поганые сорняки бандитизма и экстремизма... Звук приглушили и уселись
завтракать. Томатный соус, вылитый на яичницу, вдруг стал пахнуть кровью;
Патрика едва не вырвало на скатерть, но он преодолел себя, запихнул в рот
желто-красный глазок и устоял, иллюзия исчезла. Тобик молчал, как всегда,
когда его не спрашивали, Франк и Дядя Джеймс ввязались в нудный и
бессодержательный спор о достоинствах последних автомобильных моделей,
телевизор бубнил себе в углу -- было скучно. Патрик сел в кресло, очистил
журнальный столик, подстелил чистый тряпичный лоскут, выложил на него два
ствола -- трофейную волыну, захваченную Джеймсом, и свой кольт. Тут же на
столике поместил свою оружейную "аптечку": оружие -- как ребенок, требует
постоянного ухода и заботы.
Дядя Джеймс спохватился вдруг и поспешно включил телефон. Тот
немедленно отозвался пронзительным звоном; день начался.
День начался с неприятностей: после короткой серии нейтральных
разговоров и сообщений Нестор доложил, что лягавые, почти все незнакомые,
перевернули "Маргаритку" вверх дном, запугивают девиц, спрашивают про
Гекатора Суллу, про Малька то есть. Грозятся лавочку прикрыть, потому что
подозревают здесь убийство. Как будто в городе им сейчас хлопот мало...
-- Франк, сегодня вечером дома будешь, как я и грозился. Пузырь с тебя
по этому поводу.
-- Вот спасибо, отец родной! Надо же, отпускает он меня!..
-- Так ты того... позвони в Марсель...
-- На предмет?
-- Малька придется... -- Дядя Джеймс сделал согнутым указательным
пальцем правой руки долбящее движение по воздуху вниз.
Патрик сразу поднял голову и посмотрел на Джеймса.
-- Что уставился? Горячо, говорю, стало. Нельзя позволить, чтобы
парнишка запел, не то и мы с Франком на кладбище поедем, да и тебя не
забудут.
-- А в Марселе ему нельзя переждать? Кому он там мешает?
-- Предстоят очень важные дела. Появились колоссальные перспективы. На
кону стоят серьезные деньги и интересы многих людей. Мы не можем рисковать
всем этим из-за одного сопляка, пусть даже не самого сопливого. -- Он
наклонился к Патрику и продолжил вполголоса: -- Даже если мы его отдадим,
как докажем, что он -- это он? Они ведь ему пальчики сверят... Понимаешь?
-- Да вся округа же знает, что это он.
-- Тем более. Будут копать -- откуда в его деле другие пальчики, кто
подменил... Ты себе новых талантов найдешь. Кончено. -- Дядя Джеймс пожевал
губами: -- Мне, думаешь, хочется решать таким образом? Ну все, все...
Сегодня вечером... ах, черт, здесь же нету... Завтра вечером разрешаю тебе
сыграть концерт для волынки без оркестра, прямо в конторе. Договорились?
-- На волынке...
-- Да, Мальку было бы приятно. Или вот что, Франк! Не фиг откладывать:
на2 трубку, звони в Марсель, намекни насчет него... Чтобы в темпе...
Франк присел на край стола, начал накручивать диск, код все время
срывался... Патрик машинально собрал трофейный ствол, загнал обойму и
вздрогнул: прямо из столешницы сквозь тряпку выскочила мерзко хохочущая
голова Червончика и исчезла. Комнату заполнили голоса и пронзительные звуки
волынки, резко и горько пахнуло порохом.
-- Алло... алло, -- встрепенулся Франк.
Патрик выбросил вперед левую руку со стволом и веером, слева направо
выпустил три пули. Подобная быстрота плюс меткость редко ему удавалась даже
в тире: все трое -- Дядя Джеймс, Тобиас и Франк -- без звука повалились на
пол с простреленными головами. На третьем выстреле глушитель практически
утратил свои свойства -- получилось так громко, что зазвенело в ушах. Патрик
подскочил, нажал стволом на рычажок, прервал связь. Дядя Джеймс лежал на
левом боку, длинными ногами перегораживая почти половину комнаты. Патрик
испытывал иррациональное ослабление мук совести от того, что Джеймс не видел
случившегося, из-за этого чувство вины перед ним -- странным образом -- не
было таким острым.
"Гад, гад, гад... -- звенели голоса. -- Ты не должен жить... Умри,
умри..."
Патрик затряс головой, зажмурил глаза, крепко, до цветных пятен...
"Он там. Патрик в квартире... Он там... Выходи... Ты мертвец..."
-- Не-е-е-т!!! Надо... собраться... Домой. Надо продержаться... до
дома. Надо... идти... -- Превозмогая бред, Патрик на полном автомате замел
следы, сунул ствол под мышку и шатаясь побежал к выходу.
Голоса грохотали у него в ушах, стыдили его и смеялись, обвиняли и
угрожали, требовали вновь, чтобы он убил себя. "Нет!" -- изо всех сил кричал
им Патрик и упрямо шел к себе домой, там он справится с ситуацией, Джеймс
поймет...
Прохожие провожали взглядом бледного, как мел, мужика с безумными,
ничего не видящими глазами, который пер по тротуару напролом, сквозь толпу,
и беззвучно шевелил губами... Он забыл, что как раз домой идти нельзя.
Пистолет выронил где-то по дороге...
Снайпер-айсор, подрабатывающий у даго, сидел на чердаке и не знал, что
его работодателей уже нет в живых, что никто не оплатит его контракта. Ему
была поставлена четкая задача: трое суток, с одной подменой на сон,
караулить возле дома и прикончить некоего Рыжего (Патрика), как его назвал
заказчик, показывая фото. Оплата -- по окончании дежурства, либо полная и
сразу, если дело будет сделано. Появился клиент -- он, сомнений быть не
могло, внешность больно характерная, -- снайпер воткнул ему с пятидесяти
метров пулю прямо в лоб. Дежурство закончилось, и можно было уходить. Но
полиция тоже кое-где расставила посты, оперативник видел всю сцену и
подкараулил снайпера у черной лестницы во двор. Усталость и злоба на весь
мир обуревали детектива: он выстрелил в голову снайперу, не пытаясь даже
арестовать его. Позже в рапорте он написал, что действовал по обстановке,
обороняясь. Тот, кто читал этот рапорт, когда-то писал подобные, а посему
без звука принял его -- чем этих скотов меньше, тем оно лучше.
Смерть Дяди Джеймса, Патрика, Франка потрясла многих. Герман, Нестор,
люди Франка пытались понять, как могло такое случиться, что Патрик оказался
не с Дудей в критический момент и допустил, чтобы убили не только шефа, но и
его самого. Кто сумел нащупать сверхосторожного Дудю и прикончить, не
оставив следов? Кто сумел выманить и прихлопнуть Патрика, как тупого
новобранца?
Галло, узнав об этой новости, повел себя так, чтобы друзья и недруги
поверили в его к этому причастность. Маразм им овладел либо чрезмерная
хитрость его подвела, но в ночь с понедельника на вторник, ближе к утру,
люди Германа легко перебили жиденькую охрану возле дома старого Галло,
ворвались к нему, но ничего не взяли, кроме самого хозяина. Тот раскололся
быстро и основательно, предоставив алиби на свой счет: ни убивать, ни
отдавать такие приказы он не мог в этот день чисто технически. Ему поверили
и пристрелили без дальнейших мучений. Смерти на этом прекратились. Прибывший
из Штатов Микеле Наварра, полный тезка своего дальнего родственника,
погибшего когда-то на Сицилии, тотчас предложил мир, мало чем отличающийся
от капитуляции, попросил прекратить все распри, пока люди с обеих сторон
будут хоронить своих мертвецов. Его предложение было принято.
Серое морозное апрельское утро сменилось чистым и ясным днем: выглянуло
солнце, воздух стал свеж и звонок, католическое кладбище, убранное червленым
золотом осеннего леса, дышало смирением и уютом, и только в противоположных
его концах клубились две темно-серые тучи: родственники и сподвижники
провожали покойников в последний путь. В почти поголовно католическом
Бабилоне только двое покойников из Дудиной армии принадлежали иной
конфессии, протестантской, кажется; остальные присутствовали здесь, смирно
почивая в бронзовых гробах. На другой стороне кладбища гробов было немногим
больше, так как половину из погибших посмертно депортировали на родину.
Рыдания и крики нарушали благолепие скорбного дня, метались в толпе
очумевшие в своем азарте репортеры, детективы прохаживались, как на скотном
рынке, между скорбящими, делали записи в блокнотах, телохранители бдительно
зыркали по сторонам. Мало кто теперь обращал внимание на толстенькую
низенькую старушку, тихо плакавшую возле гроба с Дядей Джеймсом, ее
обожаемым сыном. Двойное горе постигло старуху: ее муж, отец Джеймса, умирал
в больнице от инсульта, вызванного смертью сына, врачи однозначно сказали --
надежды нет. И вот она, оставив мужа на попечение сиделок, провожает свое
несчастное чадо туда, куда ей самой давно бы уже пора, потому что жить
больше незачем, но Господь не берет ее душу... О, она ни секунды бы не
колебалась и отдала бы душу даже врагу рода человеческого, если бы это могло
оживить ее мальчика, такого хорошего и такого несчастного...
Звучали речи, клятвы отомстить и признания в верности, сыпались слова,
словно комья земли в могилу, -- уходила эпоха. Пройдут годы, прежде чем
прибывший из-за моря-окияна Наварра (кличка Заморский, данная ему авансом
местными делаварами, постепенно трансформируется и превратится в Заморыша),
сумеет восстановить из руин кое-какие завоевания своих предшественников, но
никогда уже пришельцам не стоять на равной ноге с быстро прогрессирующими
аборигенами. Не бывать уже в прежнем виде и организации Дяди Джеймса --
развалилась она, подобно империи Карла Великого, на удельные княжества:
основную часть, с публичными домами, ростовщичеством и героиновой розницей,
унаследовал Герман, недалекий, но по-мужицки хозяйственный уголовник, в
прошлом вытрясатель чужих долгов. Продовольственный рынок и рэкет нескольких
магазинов оттягал Нестор, не желавший больше терпеть над собой никаких
начальничков. Полтора десятка преданных ему боевых ребят, не считая пристяжи
подсобной, -- это достаточно серьезно, чтобы к нему не лезли всякие свиные
рыла. Наследство Боцмана -- лотереи и угон автомобилей -- вообще попали к
чужим: некий Дядя Фритс, по кличке Кошеловка, чья "юрисдикция"
распространялась на стадион, возле которого свил гнездо Боцман, ныне
покойный, наложил свою лапу на лотереи и в ультимативной форме предложил
угонщикам свою помощь и защиту. Мазила пока парился в следственном
предварительном, когда и кто будет вынимать его оттуда -- вопрос оставался
открытым. Корсиканцы жили тихо и наособицу, почти как китайцы; вместе с
вольнодумным Франком оборвались доверительные деловые связи с местными:
"Может, оно и к лучшему", -- посчитали патриархи клана.
Герман шепнул Нестору, качнув головой в сторону матери Джеймса, тот
согласно кивнул и вынул из кармана белый пакет, заранее приготовленный.
Герман присоединил к нему свой, иного вида, но того же назначения, и пошел,
сопровождаемый Нестором, чтобы лично ей передать, -- там было больше
четырехсот тысяч талеров, собранных братвой, в последний раз объединенной
общим делом. Подкидышу, стоящему рядом, с рукой на перевязи, было поручено
сопровождать старуху до дому. Отпуск на побережье накрылся медным тазом, но
это пустяки по сравнению с вопросом: что дальше делать? Свою команду строить
-- силенок пока маловато. Приткнуться -- к кому? Герман не потянет надолго
-- коряв слишком, не гибок. Нестор -- он уже рылом в кормушке, и не надо ему
больше соратников. Может, вообще завязать? Подкидыш внутренне засмеялся
своим мыслям: чтобы завязать, нужно очень много денег или приличную, хлебную
специальность, а что он умеет делать, кроме как удалять кастетом чужие
зубы... Да и то Патрик был вечно им недоволен...
Патрика хоронили здесь же, но возле его гроба почти никто не толпился:
Патрика многие боялись, очень многие уважали как профессионала максимально
