в сборе урожая. Дело в том, что в заброшенном парке, на границе района, за
городом почти, разместилось стрельбище, где повышали свою меткость люди из
дворцовой охраны, оперы из угрозыска, дорожная полиция, инкассаторы,
телохранители и боевики из влиятельных бандитских шаек. В профилактические
дни, да и не только, мелкая шпана пробиралась ближе к стендам и огневым
рубежам, чтобы собирать гильзы и пули, а то и целые патроны, когда особенно
повезет. Все это составляло игровую валюту и имело четкую классификацию.
Основой служила мелкашечная гильза на 5,6 мм, которая стоила один
"патрончик". Сверхредкие испанские пули 7,92 оценивались в двадцать таких
патрончиков, полный патрон от "калашникова" с не пробитым капсюлем --
двадцать пять, гильза от нагана -- четыре, пули от пистолетов -- обычно два,
реже три, пули от автоматов -- три. В пятнадцать и больше "патрончиков"
менялы оценивали редкие гильзы от почти полуторасантиметрового в диаметре
"элли". Гильзы от лилипутского "монте-кристо" шли за полпатрончика, но их
принимали не всегда.
Играли в "кассу", "дорожку", "банчок". Смысл всех игр состоял в том,
чтобы накрыть цель битком -- свинцовой лепешкой, которую мальчишки
самостоятельно выплавляли на газу в специальной формочке, чаще всего в
плоской металлической баночке из-под гуталина. Так, например, в "дорожку"
играли один на один: первый произвольно бросает биток в сторону, второй
старается кинуть свой биток, чтобы его "наплешить", то есть попасть так,
чтобы одновременно дотянуться пальцами одной руки до обоих битков. Если
этого ему сделать не удается, приходит очередь второго. Если биток наплешен,
наплешивший получает один патрончик -- при одинарной ставке, конечно; если
наплешка была "с чикой", то есть один биток при этом стукнулся о другой, --
два патрончика, чика "с накатом" -- три патрончика, "с подкатом" -- четыре
патрончика.
Гек больше всего любил играть в банчок. Собиралась группа человек в
пять-шесть, а доходило и до десяти, шли на пустырь, где в земле можно было
выкопать ямку -- будущий банк. Ямка определялась по ситуации, но чаще всего
ее объем не превышал по размеру литровую пивную кружку. Метрах в
десяти-пятнадцати проводили черту, определяли очередность играющих, размеры
ставки, нюансы в правилах, которые могли варьироваться в зависимости от
желания игроков, и игра начиналась. Все по очереди метали свои битки,
стараясь угодить в ямку. Если попадания не было, ставка добавлялась и кидали
вновь, но очередность уже была другая: тот, кто ближе всех попадал к банку,
становился первым. Если играли с наплешкой, то наплешивший другого игрока
вместе с ним имел возможность бросить повторно, вне очереди, но наплешенный
был обязан добавить в банк ставку. Если черта была проведена достаточно
далеко, то банк вырастал до огромных величин: Ронни-Чиж, "крестивший" Гека,
азартнейший в классе игрок, снял однажды банк в триста с лишним патрончиков.
А Геку доставались банки по шестьдесят, по восемьдесят патрончиков, что тоже
было великолепно.
Но счастье так мимолетно. Через два месяца жизнь Гекатора опять
наполнилась горечью до самых краев. Пьяный отец нашел и выбросил все
накопленное Геком богатство -- почти тысячу сто патрончиков. Не помня себя
от негодования, Гек обозвал его в лицо козлом вонючим. Не следовало ему
такое говорить: Ангел действительно надел повязку во время последней
отсидки, следил за внутренним распорядком на зоне, но вспоминать о своем
позоре и предательстве прежних идеалов не любил, а тем более слышать
подобное от родного сына...
Для начала он зверски его избил, так, чтобы причинить максимум мучений
и при этом не покалечить, потребовал, чтобы Гек встал на колени и просил
прощения, чтобы ноги целовал отцу, который его поит и кормит вместо того,
чтобы утопить как кутенка. Гек отказался. Тогда отец вытащил откуда-то
наручники, приковал к унитазной трубе и дал день на размышление:
-- Вечером приду, и бог мне свидетель -- опидорашу, если не вымолишь
прощение...
Как только входная дверь закрылась, Гек довольно легко вытянул свою
ручонку из стального кольца и стал готовиться к побегу. Для начала он
обшарил все карманы во всей одежде, все загашники и темные места. Удалось
раздобыть шестьдесят восемь пенсов. Еды в доме по традиции не было, но не
беда -- в школе он выпил молока и съел две булочки. И в Армии спасения могут
тарелку супа налить, только надо успеть до трех -- Гек научился, благодаря
школе, пользоваться часами.
Оконная щеколда, залитая когда-то краской, прилипла намертво и не
хотела поддаваться слабым пальцам Гека, который после часа бесплодных
попыток пришел в отчаяние. Но Гек вдруг засмеялся самому себе, прямо в
ботинках вскарабкался на обеденный стол и пинком шарахнул по оконному стеклу
-- за окном лежала свобода. За супом он не успел -- с окном проклятым
провозился, к ребятам не хотелось, ноги сами привели его на ближайшую
станцию пригородных поездов. Как раз подошла электричка, он сел в нее и
поехал куда глаза глядят. В вагонах было не по-осеннему тепло, Гека
разморило и укачало...
Очнулся он в электричке же, его трясла за плечо женщина-контролер и
требовала показать билет. Поскольку билета у него не было, тетка вывела его
в тамбур, обыскала, реквизировала мелочь, а Гека выпихнула на ближайшей
остановке. Гек постучал зубами четверть часа и сел в следующую, на которой
благополучно добрался до конечной станции Родная. Бедный Гек никогда не
покидал пределов своего района, он не имел представления о той местности,
где очутился, что делать и как быть дальше. Спрашивать окружающих он
побоялся: вдруг сдадут в полицию и вернут отцу. Поэтому он до вечера
слонялся вдоль станции, стуча зубами от холода: май -- почти зима, а пальто
не греет, "на рыбьем меху" -- это значит совсем без меха, потому что у рыб
чешуя, Гек в школе проходил. На станционном рынке тетка, торгующая сметаной,
сумела подманить недоверчивого Гека поближе и угостила его здоровенным
бутербродом с вареной колбасой. Гек не ломался и умял бутерброд в минуту. Он
вежливо поблагодарил добрую торговку, и она, растроганная чем-то, сунула ему
еще и яблоко. Гек окончательно смутился, буркнул слова благодарности,
развернулся и побежал греться в станционное здание. Местный полицейский
вновь с подозрением поглядел на мальчика, который ошивался здесь третий час,
но ничего не сказал -- до конца дежурства оставались минуты, и не хотелось
никаких протоколов и приключений.
А Гек и сам уже решил ехать, возвращаться в город, а там видно будет.
Пока в школе заночует -- Гек знал там укромные места, домой же не пойдет ни
под каким видом. Вновь подошла электричка, и Гек запрыгнул туда в последний
момент, чтобы выгнать не успели. Отнять у него уже нечего, кроме яблока,
торопиться ему некуда. В вагоне Геку показалось жарко, он расстегнул пальто
и принялся за яблоко. Ему и раньше доводилось их есть, но в школе давали
маленькие, зеленые и дряблые, а это огромное и очень, очень сладкое!
Напротив Гека сидел низенький человек с раскосыми глазами и читал журнал с
цветными картинками. Гек сносно читал печатные слова, но тут ничего не мог
разобрать: какие-то значки, похожие на пауков, бегущие сверху вниз. А на
картинках в разных позах, парами и по одному, изображались толстенные, почти
голые дядьки, с волосами как конские хвосты. Человечек потом вышел, и Геку
стало скучно. Он выставил указательный палец и стал рисовать на стекле. Рука
водила-выводила чего-то, а когда Гек опомнился, на морозном стекле
красовалось неведомое чудо-юдо: влево бегущая птица, если судить по
когтистым и голенастым лапам, с собачьей вислоухой мордой и сигаретой в
лошадиных зубах. Голова была непропорционально большая. Гек рассмеялся, а
потом опять заснул, и опять его трясли за плечо: вылезай, приехали. Гек не
знал ни географии, ни расписания поездов, откуда ему было знать, что из
бабилонской пригородной электрички он пересел на станции Родная в иневийскую
пригородную и таким образом попал в Иневию -- второй по значимости город
страны. На вокзале он сообразил уже, что попал в абсолютно незнакомое
пространство, но что делать дальше -- не представлял. Гека бил озноб, в
голове шумело, абсолютно расхотелось есть, хотя за сутки, кроме бутерброда и
яблока, он ничего не ел, зато мучительно хотелось пить. Гек сознавал, что
лучше бы ему до утра проторчать на теплом вокзале, перед телевизором в зале
ожидания, но духота и ощущение, что ему вот-вот станет дурно, выгнали Гека
на холодную улицу. Он пожевал катыш грязного снега -- вроде бы стало немного
полегче -- и побрел вперед и вперед, один, по ночной Иневии. Долго ли,
коротко он шел, вспомнить впоследствии ему так и не удалось. Шикарный центр
сменился многоэтажными стандартными новостройками, сознание то включалось,
то выключалось; что-то холодное и резкое ткнулось ему в лицо -- это он упал
в сугроб, поднялся и вновь упал.
"Умираю", -- догадался он, но было совсем не страшно. "Как же так, --
продолжал думать он с усилием, -- я должен бояться умереть". Но страх смерти
не приходил, а без него мозг не мог собрать силы, чтобы выжить. "Надо
кричать, -- соображал Гек и тут же отвечал сам себе: -- А зачем?"
Видимо, он все же закричал, потому что пожилая пара, возвращавшаяся
заполночь из гостей, поспешила перейти улицу, заслышав тоскливый и слабый
вой, идущий от заснеженной кучи во дворе. Через квартал им встретился
околоточный, обходящий свой участок, и они рассказали ему о странных звуках
и показали место, откуда они доносились. Однако служитель правопорядка ни
там, ни поблизости никого и ничего не нашел. Следы на земле то ли были, то
ли ветер фокусничал, но Гека там уже не было.
Случались впоследствии дни, когда Геку хотелось расшибить себе голову с
досады: он никак не мог понять, что было явью, что бредом, а что наслоилось
из более поздних впечатлений. Он закрывал глаза и силился увидеть все то,
что осело в мозгу в виде воспоминаний.
...Было очень хорошо -- исчезла тошнота, голова не кружилась, руки и
ноги слушались и звучала флейта. Восьмилетний Гек и слова такого не слышал,
но позднее он определил совершенно однозначно -- это была флейта. Гек с
любопытством открыл глаза и увидел белый потолок. Раздетый догола, он лежал
под одеялом, легким, чистым и очень мягким, лежал на кровати, тоже мягкой,
но упругой. Голова -- на голове что-то было надето или прилеплено, обе руки
раскинуты в стороны и к каждой тянулись жгуты из разноцветных трубок. Он
скосил глаза: возле кровати стоял человек непонятного возраста... от сорока,
не меньше. Музыка лилась из настенного радиоприемника.
-- Надо лежать спокойно, лекарство действует, отдыхай, -- монотонно, а
может, устало говорил тот человек, а потом к нему подошел... оказался рядом
другой человек, они говорили на тарабарском наречии...
-- Феноменологический порядок прежний -- моторный компонент и латентный
период ниже на тридцать-сорок процентов абсолютного минимума из всех
реестровых, плато-динамика коллагеновой структурной основы заторможена не
менее чем вдвое при обычном темпе обмена веществ, энцефалозондирование
затруднено -- воспаление мозговых оболочек близко к критическому, надо
ждать.
-- Исключено, вероятность летального исхода велика, кора и левое
утратят... следует немедленно...
-- Экземпляр уникален, но в предпубертатном... перспективен
лонгированный контроль... возможна погрешность в предварительном определении
