мирах оно принимает разные формы?
- Сокровище - это редкая и ценная вещь на каждой отдельной планете. В
некоторых случаях редкость - самое прекрасное и ценное, в других же -
самое бесполезное. На Законе сокровище - это Знание, законцы считают его
своим богатством. Привези им неизвестный артефакт, легенду, намек на
что-то новое в Галактической истории - и ты дал им сокровище. На Сарголе
это мелкая травка, когда-то бывшая самой обычной на забытой Земле, она
неотразима для сарголийцев, которые охотно дают в обмен на нее драгоценные
камни. А на другой планете в обмен на такой камешек величиной с ноготь
твоего мизинца человек может жить как лорд на Йикторе лет пять, а то и
больше. Я могу насчитать тебе целую кучу сокровищ для четверти Галактики,
так как они проходят через наши склады. Так вот, у каждого мира есть свое
сокровище, то, кажется целым состоянием на одной планете, - а на другой
окажется либо ничем, либо даже большим.
Он мысленно засмеялся, даже пасть барска раздвинулась в слабом
подобии улыбки.
- Но обычно меньше, чем больше. Лучше всего камни, потому что камни и
произведения искусства у многих рас и народов считаются ценностью и
оберегаются.
- А какого рода сокровища понадобятся в тех местах, где могут
построить такой корабль для моего маленького народа?
- Все, что является высокой ценностью. Люди на внутренних планетах
пресыщены самым лучшим из сотен миров. У них есть торговля, есть корабли,
привозящие все сокровища, какие только можно достать. Нужно что-то очень
редкое, никогда не виданное, или такая сумма торговых кредитов, на которую
можно купить половину наших складов.
Я запрягла казов, и мы снова двинулись в путь. По дороге я думала о
природе сокровищ и о том, как по-разному они ценятся в разных мирах. Я
знала, что берут инопланетники на Йикторе, и представляла себе, какой груз
считается обычным. У нас есть камни, но не такие редкие, чтобы
инопланетные торговцы стремились их покупать. И я решила, что в глазах
таких экспертов Йиктор может считаться бедной планетой.
Тэсса не собирали материальных богатств, как равнинные жители. Если у
нас оказывалось больше вещей, чем было необходимо, мы оставляли лишнее в
тех местах, где собирались, чтобы их взяли те, кому понадобится. Наши шоу
животных собирали много денег, но мы не копили их. Мы рассматривали шоу
как тренинг и для животных, и для Певца, а кроме того, как хороший предлог
для скитальческой жизни.
Лежать на каком-то сокровище и беречь его - это чуждо нам. Если мы
поступали так в прошлом, когда жили в городах, то теперь забыли об этом.
Пока мы медленно ехали по дороге, я спросила:
- А что у вас считается самым драгоценным? Камни? Какие-нибудь редкие
вещи?
- Ты имеешь в виду меня или мой народ?
- То и другое.
- Я отвечу одним словом, потому что как для меня, так и для моего
народа, самое дорогое - корабль!
- И вы ничего не собираете?
- Мы собираем, сколько можем, те сокровища, которые нужны другим, и
все это, за исключением, конечно, того, что мы тратим, складываем в
корабль на наш счет.
- И много ли ты когда-нибудь соберешь?
- Может быть, столько же, сколько в поместьях лордов на Йикторе. Им
тоже нелегко их завоевать, хотя способы у нас разные.
- А ты уверен, что у тебя когда-нибудь будет это богатство?
- Никто добровольно не расстается с мечтой, даже когда возможность ее
реализовать ушла в прошлое. Я думаю, человек всегда надеется на счастье,
пока жив.
Мы сделали привал, но не на всю ночь, а лишь на несколько часов. Я
смотрела, как восходит луна, но не сделала ни одного движения, чтобы
призвать ее власть - сейчас не время. Так что я не поднимала жезл и не
пела. Я только помогала казам мысленной силой, когда и где могла.
Луна низко висела, когда мы подъехали к спуску в Долину. Барск
завозился и пытался встать. Я остановила его.
- Мы над Долиной. Лежи, отдыхай, пока можно.
- Ты спускаешься?
- Я приму все предосторожности, - я выставила жезл, запела внутреннюю
песню и стала спускаться.
КРИП ВОРЛАНД
17
Когда я проснулся с сознанием, что все еще жив, перевязан Майлин и
нахожусь опять в фургоне Тэсса, мне показалось, что сон, завладевший мной,
сделал полный круг.
Когда мы спускались в окутанную туманом Долину, Майлин вела фургон
точно по середине дороги. Я читал в ее мозгу, что те предосторожности или
защита, о которых она говорила, вполне могут стать нашей гибелью, несмотря
на то, что мы шли с миром. Могло случиться, что мы разделим участь тех, за
кем следуем.
Еще одна печаль изводила меня. Хотя мой мозг и был насторожен, тело
было еще слабым и не повиновалось мне. Если на нас нападут, я ничего не
смогу сделать, даже защитить себя. Я мог только поднять голову и вытянуть
лапы, лежа на мате. Если я делал глубокий вдох, начиналась боль,
накатывалась слабость. У Майлин была власть излечения, это я знал, но
может ли она сделать что-нибудь с такой раной? Были все основания
полагать, что лезвие Озокана прошло глубоко и что возвращение к жизни
моего теперешнего тела не означает выздоровления.
Когда я выслеживал Озокана и его приверженцев, я искал смерти.
Пораженный известиями, привезенными Майлин из Ырджара, я впал во временное
безумие. Но в каждом человеке, по крайней мере, в моей породе, сидит
упорное сопротивление концу существования. И теперь крохотный клочок
надежды послужил оплотом моему духу. Альтернатива, внушенная мне Майлин,
имела некоторые возможности. Обрядившись в тело Тэсса, я действительно мог
вернуться в Ырджар. У Торговцев есть на планете консул. Я видел его, когда
"Лидис" приземлился здесь. Я мог пойти к Прайдо Алсею, рассказать ему все
и просить его известить капитана Фосса. Проще простого составить такое
сообщение, какое мог послать только Крип Ворланд, и тем самым удостоверить
свою личность. Затем, когда вернется мое собственное тело, последует новое
переключение, и я по-настоящему стану самим собой.
Конечно, было множество препятствий и ловушек между теперешними
трудными моментами и тем, столь желанным. И многие из этих ловушек, может
быть, лежат прямо перед нами. Я старался двигаться, поднять отяжелевшую
голову, чтобы взглянуть на переднее сидение, но ничего не вышло, и я
лежал, страдающий, слабый, встревоженный своим состоянием.
Теперь я начал осознавать, что Майлин не просто направляет казов вниз
по дороге: вокруг нее была аура, выходящая из мозга, посыл энергии. Я
лежал так, что мне был виден ее профиль, суровый и неподвижный. Волосы не
были уложены затейливыми локонами, как при нашей первой встрече, а подняты
вверх и слабо связаны, как серебряный шлем. Не было и арабеска из серебра
и рубина на лбу. Глаза ее были полузакрыты, веки опущены, она словно
смотрела внутрь себя. Но в лице ее был такой свет, что я даже опешил. То
ли свет луны падал на ее прекрасную кожу, то ли это был внутренний свет,
отражение хранившейся там силы. Сначала я видел в Тэсса человека, теперь
она казалась мне более чужой, чем животные, с которыми делил я жизнь и
сражения в эти последние дни.
"Принять предосторожности", так она это назвала. Я бы сказал:
"Вооружиться". Я опустил тяжелую голову и больше не видел Майлин, но
осознание ее, как она сидит, что делает, было во мне, как будто я
по-прежнему наблюдал за ней.
Пока фургон громыхал, к нам пришло новое ощущение - нечто вроде
предупреждения, как если бы некий разведчик с отдаленного холма отгонял
нас. Так как мы не послушались этого предупреждения, беспокойство
возрастало, и в мозгу появилась тень предчувствия, становившаяся все
чернее. Может, это был кто-то из защитников Долины, я не знал. Но,
по-видимому, на Майлин это не произвело эффекта и не отклонило ее с пути.
Моя усталость все увеличивалась. Временами я сознавал, где я и что со
мной, а потом продолжал кружить в пустоте небытия, результатом чего было
страшное головокружение, и я не мог сказать, был ли реальным туман,
заволакивающий мои глаза, когда я пытался рассмотреть какую-то часть
фургона, или туман был порождением моей невероятной слабости.
Путь казался бесконечным. Время исчезло, вернее, его нельзя было
измерить. Я был потерянным, словно лежал на челноке, снующем туда и сюда и
ткавшем будущее, которое ускользало от меня.
Воздух дрожал и бился вокруг - может, от качания челнока, который нес
меня? Нет, это была пульсация, прерываемая ритмом, который удерживал меня
в фургоне. Затем я услышал звук, бывший частью этого биения, - наверное,
песню. Звук исходил не от Майлин, а поднимался из Долины, и он становился
громче с каждым шагом казов.
Это странное биение звука делало меня сильнее, будто в мое вялое тело
вливалась жизненная сила, ушедшая с тех пор, как нож Озокана искал мою
жизнь. Я лежал и чувствовал, как она входит в меня. Правда, что-то снова
отходило, откатывалось, но то, что оставалось, бодрило меня. Теперь я уже
не просто угрюмо цеплялся за жизнь, а был способен думать о чем-то помимо
собственного тела.
Я еще раз приподнялся и взглянул на Майлин. Она откинула голову и
протянула руки перед собой, держа жезл между ладонями. Он кружился,
разбрасывая серебряные искры, которые падали ей на голову и грудь,
исчезая. И она пела песню - не ту, что все еще витала в воздухе, но
высокую и нежную, и ее звуки притягивали меня.
Я кое-как оперся передними лапами о пол, и мне удалось встать. Теперь
мои глаза были на уровне сидения Майлин. Я бросил взгляд наружу: была еще
ночь или очень раннее утро. Луна уже не сияла. Впереди внизу виднелся
другой свет, но не оранжевый свет пожаров, а голубая тень лампы, лунного
шара Майлин, только они не были фиксированы, а качались, как мощные
фонари. Как раз из этого освещенного места поднималось пение, становилось
все сильнее и глубже. Я потащился дальше, пока не вытянул, несмотря на
боль, одну переднюю лапу на сидение и положил на нее голову. Майлин не
обратила на меня внимания, она была поглощена пением.
Двое мужчин с лунными шарами пришли встретить нас. Я увидел черные с
белым и желтым узором мантии жрецов. Однако, они не приветствовали Майлин
и не остановили нас, а лишь стояли, один справа, другой слева. Лица их
оставались бесстрастными, и они продолжали свою песню, слов которой я не
понимал.
Мы проехали мимо многих жрецов Умфры, занятых работой на дороге. Я
слышал вонь горелого, и нос барска улавливал в нем запах крови. Нет,
Долина не избежала участи Йим-Сина. Однако я считал, что несчастье здесь
не столь полное, как в городке.
Казы повернули без всякого видимого знака со стороны Майлин, и мы
проехали через ворота. Портал был весь в трещинах и зарубках и ощетинился
стрелами из боевых луков. Дым разрушений стоял, как туман. Мы въехали в
первый двор храма. Только тут Майлин двинулась, подняла свой все еще
сверкающий жезл и приложила его к своему лбу. Свет, выходивший из него,
погас, и когда она снова опустила руки, в них была только палочка. Майлин
открыла глаза. К нам подошел жрец. Его голова была забинтована, правая
рука на перевязи.
- Где Оркамур? - спросила Майлин.
- Он осматривает свой народ, Госпожа.
- Зло крепко поработало здесь, - она серьезно кивнула. - Как велико
это зло, Брат?
- Большая часть стен разрушена, - мрачно сказал он. Поднятое к нам
лицо с глубоко сидящими глазами было лицом человека, вынужденного быть
свидетелем разрушения того, что было большей частью его самого. - Но
