скрываемым ужасом.
- А что со мной, твоим пленником? - спросил я.
- Моим гостем, - раздраженно поправил Парп, чуть не выронив свою
трубку. Он постучал ею о трон и сунул в кисет.
- Твоим гостем? - переспросил я.
- Да, - выпалил Парп, посматривая вправо и влево. - До того времени,
пока не придет пора тебя уничтожить.
Я стоял молча.
- Да, - повторил он, глядя на меня, - пока не придет пора тебя
уничтожить.
Он смотрел на меня сверху вниз в надвигающейся тьме зала
царей-жрецов, и зрачки его глаз на мгновение сверкнули, ярко, как
расплавленная медь. И я понял, что не ошибся. У него глаза не такие, как у
меня, как у других людей. Я понял, что Парп не человек.
Снова послышался звук большого невидимого гонга, глухой, раскатистый,
отдающийся в огромной зале царей-жрецов.
С криком ужаса Парп последний раз дико оглядел зал и скрылся за
спинкой трона.
- Подожди! - закричал я.
Но он исчез.
Осторожно косясь на кольцо, я обошел его по периметру и оказался за
троном. Ни следа Парпа. Я обошел вокруг всего кольца и снова остановился
перед троном. Взял шлем и бросил его к помосту. Он шумно покатился по
ступенькам. Я пересек кольцо: по-видимому, после ухода Парпа сделать это
можно.
Снова прозвучал далекий гонг, и снова зал царей-жрецов, казалось,
наполнился зловещими отголосками. Это был третий удар. Я удивился тому,
что Парп так испугался ударов гонга, наступления ночи.
Я осмотрел трон и не нашел за ним ни следа двери. Однако я знал, что
выход существует. Хоть я и не касался Парпа, но был уверен, что он так же
осязаем и материален, как вы или я. Он просто не мог исчезнуть.
Снаружи наступила ночь.
Сквозь купол я видел три луны Гора и яркие звезды над ними.
Они прекрасны.
Повинуясь порыву, я сел на большой трон в зале царей-жрецов, достал
меч и положил его себе на колени.
И вспомнил слова Парпа:
- Пока не придет время тебя уничтожить.
Я почему-то рассмеялся, и мой смех был смех воина Гора, бесстрашный,
могучий, он раскатился в одиночестве и пустоте зала царей-жрецов.
5. ВИКА
Я пришел в себя от успокаивающего прикосновения губки ко лбу.
Схватил руку, державшую губку, и обнаружил, что это рука девушки.
- Кто ты? - спросил я.
Я лежал на спине на большом каменном возвышении, примерно в
двенадцать квадратных футов. Подо мной, спутанные и переплетенные, тяжелые
спальные шкуры, толстые меховые покрывала, многочисленные простыни алого
шелка. На возвышении разбросано также несколько желтых шелковых подушек.
Я находился в большой комнате, не менее сорока квадратных футов;
спальное возвышение в одной стороне, но стены не касается. Стены темного
камня, в них лампы. Мебель состоит главным образом из двух или трех шкафов
у стены. Окон нет. Во всем отпечаток аскетизма. Дверей нет, но в комнату
ведет большой открытый вход, примерно двенадцати футов в ширину и
восемнадцати в высоту. Сквозь него виден коридор.
- Пожалуйста, - сказала девушка.
Я отпустил ее руку.
Девушка хорошенькая: светлые волосы, цвета летней соломы; волосы
прямые, падают на спину и перевязаны полоской белой ткани. Глаза голубые и
мрачные. Губы, полные и красные, способные разорвать сердце мужчины,
надуты; губы чувственные, слегка мятежные, слегка презрительные.
Она склонилась у возвышения.
За ней, на полу, сосуд из полированный бронзы, полный воды, полотенце
и горянский бритвенный нож с прямым лезвием.
Я коснулся подбородка.
Пока я спал, она меня побрила.
Я вздрогнул, представив себе лезвие у горла.
- У тебя легкое прикосновение, - сказал я.
Она склонила голову.
На ней длинное простое белое платье без рукавов, падающее
благородными классическими складками. Вокруг горла изящно обернут белый
шелковый шарф.
- Я Вика, - сказала она, - твоя рабыня.
Я сел, скрестив ноги по-горянски. Потряс головой, чтобы прогнать
остатки сна.
Девушка встала, отнесла сосуд к раковине в углу комнаты и вылила
воду.
Походка у нее хорошая.
Потом она провела рукой мимо стеклянного диска на стене, и из
скрытого отверстия полилась в раковину вода. Девушка ополоснула сосуд,
снова наполнила его водой, потом достала из шкафа другое полотенце из
мягкой льняной ткани. Подойдя к спальному возвышению, она склонилась
передо мной, подняв сосуд. Я принял у нее сосуд и сначала напился, а
потом, поставив его рядом, умылся. Вытер лицо полотенцем. Она взяла
бритвенный нож, использованное полотенце и сосуд и отошла к стене.
Очень грациозная, очень красивая девушка.
Снова ополоснула сосуд и поставила к стене сушить. Промыла и вытерла
нож и положила в шкаф. Движением руки, не прикасаясь к стене, открыла в
ней небольшое круглое отверстие и бросила туда два использованных
полотенца. Когда они исчезли, круглая дверца закрылась.
Девушка вернулась к спальному возвышению и опустилась на колени в
нескольких футах от меня.
Мы смотрели друг на друга.
Молчали.
Спина у нее прямая; склонившись, она опирается на пятки. В глазах
горит раздраженная ярость или бессильный гнев. Я улыбнулся ей, но она не
улыбнулась в ответ, посмотрела на меня сердито.
Когда она снова подняла голову, я посмотрел ей прямо в глаза;
некоторое время мы так смотрели в глаза друг другу, потом она опустила
взгляд.
Когда она подняла голову, я коротким жестом пригласил ее
придвинуться.
В глазах ее мелькнуло гневное возмущение, но она встала, медленно
приблизилась ко мне и склонилась у самого возвышения. Я, по-прежнему сидя
на возвышении скрестив ноги, наклонился, взял ее голову в руки и привлек к
себе. Она склонилась, с поднятым ко мне лицом. Чувственные губы слегка
раздвинулись, я почувствовал, что дышит она глубоко и часто. Я отнял руки,
но ее голова не отодвинулась. Я медленно развернул белый шелковый шарф у
нее на шее.
Глаза ее затуманились гневными слезами.
Как я и ожидал, на ее белом горле тонкий, плотно прилегающий ошейник
горянской рабыни.
Подобно другим таким же ошейникам, он запирается маленьким замком на
шее.
- Видишь, - сказала девушка, - я тебе не солгала.
- Твое поведение, - ответил я, - не похоже на поведение рабыни.
Она встала и попятилась, прижав руки к платью на плечах.
- И все-таки я рабыня. - Она отвернулась. - Хочешь посмотреть мое
клеймо? - презрительно спросила она.
- Нет.
Итак, она рабыня.
Но на ошейнике не написано имя владельца и название города, как я
ожидал. Там только номер - горянский, соответствующий по нашему счету 708.
- Можешь сделать со мной, что хочешь, - сказала девушка, повернувшись
ко мне лицом. - Пока ты в этой комнате, я принадлежу тебе.
- Не понимаю, - сказал я.
- Я рабыня комнаты.
- Не понимаю, - повторил я.
- Это значит, - раздраженно сказала она, - что я заключена в этой
комнате и принадлежу всякому, кто в нее входит.
- Но ведь ты можешь выйти, - возразил я.
И указал на широкий вход, в котором не было ни двери, ни решетки, и
на коридор за ним.
- Нет, - с горечью сказала она, - я не могу выйти.
Я встал, миновал вход и оказался в длинном каменном коридоре, который
уходил в обоих направлениях, насколько хватал глаз. Он был освещен
энергетическими шарами-лампами. В коридоре, на равном, но большом - не
менее пятидесяти ярдов друг от друга - расстоянии видны были
многочисленных входы, точно такие же, как мой. Из одной комнаты никак
нельзя было заглянуть в другую. Но ни в одном входе-портале я не видел
дверей, не было даже петель.
Стоя снаружи в коридоре, я протянул девушке руку.
- Пошли, - сказал я, - опасности нет.
Она отбежала к дальней стене и прижалась к ней.
- Нет! - воскликнула она.
Я рассмеялся и зашел в комнату.
Она отодвигалась от меня в ужасе, пока не оказалась в углу.
Закричала и вцепилась в камни.
Я взял ее на руки, но она сопротивлялась, как кошка, и кричала. Я
хотел убедить ее, что опасности нет, что ее страхи беспочвенны. Она
исцарапала мне лицо.
Я рассердился, ударил ее, она повисла у меня на руках.
Я понес ее к входу.
- Не надо, - прошептала она полным ужаса голосом, - пожалуйста,
хозяин, не надо!
Голос ее звучал так жалко, что я отказался от своего плана и отпустил
ее, хотя ее страх меня раздражал.
Она упала на пол, дрожа и плача, прижалась к моим ногам.
- Не надо, хозяин, - умоляла она.
- Ну, хорошо.
- Смотри, - сказала она, указывая на вход.
Я посмотрел, но ничего не увидел, только каменные бока портала и на
каждом три круглых красных купола, каждый примерно в четыре дюйма шириной.
- Они безвредны, - сказал я, потому что сам несколько раз проходил
мимо. Чтобы продемонстрировать это, я снова вышел из комнаты.
Стоя снаружи, я заметил кое-что, чего не увидел раньше. Над входом
был вырезан горянский номер 708. Теперь я понял значение числа на ошейнике
девушки. Я вернулся в комнату.
- Видишь, они безвредны.
- Для тебя, - ответила она, - но не для меня.
- Как это?
Она отвернулась.
- Рассказывай, - строго сказал я.
Она посмотрела на меня.
- Ты приказываешь?
Я не хотел ей приказывать.
- Нет.
- Тогда я тебе не расскажу.
- Ну, хорошо, - сказал я, - приказываю.
Она негодующе, со страхом и слезами посмотрела на меня.
- Говори, рабыня, - приказал я.
Она в гневе прикусила губу.
- Повинуйся.
- Может быть, - ответила она.
Я в гневе подошел к ней и схватил за руки. Она посмотрела мне в глаза
и задрожала. Увидела, что должна будет говорить. Покорно опустила голову.
- Повинуюсь, - сказала она, - хозяин.
Я отпустил ее.
Она снова отвернулась и отошла к дальней стене.
- Давным-давно, - сказала она, - когда я впервые пришла в Сардар и
нашла зал царей-жрецов, я была молодой и глупой. Я считала, что цари-жрецы
очень богаты, и я, с моей красотой... - она повернулась, посмотрела на
меня и откинула голову... - я ведь красива, правда?
Я посмотрел на нее. Хоть лицо ее было в слезах, волосы растрепались,
одежда измялась, она была прекрасна, еще прекрасней в своем расстройстве,
потому что оно уничтожило холодную отчужденность, с которой она держалась
вначале. Я знал, что теперь она меня боится, но не понимал, почему. Это
имеет какое-то отношение к двери, она боится, что я заставлю ее выйти.
- Да, ты прекрасна.
Она горько рассмеялась.
- И вот я, - продолжала она, - вооруженная своей красотой, решила
прийти в Сардар и отобрать у царей-жрецов их богатство и силу, потому что
мужчины всегда хотели служить мне, давали мне все, что я хотела, а разве
цари-жрецы не мужчины?
Люди приходят в Сардар по самым неожиданным причинам, но то, что
рассказала Вика, казалось мне невероятным. Только избалованная,
высокомерная, честолюбивая девушка могла до такого додуматься, к тому же,
как она сама сказала, молодая и глупая.
- Я стала бы убарой всего Гора, - смеялась она, - у меня за спиной
были бы цари-жрецы и все их богатства и несказанная сила.
Я молчал.
- Но когда я пришла в Сардар... - она вздрогнула. Губы ее шевелились,
но она, казалось, не в состоянии говорить.
Я подошел к ней, положил руки ей на плечи. Она не сопротивлялась.
- Вот это, - сказала она, указывая на маленькие круглые купола по обе
стороны от входа.
- Не понимаю, - ответил я.
Она высвободилась и подошла к входу. Когда до входа оставался
примерно ярд, красные выпуклости засветились.
