подрастают, и военные чиновники учатся яйца в золото макать. И если в
крупных городах все же хорошая статистика пошла, то в провинции и в зонах
мало что переменилось. Сабборг попросил чрезвычайных полномочий, чтобы и
зоны очистить от уркового дерьма, -- дали жалкие крохи. Спускаешь вниз
четкий приказ, подробный, конкретный, ясный, а доходит до мест -- все как в
песок уходит. Такое ощущение, что местные органы парализованы или куплены
неизвестно кем, или подцепили адмиральский маразм... Нет уж мальчики,
кокнули Адмирала -- завершите дело, а с нынешним -- это не работа. И Ларея
надо срочно убирать. Козе понятно, что если он запоет, то песни у него будут
те, что нравятся слушателям. Что это за Контора такая, когда прохлопала
Ванов у себя под носом? Которые не могли бы существовать без поддержки
коррумпированных чинов на верхних этажах Конторы. И Доффер должен был бы
такое понимать, потому что Ваны -- не просто уголовники, а террористическая
антигосударственная организация, состоящая под контролем иностранных
спецслужб, что впрямую касается отечественной Службы. Подсыпать бы ему
какой-нибудь отравы... Или подменить одну-другую баночку-консервант с иной
группой крови... Это реально. Кровь туда возят из наших запасников, не из
армейских почему-то... Клиент -- один-единственный на весь госпиталь, ошибки
не будет. Вояки -- тупой народ: сертификаты качества именные, так они и
экспресс-тесты не делают. А зачем? Подпись есть, значит, подписавший и
ответственность несет. Ух, удобно... Уши донесли, что переливания еще будут.
У него третья группа, а мы ему четвертую, по ошибке, подпихнем. С
маркировкой проблем не будет, тут отработано хорошо, не проследят. И пара
человек ответят за халатность -- всего делов... На том и порешим. Проще дела
надо делать, без вывертов. А уж с этой гнидой, которая теперь наш новый
Президент, разберемся без хлопот и без Службы, точнее без дофферовских
выкормышей, потому что Служба и Доффер -- это не синонимы. Презус,
Аксельбант Паркетный, как поговаривают, любит лично водить мотор на
специальных кортах и с ветерком... Время есть, и люди есть.
Фридрих Мастертон, новый Президент, пребывал в страхе за свою жизнь со
второго же дня своего президентства, когда кончился хмельной угар от
ощущения исполненной мечты, но был настроен решительно и по-боевому..
Он бы мигом поубирал любимчиков подлеца Кутона, зарвавшихся вельмож
Доффера и Сабборга. Их и некоторых других, из гвардии, МИДа... Но не время:
в армии ропот, старые враги плетут интриги, и не обойтись без поддержки их
естественных недругов -- Службы и Конторы. Генералы требуют войны за
Фолкленды, завещанной им Адмиралом, но нельзя воевать, когда в руководстве
такая каша. В любой момент уязвленное самолюбие может толкнуть очередного
Бонапарта на попытку путча... В убийстве Кутона есть нечто странное. Откуда
вылез этот Ларей и чей заказ он реально выполнял? Он должен выжить и дать
показания, прежде чем отправится на виселицу. Именно на виселицу, с показом
по национальному телевидению. Не нужно быть Сенекой, чтобы понимать: есть
круги, заинтересованные в молчании Ларея. Никому в этом вопросе нет веры, ни
своим, ни забугорным. Только гвардия и военная контрразведка гарантированно
смогут до поры обеспечить его сохранность. Именно с этой целью Мастертон
распорядился очистить и переоборудовать по мировым стандартам небольшой
армейский госпиталь на правом берегу Тикса, вплотную примыкающем к
центральной части города, досконально проверить и заменить персонал, закрыть
туда доступ всем, кроме лиц, занесенных в список им лично, дабы ничто не
мешало поставить на ноги одного, но крайне важного пациента. Обеспечить
максимальную секретность и надежную охрану. Этот Ларей -- мелкая сошка, но с
его помощью он стал Президентом и с его же помощью сумеет вывести на чистую
воду или дискредитировать очень многих замаскированных негодяев. Пятьдесят
лет -- это зрелость, но отнюдь не старость, многое можно сделать для истории
и державы, Фридрих! Сегодня ты опасаешься своих врагов, завтра они будут
трепетать перед тобою. И никакой хунты: военный-президент -- старая добрая
традиция нашей страны. А если отчизне привить порядок и четкость,
свойственные армии, то республика Бабилон, ее граждане -- только выиграют от
этого. В Британии свои традиции, у нас свои. Фолкленды не Гонконг, подождут
годик-другой, далеко не уплывут за это время...
...На берегу реки Океан, омывающей Землю, развлекаются с удочками
сестры-двойняшки. Они хотя и сестры, но мало в них сходства: старшая вечно
прекрасна во всесильной юности своей, она благоухает весенним лесом,
звездами, радостью. Младшая курноса, одета в саван, измождена вечным гладом,
от нее исходят волны тлена и сырого холода. Но нет в ней дряхлости, и силы
ее безмерны. Обе они длиннокосы, обе они девы, ибо никому еще не удавалось
овладеть ими сполна: только дерзнет герой-любовник, коснется десницы
десницей -- а пыл и разум его уже распались на атомы или угасли...
На крючке у каждой добыча: бьется, трепыхается, исходит раздирающей
болью сердечко, наколотое на оба крючка.
-- Он мой, -- говорит одна. -- Он всегда меня любил и не скупился на
преданность и подарки. Я приголублю его, успокою. Он заслужил меня. Он и
зачат был вопреки тебе.
-- И вопреки тебе тоже. Я старшая, значит, твоя очередь еще не пришла.
Меня он любит больше. Стоит мне подмигнуть, намекнуть на улыбку -- и он
безогляден.
-- Твой крючок всегда пуст. Я же люблю -- без лукавства и наживку не
забываю. И старшинство твое ничтожно -- одно жалкое перводеление
первохромосомы...
Звонкий, серебристый смех старшей сестры столь свеж и ласков, что
младшая не выдерживает и оскаливается в ответной улыбке.
-- Ну, что ты еще придумала, уж говори...
-- Сестрица, решим спор случаем: давай тянуть, каждая в свою сторону, у
кого крючок сорвется, та и проиграла?
-- Все бы тебе играться, щебетать да машкарадиться... Будь по-твоему,
хотя и с обманом твой крючок. Тянем...
В каменном гнезде нахохлилась над добычей царственная птица Анзуд,
потомства не ведающая. Вознесен клюв над спящим то ли зерном, то ли яйцом,
но в раздумьях свирепая птица Анзуд: клюнуть или погодить, дождаться, ибо
жертва, ужасом объятая, вдвое вкуснее бесчувственной... И не ведает могучая
птица Анзуд, что серый в янтарную крапинку камень из стенки гнезда не камень
вовсе, а одна из голов ядовитой гидры, которая притаилась в одном выдохе от
нее и вожделенного плода. Точный бросок, и если гидра не погибнет в когтях
осторожной птицы Анзуд, то яда хватит, чтобы упокоить навеки ее вместе с
диковинной добычей. Но и гидре неведомо, что земляные черви, чуя близкую
обильную поживу, изгрызли, источили весь отвесный склон, на котором стоит
гнездо, так что может оно рухнуть в любую минуту, раздавив всех, в том числе
и червей, истекающих алчной слизью...
...Но очнулась, забеспокоилась всегда равнодушная Гея, почуяв боль и
зов хтонической крови, пришедшей к ней из чужого мира. Последнее и случайное
дитя, затерянное исчадие поздней любви Урана и Геи, нашлось и теперь взывало
о помощи.
И злобные посланницы ее, страшные старухи Эринии, побрели на поиски,
сквозь колючую проволоку, через горы, вечную мерзлоту, жаркие пустыни,
каменные клоаки, именуемые городами. Черные факелы в когтистых,
татуированных морщинами лапах освещают им путь, волосы-змеи струятся по
плечам и соскальзывают вниз, расползаются по тысячам тысяч нор и тропинок.
Где, где, где ты, -- пахан, отзовись!!!..
* * *
Гек долго плутал в бреду. Но однажды кошмары уступили свое место
сознанию, а сами, гогоча, перелетели на другой конец планеты, где и
трансформировались в дичайший и немотивированный обвал фондового рынка.
Кто-то, как это всегда бывает, погрел на этом руки, но подавляющее
большинство ушло в штопор. Некий Сорос, фармазон и барыга номер один
мирового фондового рынка, попал на пару миллиардов, компьютерный выскочка
Гейтс пострадал еще больше. И даже сам великий У. Баффит только кряхтел,
пытаясь объяснить себе непонятное; впрочем, мировые рынки серебра в другом
секторе, и финансовая судьба безумных братьев Хантов, некогда угоревших
именно на серебре, ему покамест не грозит...
Потолок, две стены по бокам, третья, с дверью посередине, замурованные
и небрежно зашторенные окна сзади, простыня на груди -- все белое. В белом и
сиделки и врачи. Многочисленные медицинские приборы тоже светлые, но на фоне
стерильной белизны всего остального кажутся серыми. Ежедневные перевязки,
утка, зонд с пищей -- немного разнообразия в такой жизни. На вопросы Гек
отвечать отказался, но то и дело, когда приходил в сознание, старался
перекинуться парой слов с персоналом. Ему в этом не препятствовали: скрытые
в кровати микрофоны автоматически включались при любых звуках его голоса или
иных, исходящих от его ложа; вся обслуга, включая врачей, -- проверенные
кадры армейской контрразведки, подчиненной не Службе, а военному министру. И
не ему даже, Господину Президенту, неторопливо кующему новые механизмы своей
государственной машины. Но Геку было необходимо общение, без него -- скука и
кошмары. Обеим сторонам были выгодны попытки такого рода, ибо каждой из них
давали надежду на получение полезной информации от другой. Гек все еще не
мог вставать, но уже не выплевывал с кашлем кровяные сгустки и в один
прекрасный день отказался от зонда, попросил дать ему пищу обычным способом.
Не сразу, но через сутки его просьбу удовлетворили, и он стал разговорчивее.
Иногда он жаловался на свои сновидения сиделке, иногда пытался шутить с
врачами во время болезненных осмотров и перевязок, а однажды, против
обыкновения, согласился поговорить с человеком, который через день приходил
задавать ему одни и те же вопросы.
"Передайте им, что не я убивал Кутона!" Гек повторял и повторял эти
слова, пока не провалился в беспамятство. Прибежали дежурящие врачи, майора
немедленно удалили, а Геку стали вкалывать бесчисленные уколы, чтобы сбить
температуру, взлетевшую до сорока одного, делать массаж сердца, в котором
возникли чудовищные перебои... Гек двое суток не узнавал окружающих, на
третьи взгляд его вновь стал осмысленным и он попросил пить, а потом есть.
На самом верхнем уровне был отдан приказ: допросами не беспокоить, проявлять
чуткость: пошел контакт.
...В свое время Варлак рассказывал Геку о том, как ему довелось около
года оттянуть в японской тюрьме города Осака. Поначалу жизнь на японской
крытке казалась невыносимой даже урке, прошедшему ад отечественных зон и
трюмов: разговаривать можно только в строго отведенное для этого время,
спать только в предписанных позах, даже глаза держать открытыми -- только по
команде местных пауков... За каждое ослушание -- лютые побои и шизо, не
уступающее "лучшим" бабилонским образцам. Через месячишко Варлак решил
вскрыться, чтобы отвалить наглухо из этого мира, и стал готовиться к своему
последнему отрицанию. Но Аллах не зря даровал человеку разум: Варлака
осенило, и он остался жить дальше. Дело в том, что японцы -- люди традиций и
ритуалов, они все делают по предписанным канонам и приказам своих семейных
или служебных сюзеренов. "Я иногда думаю, что любой из них, мужик или баба,
даже кончить может в любую секунду, если такая команда поступит от ихнего
дайме..." Поэтому, если присмотреться и посчитать, то при хитром, но точном
соблюдении этих дурацких ужимок ты приобретаешь нечто вроде шапки-невидимки:
