшись лицом в жаркую вседозволенность и не успев удивиться тому, что
постель оказалась смятой и разбросанной, как если бы в ней приносились
обильные жертвы Киприде Черной, владычице плотских утех, или если бы
Алкмену всю ночь мучили кошмары.
Он не думал и не удивлялся.
Он был неловок и жаден, и непривычно тороплив.
Он - был.
...Когда способность рассуждать вернулась к нему, он устало откинулся
на подушки, разбросав мощные бугристые руки в шрамах и бездумно глядя в
потолок.
Что-то мешало расслабиться.
Не так представлял он себе миг возвращения. Слишком обыденно все
вышло, слишком быстро и пресно, и неудовлетворенность занозой сидела в
мозгу, мешая успокоиться и сказать самому себе: "Ну, вот я и дома!"
Тяжелая ладонь Амфитриона, покрытая мозолями от копья и рукояти меча,
машинально легла на грудь так и не проснувшейся окончательно жены.
Грудь была влажной и горячей.
- Хвала небу, - сонно пробормотала Алкмена, слегка выгибаясь под
прикосновением. - А говорил - рана, мол, копьем сунули по-глупому... вот и
не выходит, как раньше. Вышло, наконец... Как раньше. Врал, небось, про
рану? Пленницы измучили, да?
Сперва он не понял.
- Какая рана? - спросил он, приподнимая голову.
Алкмена не ответила. Она дышала ровно и глубоко, и спутанная грива ее
черных волос слабо поблескивала в полумраке опочивальни.
- Какая рана-то? - раздраженно переспросил Амфитрион, холодея от
странного предчувствия, что сейчас в его судьбе что-то рвется, только
никто этого не знает, и изменить уже ничего нельзя.
- Твоя рана, какая еще, - не открывая глаз, ответила Алкмена с еле
заметной хрипотцой в голосе, так волновавшей его раньше. - Ты ведь чуть ли
не с полуночи маешься... раз пять начинал, и так, и эдак - а потом зубами
скрежещешь и бегаешь туда-сюда! Ну, спи, спи, тебе отдыхать надо... не
