ела.
Трактирщик кивнул и отошел.
Анни дала ей попробовать рагу из барашка. Оно тоже оказалось
изумительно вкусным. Бидж заметила, что женщина-дриада смотрит на их еду
с отвращением; поймав взгляд Бидж, та быстро отвернулась.
Кружка закончил дела, придвинул к их столу скамейку и уселся на нее
верхом.
- Так, значит, вам нравится? Студенты энергично закивали, поскольку
рты были заняты. Трактирщик явно остался доволен.
В зал влетел попугай, подлетел к Ли Энн, стащил у нее с тарелки
кусочек хлеба, прокричал свое "Дуррашка! Дуррашка!" и пошел по полу,
переваливаясь, обратно.
- Вы уже знакомы с моим попугаем, - сказал Кружка со вздохом.
- Откуда он здесь взялся? - спросила Ли Энн.
- Просто прилетел однажды. Он никому не был нужен и говорил, что ищет
работу. - Трактирщик наклонился к Ли Энн: - Вы не знаете, какая болезнь
абсолютно смертельна для попугаев?
- Нет, сэр.
- Ну что ж, - пожал он плечами, - надежда все-таки остается.
- Вы еврей, не так ли, сэр? - отрывисто спросила Ли Энн.
Кружка пристально посмотрел на нее, и девушка смутилась:
- Если я неудачно выразилась, прошу прощения. У нас так принято
говорить.
Трактирщик посмотрел ей в лицо без враждебности, но и без дружелюбия.
- Мне приходилось иметь дело с разной манерой разговаривать - и
такой, как у вас, и много хуже. Вы ведь американцы? С Юга?
- Здесь есть какая-нибудь проблема? - ощетинилась Ли Энн.
- Никакой проблемы не должно бы быть. И там люди, и тут люди, -
только манера говорить разная.
- Когда вы ушли из нашего мира, мистер Кружка? - неожиданно спросила
Анни. Трактирщик улыбнулся ей:
- Если вы пытаетесь отвлечь меня от неприятной темы, юная леди, то
будем считать, что вам это удалось. - Он поднял свою кружку, приветствуя
ее. - Я был поляком. Меня тогда звали не Кружка, - тихо добавил он. -
Мое имя было Кружкевич. - Трактирщик кивнул Ли Энн. - Как вы правильно
заметили, я еврей. Я вырос - и очень быстро вырос - в Варшаве.
- Это было во время войны? - поднял на него глаза Дэйв. - Второй
мировой войны?
- Да.
- Вы участвовали в восстании в варшавском гетто?
- Вы слышали о нем? - удивленно спросил Кружка.
- Это входит в курс истории. У восставших было всего семнадцать
ружей, и все равно они сначала отбили нацистов. Я читал об этом книгу,
когда учился в школе. Должно быть, было здорово... - Он умолк, увидев
выражение лица Кружки.
- Теперь это история, - сказал тот с напряженной улыбкой. - Да, это
было здорово. Мне тогда было десять, все мои братья и сестры тоже были
подростками. Они меня учили всему, что умели сами, и я сражался, как
мог. В тот год я убил своего первого врага. - Кружка внимательно
посмотрел на студентов. Теперь его улыбка стала теплой, как будто он
нашел своих давних друзей и они вместе вспоминают прошлое. - Это правда.
У меня был старинный пистолет, который мой дед хранил еще со времен
франко-прусской войны. Он стрелял круглыми пулями и в него нужно было
насыпать порох. Я его вычистил, нашел для него кремень и зарядил круглой
пулей. Мне следовало бы отдать его кому-то, кто умел пользоваться
оружием, но я так гордился, что вооружен...
Я был связным - потому что, видите ли, был маленьким и щуплым и мог
пролезать по канализационной трубе под стеной гетто. Труба шла вдоль
улицы и имела несколько люков. В то утро я вылез из нее в двух кварталах
от гетто - это было очень неосторожно с моей стороны.
Я услышал шум в конце переулка и спрятался за какой-то ящик. Тут я
увидел, что ко мне приближается человек в нацистской форме. Я выстрелил
в него. Мне повезло - пистолет не взорвался у меня в руках. А немец
выронил винтовку, схватился за грудь и упал. - Кружка замолчал.
- А что было потом? - спросила Бидж.
- А потом я отбросил разряженный пистолет и начал есть кусок хлеба.
- Сразу же? - Бидж была ошарашена.
- Конечно, - удивленно ответил Кружка. - Мы ведь голодали. А у того
человека из кармана торчал кусок хлеба - прямо под дыркой, которую
проделала моя пуля. И я стер с него кровь и откусил так много, как
только мог прожевать. А потом я заплакал. Потому что, - закончил
трактирщик просто, - он умер, а пока был жив, ел тот же хлеб, что и я.
Так они меня и нашли - с пустыми руками и плачущим над телом убитого.
Поэтому меня не пристрелили на месте - им и в голову не пришло, что это
я в него стрелял. Они избили меня прикладами и отправили обратно в
гетто. Для нацистов это был очень милосердный поступок.
Кружка вздохнул:
- О том, что происходило в гетто в последующие дни и месяцы, особенно
нечего рассказывать - люди умирали, кто от пуль, кто от голода. А потом
нацисты погнали нас на вокзал и погрузили в товарные вагоны,
пронумеровав их мелом. Доски, из которых был сколочен наш вагон, во
многих местах были проломлены - может быть, он побывал под бомбежкой или
был обстрелян. Когда нас заперли в вагоне, там оказалось так тесно, что
можно было только стоять. Жара и вонь были жуткие.
А потом двое самых сильных мужчин сумели проломить дыру в крыше.
Может быть, нацисты не знали, как сильно пострадал этот вагон. Так что
те двое все налегали и налегали на доски, и все кругом кричали, но
только все равно увеличить дыру так, чтобы в нее мог пролезть взрослый
человек, не удалось. Одна девушка - кожа да кости - все-таки вылезла на
крышу, и тогда ей стали передавать детей. Я оказался последним - мой
старший брат Абрам передал меня девушке над головами взрослых. Он ничего
мне не сказал, мы даже не попрощались.
Когда я выпрямился на крыше вагона, меня чуть не сбил с ног ледяной
ветер; пахло дымом от паровоза, который тащил наш состав. Свет был такой
яркий после темноты в вагоне, что я почти ничего не видел сначала, но
потом все-таки разглядел, что стою на самом краю крыши, а подо мной
проносится земля. Девушка - я помню, у нее были рыжие кудряшки и
веснушки - держала меня за плечи. Потом она поцеловала меня в губы - как
возлюбленного - и с силой столкнула с крыши. Я закричал. Я подумал, что
она хочет убить меня.
Кружка сделал глоток сидра. Бидж заметила, что руки у него дрожат.
- Я упал на левый бок на гравийную насыпь. Я услышал, как треснула
моя рука, но ничего не почувствовал. Я скатился с насыпи в канаву,
полную жидкой грязи, встал и попробовал пошевелить пальцами. -
Трактирщик слабо улыбнулся. - На мое счастье, они не утратили
чувствительности.
Поезд уже почти скрылся из виду. Я оглянулся, но не увидел никого из
детей - они оказались слишком далеко от меня. Я дошел до перекрестка
дорог и свернул на одну их них, даже не думая о том, что могу
повстречать немцев. Наверное, я был в шоке. Я только думал о том, что
нуждаюсь в помощи и должен дойти до какого-нибудь города.
Но ни до какого города я так и не дошел. Дорога несколько раз
поворачивала, деревья вокруг нее становились все выше, скоро начало
темнеть. У меня весь бок был мокрый от крови, я замерз, страдал от боли
в руке; скоро я был настолько измучен, что уже ничего не боялся. Никакое
жилье мне не попадалось, и я понял, что скоро умру, но это уже не имело
для меня значения.
И тут появился самый волосатый человек, какого я видел в жизни. Он
опустился рядом со мной на колени и что-то сказал на непонятном языке.
Он взял меня за руку, и я закричал. Тогда он взвалил меня себе на плечи
и отнес в свою избушку в миле от дороги.
Я тогда подумал: ну вот мне и конец; он наверняка меня убьет. Но он
сделал шину мне на руку и перевязал мои раны, а потом с ложки накормил
бульоном. Я не спрашивал, кошерная ли это пища, и где я нахожусь, и не
спасся ли еще кто-нибудь из моей семьи; все это казалось мне очень
далеким.
Кружка улыбнулся Бидж:
- У вас дрожат руки, дорогая. Я не собирался вас пугать.
Бидж быстро спрятала руки под стол:
- Со мной все в порядке.
На самом деле это было вовсе не так. Ее руки дрожали, но совсем не
потому, что она испугалась. Через секунду подергивания прекратились, но
теперь уже Бидж ощущала дрожь внутри. "О Боже, - подумала она, - только
не теперь, только не как у мамы и дедушки. Пожалуйста, не теперь - я
ведь только что нашла что-то замечательное".
Кружка внимательно посмотрел на нее, но продолжал:
- Прошло четыре года, и я возвратился в Польшу. Это было не очень
умно и уж тем более не безопасно, но... - Он пожал плечами. - Я должен
был узнать. Я думал, что найду кого-нибудь из знакомых и спрошу о своей
семье.
- И вам не удалось найти никого из родных? - тихо спросила Анни.
Трактирщик грустно улыбнулся девушке:
- Я вообще не смог найти никого из тех, кого знал раньше.
Некоторое время все сидели молча. Потом Кружка стал рассказывать
дальше:
- Я ходил по Варшаве четыре или пять дней, спрашивая о знакомых.
Иногда мне рассказывали, как кто-то из них умер. По большей части они
просто исчезли, но иногда какое-то имя было известно тем, кто жил в
Варшаве теперь. Я рассказал о своей семье и о поезде, который шел в
Треблинку, и мне ответили, что все, кто в этом поезде был, развеялись с
дымом. Так это там называли: тела сожгли в печах крематория, а души
развеялись с дымом.
Ли Энн поежилась. Кружка сказал тихо:
- Мне жаль огорчать вас, юная леди, но так это и было. Я вырос в
городском районе, где все друг друга знали: человек пятьсот я называл по
имени, еще столько же знал в лицо. Я был общительный мальчишка. Но из
жителей этого района немцы за год уничтожили больше пятидесяти тысяч.
Дома были разрушены, люди мертвы, мой мир исчез.
Последний вопрос - о своих братьях и сестрах - я задал человеку,
который годился бы мне в отцы. Он спросил, когда я кого-нибудь из них
видел в последний раз. Я рассказал. Он сильно ударил меня и сбил с ног.
"И ты живешь после этого? - Его лицо дергалось. - Ты живешь?" Он
наклонился и прокричал мне в лицо: "Я был в Дахау, парень. Немцы
заставили меня сортировать башмаки, детские башмаки, тысячи и тысячи. Их
привозили из Треблинки, из Аушвица, из Майданека. А ты живешь!" Он был
готов избить меня до смерти. Я поднялся и ушел.
Кружка вздохнул:
- Теперь я понимаю, хотя тогда и не понял. Он на самом деле говорил
мне: "Почему я остался жив, когда они все погибли, и почему ты тоже
жив?" Но тогда я многого не знал, не знал еще долго.
Я вышел из Варшавы и отправился вдоль той железной дороги. Я вернулся
на Перекресток. Потом, уже взрослым человеком, я построил эту гостиницу.
- Кружка пожал плечами. - Вот и вся история. - Промежуток в сорок пять
лет жизни и расставание с целым миром - и всего лишь пожатие плеч...
- И вы никогда больше туда не возвращались? - медленно проговорила Ли
Энн. Кружка покачал головой:
- Мне приносят книги, я узнаю новости. Мне нет нужды возвращаться.
Анни непонимающе посмотрела на него:
- Я могу себе представить, какое вы испытали горе, какой гнев. Но
отказаться от своего мира? - Она посмотрела ему в глаза. - Отказаться от
своей религии?
- Послушайте, красавица, - ответил Кружка гневно, - мне было десять
лет, когда я в последний раз видел раввина, последний раз молился. Так
что не говорите мне о том, от чего я отказался. И не смейте судить меня.
Разве вы знаете, что такое потерять всех близких и жить, когда никто
даже представить себе не может, как ты страдаешь?
Он обвел взглядом студентов и неожиданно пристально посмотрел на
Бидж.
- Ах, все еще? Это продолжается? - Он казался встревоженным.
Все тоже посмотрели на девушку. Она неловко поежилась и постаралась
переменить тему разговора:
- И с тех пор вы всегда печальны? И никогда не смеетесь?
